ы взлетавшей вверх земли и дыма мелькали огоньки разрывов. Где-то там, в огненном урагане на высоте, рвались и наши 82-миллиметровые мины. Они летели через наши головы.
По сигналу с командного пункта батальона — красной ракете — к огненному валу двинулись стрелковые роты. Поспешили и мы с Сауком. Позади нас Тесля разматывал провод. Мы поравнялись с двумя солдатами-саперами, которые, несмотря на обстрел, длинными щупами искали мины на нейтральном поле. Близкие разрывы нескольких вражеских снарядов заставили нас прямо с разбега уткнуться головами в свежую землю воронки. Тесля с телефонной катушкой упал рядом и, наверное, решив, что на этом рубеже мы остановимся, начал усердно окапываться.
— Что за земляные работы? — крикнул ему Саук.
— Вперед! — торопил я обоих.
Надо было как можно быстрее и ближе подтянуться к немецким траншеям и плотным минометным огнем закрыть подступы к высоте на случай контратаки. После стремительного броска вперед мы с Сауком прыгнули в обвалившуюся немецкую траншею. Сразу же около нас оказался Тесля с концом провода. Саук присоединил его к телефонному аппарату. Рота в это время сменила огневые позиции и тоже была рядом с высотой. Кругом грохотали разрывы. Стремительная атака ранним утром, поддержанная мощным артиллерийским налетом, сделала свое дело. Высота была наша. Откуда-то появился командир батальона с замполитом и с ходу спросил:
— Ну, как у тебя тут?
— На войне как на войне, — неожиданно пришел мне в голову бодрый ответ.
— Растешь. А нас вот накрыл…
Замполит прихрамывал. Сквозь пальцы, сжимавшие рану чуть выше локтя на правой руке, сочилась кровь.
— У кого есть бинт? — спросил комбат.
Тесля покопался в своем противогазе и протянул ему индивидуальный пакет. Комбат разрезал ножом рукав гимнастерки замполита. Тот закусил губы, опустил окровавленную руку. Комбат туго перевязал рану.
— Отправьте его в медсанбат, — сказал он.
— Никуда я не пойду, — запротестовал замполит. — Я останусь в батальоне. Рана вроде неглубокая.
— Я тебе дело говорю. Ты посмотри на себя — на кого ты похож…
Лицо у замполита становилось белым, на нем не видно было ни одной кровинки. Он бледнел на глазах. Прислонился к стенке траншеи, ноги ему уже не подчинялись — он медленно приседал на месте. Мы вместе с комбатом подхватили его под руки и пытались удержать на ногах, но потом сообразили, что лучше уложить его на дно траншеи.
— Тоже мне герой, — сказал комбат, подкладывая ему под голову пилотку. — Стаскивай с него сапог. Там полно крови.
Тесля ухватился за сапог и попытался его осторожно стянуть.
— Не тяни ты сапог, — закричал на него комбат. — Возьми, разрежь.
Он протянул ему нож.
Тесля нож взял, но какое-то время раздумывал — разрезать или не разрезать хромовое голенище. Комбат выхватил у него из рук нож и сам вспорол сапог.
— Перевязывай, — приказал он Тесле. — И сразу в медсанбат!
Пока мы занимались раненым, Саук выдавал команды на огневые позиции роты. Он обернулся ко мне только тогда, когда немцы опять полезли на высоту под прикрытием заметно усилившегося минометного огня.
— Вот молоте, гад, — выругался Тесля. — Замполита надо нести на носилках, а вин молотьбу затияв.
— Держись, мин не жалей, — кричал мне на ухо комбат. — Огонь должен нарастать. Отсекай автоматчиков, Я пошел во вторую роту. Сунякин убит.
Старший лейтенант Сунякин, командир второй роты, был известен в батальоне как весьма расчетливый, деловой командир. Он тайком вел дневник и каждую запись начинал с того, что указывал километры до Берлина. А потом уже излагал события, происшедшие на том километре. Наверное, он не успел сделать записи на своем последнем километре, у этой высоты.
Как только ушел комбат, позвонил командир полка и попросил его к аппарату. Я доложил, что комбат ушел во вторую роту. Полковник приказал немедленно найти комбата и передать ему, чтобы он о ним связался. Пришлось послать Теслю во вторую роту на розыски комбата. Огонь немцев не утихал, но уже чувствовалось, что их очередная контратака захлебнулась, критическая минута прошла.
Тесля вернулся ни с чем. Следы комбата терялись где-то на пути во вторую роту. Сколько я ни тормошил Теслю, он ничего определенного сказать не мог. Разводил руками. Если Тесля не нашел, то никто другой найти не сможет, в этом я был уверен.
— Не нашли, — доложил я полковнику и стал ждать выговора за такое «выполнение» приказания.
— Знаю, — услышал я знакомый басовитый голос командира полка. — Контужен твой первый. Через два-три дня вернется. Бери хозяйство в свои руки без промедления.
— Как?
— Что как?
Вовсе неожиданное для меня решение командира полка застало меня врасплох. Мне и в голову не приходило принять командование батальоном во время боя за высоту. Я уже приготовился высказать категорическую просьбу — не назначать меня, но в трубке услышал приказ:
— Передай свои самовары другому, а сам становись на место первого.
