— А-а…
Когда я вышел от комбата, то тут же разорвал рапорт на мелкие кусочки. Ветерок подхватил их из ладони, покружил и рассеял по лужам и траншее, ведущей от землянки к окопам.
— Отпускник! — передразнил я сам себя и тяжело вздохнул: — Какой отпуск? Что подумал бы комбат, если бы я вручил ему этот рапорт? Наверняка бы спросил: «Сам додумался или с ротой советовался?»
«Нет, время для отпусков еще не пришло, товарищ Гаевой Алексей Иванович, — размышлял я, — война еще не кончилась».
Но то, что некоторых из дивизии отпустили на несколько дней домой, говорило о многом. Коренным образом изменилось положение дел на фронте. Кто мог из нас подумать, что настанет время и с передовой будут уезжать в отпуск? Да, это стало для нас возможным, и оно не могло не радовать фронтовиков.
Конечно, отпуск можно было просить и мне. Мысленно я окинул дорогу до села под Белгородом. Добраться до него на попутных машинах, товарняках, а где и пешком не так-то просто. На это потребовалось бы не несколько дней, а месяц и больше. Отправиться в такой путь — это все равно что предпринять экспедицию в труднодоступную местность. И какой бы это получился отпуск? Приехал, и сразу — уезжай. Одно расстройство для всех. До войны мать всегда плакала, провожая и встречая меня, когда я учился в городе. Сейчас я представил ее, стоящую у моего изголовья с заплаканными глазами, поглаживающую меня по голове, как она делала когда-то, давным-давно. Для матерей дети всегда остаются детьми… Нет, снова провожать меня на войну — этого она не вынесет. «Нет, нет, нет, — сказал я про себя. — До конца войны! Если только…» Но это уже само собой разумеется. Зачем загадывать.
33
Ожидалось прибытие пополнения.
Нескольких офицеров, в том числе и меня, отозвали с передовой в распоряжение штаба полка для приема маршевых рот и формирования нового батальона.
Пополнение где-то задерживалось или не поспевало за нашим продвижением.
Штаб полка до выяснения обстановки остановился на какое-то время в крохотной сосновой рощице, какие часто попадались на нашем пути в Польше у разбросанных по полям одиноких хуторов, называемых здесь фольварками.
Не успели мы как следует расположиться, как явился хозяин рощи, степенный, пожилой поляк, в жилете и шляпе, и настойчиво попросил пощадить его владение от вырубки, прямо намекая, что все деревья у него на счету.
— Частная собственность… — выслушав поляка, многозначительно заметил начальник штаба и пообещал хозяину сохранить его рощу в полной неприкосновенности.
Я невольно оказался свидетелем этого разговора, потому что подполковник сам пригласил меня присутствовать «на переговорах» как исполняющего обязанности кого-то вроде порученца командования полка.
Начальник штаба всегда держал под рукой офицера, которого мог бы в любую минуту послать разобраться в обстановке на передовой или заменить выбывшего из строя командира.
К этому времени полковая разведка донесла, что немцы, не выдержав нашего натиска, начали отходить с позиций, которые удерживали со вчерашнего дня. Начальник штаба полка сразу же связался по телефону с соседом для уточнения разграничительной линии при наступлении. Завязался спор из-за фольварка на стыке полков. Красная разграничительная линия на карте, лежавшей перед начальником штаба, не огибала рощицу ни справа, ни слева, а проходила через нее.
— Фольварк ваш, — доказывал своему коллеге из соседнего полка начальник штаба.
— На моей карте он вам прирезан, — слышались возражения в трубке. — Мы туда не дотянемся.
— А на моей карте он в вашей полосе. Так что тянитесь.
— Не теряйте времени…
Подполковник не стал дальше слушать, бросил трубку и обратился ко мне:
— Слышал?
— Да.
— Разыщи быстро Иванникова и передай ему, чтобы он прочесал этот фольварк.
— С ним нет связи. Он уже снялся. Я могу опоздать.
— Найти его. Не найдешь — сам прочеши и сразу же возвращайся.
Легко сказать — разыщи Иванникова. Где находился в это время его батальон, никто не знал.
Я хотел было высказать свое мнение в отношении фольварка, но, встретив вопросительный взгляд подполковника, промолчал. Как всякий начальник штаба, он не любил возражений и рассуждений. Что касается «сам прочеши», то подобные приказания я не раз слышал от него. Они рассчитывались на сообразительность, которую он настойчиво развивал у подчиненных, пользуясь методой Суворова.
Батальон Иванникова на левом фланге полка должен был поддерживать локтевую связь со своим соседом. Большой разрыв между ними мог принести немало неприятностей тому и другому, если немцы его обнаружат. Я решил идти примерно по центру участка батальона, смещаясь немного к линии разграничения.
Перестреливались где-то впереди. Наверное, я шел по коридору, образовавшемуся между полками. Холмистая местность и небольшие рощицы не позволяли видеть далеко вперед. Прошел я, по моим подсчетам, не меньше пяти километров, но так и не встретил ни одного нашего солдата. Тогда я направился на небольшую высотку, надеясь с нее заметить батальон Иванникова. Поднявшись на самую макушку, я увидел метрах в пятистах, около фольварка, который надо было «прочесать», большой дом с остроконечной черепичной крышей, конюшню и другие постройки. Посмотрев на дом в бинокль, я понял, что там нет ни одной живой души, и, долго не раздумывая, направился туда.
