— Стой, кто идет? — окликнул меня часовой.
— Свои. Я к командиру батареи Фурману. Фамилия моя — Гаевой…
Часовой не сразу признал меня в темноте. Задавал вопросы, пока я не сказал, что недавно был у комбата в гостях. От часового я узнал, что батарею «перетащили тракторами на новое место». Остались только ящики со снарядами, неисправная автомашина, кое-какое имущество и их двое для охраны. Солдат мне очень сочувствовал, что я ночью, в такую темноту, по непролазной грязи пришел к ним.
— Однако неотложное дело у вас? — озабоченно заключил солдат.
— Да, конечно…
— Чем же вам помочь? Может, до утра у нас останетесь?
В лесу стояла тишина. В темноте едва угадывались шатры вековых елей, от которых шел душистый запах хвои. Солдат с его тихим голосом казался мне у этих елей очень низеньким, маленьким, крохотным существом. Я раздумывал, что мне делать, так как на огневых не оказалось командира. Часовой стал рассказывать о своих пимах, которые за день промокли, и ему пришлось надеть ботинки и обмотки. Передо мною стоял сибиряк — старый добрый русский солдат.
— Оставайтесь, однако, — снова услышал я. — Места у нас хватит.
— А вода есть у вас?
— Как же без воды? Пойдемте в землянку. Там спит мой сменщик. Может, чайку, однако, согреть?
— Это было бы то, что нужно.
— В котелке на печке у нас был кипяток, однако, поди, остыл.
В землянке пахло свежей хвоей. В печке, сделанной из немецкой железной бочки, еще не прогорели угли.
Часовой хотел было разбудить своего напарника, но я попросил не тревожить. У печки лежали сухие дрова. Он подбросил еще в огонь, поставил на печь котелок с водою.
— В один миг закипит, — хлопотал у печки солдат.
Потом подал мне кружку, ложку и откуда-то достал маленький кулечек сахара — меньше чем полстакана. Я попытался отказаться от сахара, но солдат тихим голосом, почти шепотом, попросил:
— Не стесняйтесь. Что за чай без сахара? Пейте. Я пошел.
Он вышел из землянки, а я принялся стаскивать сапоги.
В печке уже бушевало пламя, закипала вода.
Я выпил две кружки кипятка, стараясь как можно меньше расходовать сахар. Потом растянулся на хвое, мокрыми ногами к печке, испытывая необыкновенное блаженство от тепла, выпитого чая и лесной тишины. Усталость не дала сразу сомкнуть глаза. В темноте приходили разные мысли.
Еще и года не прошло, как меня приняли кандидатом в члены партии, а мне казалось, что это было очень давно. В июльский знойный день под Орлом по глубокой траншее ко мне пришел майор в очках из парткомиссии, с ним сержант-фотограф с «лейкой» и еще кто-то из батальона. В глубокой нише окопа, под самым носом у немцев, я был принят кандидатом в члены партии и тут же сфотографирован на белом фоне простыни, которую за моей спиной держали Тесля и Саук. Далеко в тылу остался тот окоп, от него пройдено много километров на запад. На тех километрах остались тоже окопы, траншеи, окопчики, землянка, огневые позиции, вырытые наспех под огнем в полный профиль, и могильные холмики около них — одинокие и кучками, где оставались мои знакомые и незнакомые сослуживцы. Где-то там остались навечно и однополчане: Куценков, Юрченко, Фидаров, Козикман, Новиков. Всех не пересчитать.
Заснул как-то незаметно и крепко. Не слышал, как сменялись часовые, как на моих голых ногах оказался полушубок, положенный кем-то из солдат.
Утром я вернулся в расположение артсклада. Меня встретил начальник склада, выбритый, отдохнувший, как ни в чем не бывало.
— Приказано навьючить лошадей снарядами и доставить на огневые. Должны еще подойти человек тридцать солдат из тылов. На себе понесем патроны, гранаты, мины на передовую, — докладывал старший техник-лейтенант. — Я возглавлю этот караван. Дорогу теперь знаю, — улыбнулся он. — А вы отдохните, скоро придут слушатели в «академию».
Отдыхать мне не пришлось, да я и не думал об этом. Прибежал связной из тылов дивизии и сказал, что меня вызывают к командующему артиллерией.
— Да, — сочувственно протянул начальник склада. — Кто же знал? Можно было бы и не месить ночную грязь, а заночевать в штабе.
— Дорога мне тоже хорошо знакома. Выстраивай свое войско, я поведу его, а ты оставайся, — предложил я старшему технику-лейтенанту.
— Нет, приказано мне.
И опять мы пошли той же дорогой, к передовой…
31
В тылу остались многие большие и малые реки, навсегда засевшие в память рубежи войны, как зарубки на коре живого дерева. Впереди их тоже было немало — водных преград, которые еще предстояло форсировать.
В июньские дни 44-го все чаще и чаще называлась Березина. Она была впереди, где-то совсем рядом, среди лесов и болот.
Солнце сидело еще где-то за лесом, а полк уже спешил к этой реке, с которой навечно для нас связана слава русского оружия и ратные подвиги армии фельдмаршала Кутузова.