— Есть, но…
— «Но» будешь говорить, когда верхом на высоту сядешь! — оборвал полковник. — Пришлем подмогу. Держи связь с ротами. Обо всем докладывай. Думаю, что сегодня уже хуже не будет.
Я вызвал на НП Сидорина, передал ему по тому же образцу роту и направился вместе с Теслей на НП командира батальона. По дороге назначил его своим ординарцем.
— А справлюсь? — спросил он.
— Справишься.
— Может, и чеботы скорийш получу?..
— Получишь.
Наши артиллеристы и минометчики вели дуэль с неприятелем, и на слух я улавливал, что держали верх. Тесля тоже пришел к такому выводу. Он чутьем определял обстановку на передовой, и оно не подводило.
— Не видать хрицам высоты как своих ушей. Так им, так им, — приговаривал Тесля вслед за залпами «катюш».
Подмога, обещанная командиром полка, не заставила себя долго ждать. Пришел капитан Акишкин. Его прислали на помощь, поскольку у меня не было никакого опыта командования батальоном, да и обстановка была сложной. Ясно было, что противник не смирится с потерей высоты. Надо ожидать новых попыток немцев вернуть утраченные позиции.
Командир полка и начальник штаба все время звонили, интересовались обстановкой, требовали доклада, давали указания. Тот и другой, выслушав мой ответ, не забывали сказать несколько слов, которые вселяли уверенность в том, что высоту мы больше не отдадим.
— Русские прусских всегда бивали, русские в Берлине бывали, — напомнил мне начальник штаба. — Думай о Берлине, тогда и высота будет наша.
Когда я докладывал начальнику штаба, капитан Акишкин стоял рядом со мною. Своим видом он напоминал богатыря в доспехах — высокий, широкоплечий, весь затянутый ремнями, в каске, с биноклем на груди и планшетом на длинном ремешке.
— Привет братьям славянам! — небрежно бросил он, как только я положил трубку.
— Привет! — обрадовался я подмоге.
— Доложите обстановку, товарищ Гаевой.
— Вы же слышали. Изменений нет.
Акишкин демонстративно подошел к телефону и покрутил ручку.
Тесля оторвался от телефонной коробки, в которой копался отверткой, и с нескрываемым любопытством наблюдал за капитаном.
— Алло! Алло! Что мух ловите?.. Соедините меня с Десятым. Товарищ Десятый, нахожусь в хозяйстве Гаевого. Все в пределах нормы. Докладывает капитан Акиш… — запнулся он на полуслове.
Потому, как менялось выражение лица капитана, можно было понять, что инициатива с докладом не нашла одобрения на другом конце провода. Может, потому, что начальник штаба знал обстановку, а может, из-за того, что по телефону запрещалось называть фамилии и звания командиров. Подержав еще некоторое время трубку в руках, Акишкин бросил ее на аппарат. Она свалилась ему под ноги. Тесля подобрал повисшую на проводе трубку и положил на место.
— Высота наша, капитан. Главное — удержать. Если выбьют, мертвые не простят, а о живых и говорить нечего.
— Это верно. Я и прибыл для того, чтобы не допустить потерю высоты. Так где тут фрицы расположились? — раскладывая карту на столе, спросил Акишкин.
Я объяснил и показал крохотный кусочек нашей обороны. На карте трудно было представить позицию, на которой закреплялся батальон. Для наглядного представления следовало бы капитану все посмотреть на месте, проползти на животе всю оборону батальона, но с вечера наступила такая темнота, что вряд ли кто смог разобраться в обстановке и дать оценку нашим позициям. Из-за этого я пока не предлагал ему побывать в ротах, надеясь, что станет посветлее, и тогда мы обойдем с ним нашу оборону. Акишкин свернул карту, положил ее в планшет и хрустнул новенькими кнопками. Точно такой же планшет недавно был и у меня, но я потерял его, пока бежал по бывшему нейтральному полю к высоте.
— А мой пропал, — с сожалением признался я Акишкину. — Жаль фотокарточку. Только и запомнил смешинку в глазах и ямочки на щеках. Сегодня получил и сегодня потерял. Зато долго просил.
— Кто же она, если не секрет?
— Долго рассказывать. А если кратко, то дочь хозяйки дома, на котором был мой НП.
— Значит, с оккупированной территории?
— Да.
Акишкин достал из самодельного алюминиевого портсигара папиросу, с важностью постучал мундштуком о крышку и многозначительно протянул:
— Да… Какие могут быть сейчас романы? Не понимаю. До смерти всего четыре шага.
Думал он, однако, не совсем о том. Глубоко затянувшись и откинув голову назад, он долго выпускал изо рта кольца дыма. Акишкин, видимо, был доволен своими рассуждениями и заданными мне вопросами. Я смотрел на него. Акишкин оставался в любой обстановке Акишкиным. Он выглядел гораздо старше меня и солиднее. Эту солидность придавала ему могучая фигура. Перед самой войной он закончил военное училище и не скрывал своих претензий на более высокую должность. На офицеров, аттестованных в период войны, он смотрел свысока.
— Я кадровый, — любил он напоминать своему собеседнику.
Акишкин поглядывал на меня, выжидал. Я понимал, что он ждет реакции на его слова. Меня раздражало пренебрежительное выражение его лица, его недружеское поведение и его вопросы, но спорить с ним не хотелось, да и обстановка была не та, чтобы пуститься в спор по не относящемуся к делу вопросу. Все же я ему сказал: