— Не зря сидели мы тут целый день, — не отрываясь от бинокля, сказал повеселевший Саук.
Опять поблизости рвались снаряды. Опять нам приходилось падать на дно окопа и опять отыскивать живую цель. Так продолжалось до самых сумерек бесконечного летнего фронтового дня. Ничего особенного за этот день на нашем участке не произошло, К вечеру перебило провод, соединявший НП с огневыми роты. Мы сидели без связи. Появился старшина с термосом и вещмешком. Он принес обед. Мы вылезли с Сауком из окопа и лежа принялись за горячий суп. Потом пили теплый чай. Старшина что-то нам рассказывал, но мы его не слушали. Все, что он говорил, пытаясь нас растормошить, казалось надуманным, ненужным.
Когда мы пообедали и заодно поужинали, старшина сказал мне:
— Вас отзывают в штаб полка.
— Зачем? — удивился я.
— Не знаю.
На НП я оставил одного Саука, пообещав подослать командира взвода, если задержусь. По пути отыскал Новикова и попросил его иметь в виду, что в окопе остался один сержант.
— Плохи наши дела, — услышал я от него. — За день много потеряли, поэтому объединяют два батальона в один.
Я понял, зачем меня вызывают в штаб полка, где не был с момента наступления.
На огневых позициях роты меня окружили плотным кольцом расчеты, как посланца, вернувшегося издалека, с важными вестями.
— Как мы стреляли? — спросил меня молодой боец.
Ему хотелось услышать от меня похвалу.
— Хорошо. Ничего плохого сказать не могу. Молодцы.
Рота уже знала, что меня отзывают в штаб полка и что будет один батальон. На огневой я встретился с новым командиром роты, передал ему по акту все хозяйство вплоть до лопат, распрощался в темноте со всеми и пошел со старшиной в тыл, где стояли две ротные лошади и кухня. Там я заночевал под повозкой, как старинный чумак. Впервые за долгие месяцы пребывания на передовой расположился на ночлег в «глубоком» тылу батальона, растянувшись на мягкой траве, которую загодя накосил старшина.
Накрапывал дождь. Я натянул на себя плащ-палатку и скоро уснул.
Утром явился к начальнику штаба. Он ходил по расположению в колхозном саду и сетовал на то, что не совсем удачно было выбрано место.
— Как воевал? — спросил он и пристально осмотрел меня.
— Как умел. Вам судить.
— Представили тебя к ордену.
— Спасибо.
— Батальоны сливаются. Выводим тебя в резерв, на отдых. Будешь при штабе офицером связи.
— Опять?
— Что — не нравится? Опыт есть. Я специально тебя отозвал.
Поблизости засвистели немецкие мины. Они рвались в расположении штаба среди вырытых глубоких щелей.
— Не стой, — сказал мне подполковник. — Прыгай в окоп.
Сам он стоял, наблюдая за разрывами.
— Вы же стоите…
— Тебе жить надо. Прыгай…
Я прыгнул в узкую щель, а начальник штаба стоял рядом и, кого-то заметив, закричал:
— В укрытие!
22
Сменивший меня капитан был скоро убит, и я вернулся в роту.
Комбат обрадовался моему возвращению и, вводя в обстановку, сказал, что батальон в ближайшем лесу отводится на один день для пополнения людьми.
На промежуточных рубежах противник встречал роты плотным ружейно-пулеметным огнем, но задержать наше продвижение не мог. Во второй половине дня батальон вошел в лес, о котором говорил комбат.
— В таком лесу жить можно, — донеслось до меня. — Это тебе не на голом месте, где тебя видать со всех направлений! — рассуждали солдаты.
Стрелковые роты прошли дальше в глубь леса, а я решил расположиться со своими минометчиками у небольшой поляны, окруженной молодыми соснами с курчавыми макушками. Так мы оказались в долгожданных брянских лесах. Многие, облегченно вздохнув, засматривались на деревья, прислушивались к едва уловимому, ласкающему ухо, верхнему шуму в ветвях сосен.
Мой старый знакомый — ротный связист Тесля, услышав команду на привал, тут же облюбовал себе место под старой сосной. Приставил к дереву, со смолистыми подтеками, карабин, бережно положил около себя деревянный ящик — полевой телефонный аппарат. На выцветшей гимнастерке солдата поблескивала начищенная медаль «За отвагу», которой он очень гордился. Эта медаль выгодно отличалась тем, по его словам, что на ней ясно написано, за что он награжден, Рядом с ним располагались его друзья-минометчики.
— Чую, хлопцы, ричку за лисом, — сказал Тесля.
— Откуда? — усомнился другой, посмотрев по сторонам.
— Прохладой с луга тяне, не чуешь?
Тесля расправил обвислые усы, потянул в себя свежий лесной воздух и полез в карман за кисетом. В роте он один был с усами и его часто этим допекали. Тесля каждый раз спокойно и обстоятельно разъяснял, что отпустил он усы в знак глубокого почитания своего далекого предка, запорожского казака, когда-то высадившегося с лодки на крутом таманском берегу, с которого виден Крым.
— Там у нас море… А тут ричка… Значит, форсировать, — не сразу выговорил последнее слово Тесля.
— Опоздал, — вставил Саук. — Ночью пойдем на плацдарм.
Тесля прищуренными глазами посмотрел на сержанта. Молча прикурил толстую цигарку. И уже наслаждаясь махорочным дымом, ответил:
— А на плацдарме, думаешь, як у тещи в гостях? Там як на сковороди — успивай поворачиваться. Не то пригоришь…
— Нам не привыкать. Подзаправимся, посушим портянки, пока командир сходит на рекогносцировку, а потом можно и на сковородку. Главное, чтобы портянки были сухими.
Сержант снял сапоги, разложил около себя порыжевшие влажные портянки.
Тесля глубоко затянулся и, выпустив прозрачный дымок, припоминал:
— Вот так же раз сижу босиком, покуриваю… Откуда ни возьмись комбат. «Где командир роты?» Докладаю… Надо было казать: на рекогносцировке. Стою, значит, и як молодой петух: «на ре-ре-ре…», а потом — «ко-ко-ко…». Так и не дождався комбат, пока я прокукарекаю! С той поры я то слово, шо казав сержант, не потребляю.
Солдаты, забыв усталость, от души смеялись. Тесля всегда собирал вокруг себя большой круг любителей послушать кубанские байки.
На следующий день роте предстояло занять огневые позиции на окраине небольшого городка — райцентре, на крутом речном берегу. Я собрал командиров взводов, старшину, объяснил им, что выступаем завтра с наступлением темноты, после того как накормим лошадей. Показал на карте участок нашего полка и батальона.
— Ясно, — негромко и совсем не по-военному ответил лейтенант Сидорин. Старшина кивнул головой, а младший лейтенант, принимая стойку «смирно», отчеканил:
— Есть!
Тесла прислонился спиной к дереву и задумчиво докуривал самокрутку. Я всегда наблюдал за ним и нередко слушал самые невероятные истории, когда-то случавшиеся с ним. То он рассказывал, как со станичниками ловил в плавнях хорунжего, уцелевшего после разгрома банды бело-зеленых, то о своем, самом голосистом в станице петухе, который набрасывался на всех, кто заходил во двор.
— Схожу-ка я за водой, сержант, — сказал он, тяжело поднимаясь с насиженного места, — Крынычку у дороги примитыв.
— Захвати еще котелок.
— Ну и наживаетесь же вы на мне, — помотал головой Тесля.
Он взял в обе руки котелки и направился на противоположную сторону поляны. Навстречу ему как раз ехало двое верховых. Увидев их, Тесля свернул с дороги и пошел прочь, чтобы не попадаться начальству на глаза. Как только верховые проехали мимо, Тесля опять вышел на дорогу, сплюнул, будучи, наверное, недовольным самим собой, и украдкой посмотрел в сторону привала. Сержант и солдаты, вытянув шеи, наблюдали за его тактическими зигзагами.
На следующий день ночью полк сменил какую-то бригаду на переднем крае, в поле, сразу за последними домами городка.
Свой НП я выбрал на крыше одного из домов. Отсюда был хороший обзор всего, что находилось впереди батальона. Огневые позиции роты были на убранном за домом огороде, среди почерневших стеблей подсолнечника и молоденьких яблонек, на которых еще держались окрашенные осенью редкие листья. Часовой медленно прохаживался у минометов и, казалось, совсем не слышал назойливого завывания пуль над его головой. В окопе бодрствовал молодой солдат-связист. На голове у него, закрывая ухо, висела на бечевке телефонная трубка. Тут же, прислонившись к стенке окопа, сидел Тесля.
Запищал зуммер полевого телефона. С НП проверяли связь.
— «Десна», слышу вас хорошо, — отвечал в трубку связист.
— Не спится ротному, — протирая глаза, сказал Тесля.
А я и часовой стояли рядом с окопом, и до меня долетали его слова. Он пошарил по карманам, достал свернутый в трубку кисет.
— Курить — вредно, — по-школьному поспешил заметить молодой связист.
Тесля повернулся и задержал на нем свой отцовский взгляд. Потом молча свернул из газетной бумаги самокрутку и затянулся.
— Не шумливый, — продолжал Тесля, наверное, обо мне. — Молодой, а поглядит, так сразу смекнешь, шо к чему, И то зазря не стане. Лейтенант Сидорин — то человек с понятием. А взводный Полулях… — помедлил Тесля, — пчеловод, Тихонравов — с замашками казака, тильки на ничь чеботы снимае!
Я торопился к комбату, чтобы доложить о готовности, и мне не пришлось услышать других характеристик, которые выдавал Тесля.
Утром со своего НП я увидел, как старшина роты и Тесля подходили к дому со стороны огорода. По приставленной лестнице старшина поднялся на чердак, а Тесля оставался внизу. Он проверял телефонный провод, протянутый им в темноте.
Сквозь зияющие дыры в крыше, развороченной взрывной волной, хмурое осеннее утро скупо освещало лицо старшины. Я сидел в старом, давно выброшенном хозяевами плетеном кресле, с биноклем на груди и слушал доклад.
— Окопались, мин подвезли, завтрак готов… Что еще? — припоминал старшина.
— Как Шаталов? — вполголоса спросил я, чтобы не разбудить похрапывавшего на соломе Саука.
— Помер, — прошептал старшина.
— Узнайте, где похоронят.
— Понято.
— Товарищ старший лейтенант, — послышался внизу хриплый голос Тесли. — Тут начфин пожаловал.