Мягкое летнее утро с тишиной и повисшей на траве росой будто бросало вызов войне. Светлее становилось в душе каждого, кто шагал сейчас по этому проселку, и хоть на какое-то мгновение освобождало от тяжелых мыслей, накопившихся за тяжкие дни войны. Казалось, не слышно было растянувшегося батальона на проселке. Только поскрипывание обозных повозок да топот лошадей, тащивших пушки полковой батареи, обнаруживали движение колонны.
— Березина, Березина, Березина… — доносилось до меня со всех сторон из походной колонны.
— Почему нам достается берег всегда низкий, а у немцев — круча, с которой все видно? — спрашивал меня сержант Саук.
Мне тоже не раз приходила в голову эта мысль, и я даже искал какие-то закономерности в строении речных берегов, но сказать сейчас Сауку ничего не мог. Его озабоченность была понятна: как там будет на Березине? Никто из минометчиков не видел легендарную реку и не имел представления о ее берегах.
Вместе со всеми я ждал встречи с Березиной и волновался. Пытался представить себе, как наши далекие предки с тяжелыми ружьями и ранцами на плечах шли к ней в зимнюю стужу, быть может, по этим местам, тесня к ее берегам французов.
Наш путь сюда тоже был долгим, с жестокими боями на каждом километре. Но стоило только заговорить о Березине, как на лицах каждого, кто шагал рядом со мною, появлялась заметная взволнованность и приподнятость. Можно было безошибочно понять — да, мы вышли к реке, где остатки армии Наполеона нашли свою могилу, а русская армия Кутузова увековечила свою славу.
Прошло больше ста лет. И опять, теперь уже армия маршала Рокоссовского готовила разгром немецкой группировки на этом рубеже. Снова предстояло реке стать свидетелем блистательной операции возмездия за горькие дни 1941 года.
Обо всем этом можно было только догадываться в это утро, хотя мы и шли на самое острие смелого стратегического замысла. Шли, чтобы осуществить его, не зная об операции, приведшей к освобождению Белоруссии.
Многие приходили к таким выводам только лишь потому, что фронтом командовал маршал Рокоссовский, который пользовался в войсках громадным авторитетом. Даже осторожный в своих суждениях лейтенант Сидорин утверждал, что немцам придется здесь испытать то же, что и французам.
— Мы не можем упустить такого случая, — говорил он.
— Мы не не можем, а не имеем права, товарищ студент, — поправлял его лейтенант Романенко, недавно прибывший после ранения из госпиталя. — Жаль — не зима, но и летом можно устроить им буль, буль, буль… Вот посмотрите, Рокоссовский организует фрицам банный день.
— Товарищ лейтенант, я, как всегда, удивляюсь оригинальности ваших соображений, но хотел бы еще дополнить, если, конечно, позволите? — сказал Сидорин.
— Давай… Только спроси разрешения у командира, старшего лейтенанта Гаевого. Как положено у военных.
— Разрешаю, — включился и я в этот турнир.
— После войны быть тебе дипломатом, — заметил Романенко.
— Нет. Строителем…
Шедший впереди нас усталой походкой капитан Зарубин, услышав наш разговор, приостановился в раздумье, а потом сказал:
— Я тоже был бы огорчен, если бы мы не устроили немцам на Березине то, что наши прадеды французам. Посмотрим, что может придумать наш генштаб.
На развернутой Зарубиным карте мы пытались на ходу разобраться в обстановке на небольшом отрезке в полосе нашей дивизии. Насколько позволяла карта командира роты, проследили дорогу к деревне Шатково на Березине, по которой ночью ушел передовой отряд. Усиленный батальон должен был захватить мост до подхода полков дивизии. Все же легко было предположить, что бои, вероятно, развернутся на той стороне реки, севернее Бобруйска.
— Самое главное сейчас — захватить мост, — подвел итог разговора Зарубин.
— Не мост, а переправу, — поправил его Романенко.
— Название положения не меняет. А вот если не захватим мост, придется наводить переправу.
Между тем голова колонны полка была уже в большой деревне, которая растянулась рядами хат по обе стороны проселка, а наш батальон только подходил к околице.
Неожиданно на дальнем конце вспыхнула перестрелка. Колонна на какое-то время остановилась. От «головы» ее передавались команды, но они пока до нас не доходили.
— Капитана Зарубина и старшего лейтенанта Гаевого к комбату!..
Мы поспешили вперед. Перестрелка нарастала. Комбат и сам не знал еще всего, что происходило впереди, пока не прибежал связной от командира полка.
Как только головной отряд полка вышел из деревни, он сразу наткнулся на большую колонну немцев, перебегавшую проселок. Противник, видимо, не ожидал нашего появления. Завязался встречный бой.
Только теперь до нас доходило, как обманчива эта тишина. В нашем тылу было много разрозненных немецких частей, которые метались по лесам и перелескам в поисках выхода из окружения. А нам предстояло быстрее выйти к Шатково, переправиться на западный берег Березины и окончательно замкнуть кольцо окружения севернее Бобруйска. Связной передал приказание командира полка быстрее подтянуться на окраину деревни, где разгорался бой.