К дому вела длинная аллея могучих деревьев. Все это напоминало мне помещичью усадьбу в средней полосе России — конечно, по книжным картинкам.
Перестрелка теперь слышалась справа и слева. Это меня настораживало, но оставалось одно — самому прочесать фольварк и доложить начальнику штаба о выполнении задания.
Под вековыми липами, от которых шел терпкий аромат, я не спеша приближался к дому. Еле уловимое нежное жужжание пчел настраивало на мирный лад.
— Кто есть живой? — спросил я громко у калитки.
Сначала никто не отозвался. Пришлось еще раз повторить. Тогда из-за дома вышел здоровенный мужчина лет сорока в клетчатой рубашке и в сапогах с высокими голенищами.
Он шел ко мне с недобрым, хмурым лицом. Мужчина никак не был похож на простого крестьянина-поляка, которого сразу можно узнать по уже знакомым мне манерам, по одежде, по разговору. «Наверное, хозяин», — мелькнуло у меня в голове. Перед этим детиной и чувствовал себя жидковатым подростком.
Ни одной доброжелательной черточки на лице, ни одного располагающего жеста. Он что-то сказал, но я ничего не понял. Пристально рассматривал меня и, как мне показалось, был крайне удивлен моим появлением. Видно, он впервые столкнулся с советским офицером. Значит, на этом фольварке никого из наших не было. Это меняло положение. Где-то недалеко могли быть немцы. Да и хозяин меня все больше настораживал. Кто знает, что у него на уме и как он себя поведет? Он видел, что за мной никого нет.
— Пить хочу, — сказал я, хотя пить мне вовсе не хотелось. — Кружку воды…
Во двор я входить не решался. О немцах умышленно не спрашивал, предоставляя ему некоторую свободу. Он ушел, не проронив ни слова.
Я отступил назад под дерево и на всякий случай вытащил из кобуры пистолет. Патрон у меня всегда был в патроннике.
Хозяин зашел в дом и долго оттуда не выходил. Мои приготовления не были излишними. Колодец был во дворе. На цепи висело ведро. Для того чтобы взять кружку, много времени не требовалось. Значит, какая-то другая причина заставляла его задержаться в доме. Наконец он вышел с кружкой, опустил ведро в колодец. Зачерпнув воду из ведра, он стоял с кружкой у колодца, жестом предлагая мне подойти к нему.
— Неси сюда.
Он стоял на месте. Я внимательно наблюдал за входной дверью в дом, за всеми постройками. Никаких настораживающих признаков не замечал, но хозяин медлил.
— Где немцы?
Мужчина что-то ответил. Я опять ничего не понял. Он направился ко мне с кружкой воды довольно уверенно. В это время я заметил, как во дворе откуда-то появился немецкий солдат с автоматом под пятнистой плащ-палаткой. Он, как зверь, в один прыжок оказался у колодца и притаился за ним. Обстановка прояснялась. Я отступил сразу за дерево. Толстая липа укрывала меня. Немец поднялся из-за колодца, вскинул автомат и остался в некотором недоумении. Он искал меня глазами.
Нельзя было терять ни секунды. Я прицелился. Торопил себя. Мне казалось, что я слишком долго целюсь. Хозяин, увидев дуло пистолета и, наверное, решив, что оно направлено на него, бросил кружку и побежал во двор. На мое счастье, выстрел был удачным, предупредившим треск вражеского автомата. Все произошло в один миг. Немец и я одновременно нажали на спусковые крючки. Мужчина в клетчатой рубашке в нескольких шагах от меня рухнул на землю. Из-за сарая показался еще один автоматчик. Я сразу же перебежал за другое толстое дерево. За ним я чувствовал себя в безопасности. Несколько коротких очередей заставили меня отступать ползком. Потом я снова поднялся и стал за деревом. Немцев во дворе не было, хозяин лежал недалеко от калитки. Из дома выбежали две испуганные женщины. Посмотрели на колодец, потом в мою сторону и бросились к хозяину. Судя по всему, он был ранен. Очередь, выпущенная немцем, задела его.
Только теперь я почувствовал, как пересохло у меня во рту, как напряжение постепенно проходит, и я снова вижу этот фольварк, старые липы, небо и солнце. Несколько мин просвистели над фольварком и разорвались где-то поблизости. Женщины с причитаниями тащили в дом раненого хозяина.
Я стоял под деревом с пистолетом в руке, обдумывая, что мне дальше делать. Куда идти? Вперед или назад?
Неожиданно послышался шум мотора. Начальник штаба полка со своим ординарцем и переводчиком на «виллисе» подъезжали к аллее.
— Ты что здесь делаешь? — спросил подполковник, не вылезая из машины.
— Готовлюсь к атаке на фольварк.
— Садись.
Я доложил обо всем подполковнику и высказал предположение, что немцы отошли. Двух автоматчиков они, по-видимому, оставляли для прикрытия. Поведение хозяина для меня оставалось непонятным. Видимо, он знал о немцах и поэтому чувствовал себя связанно. С одной стороны я, с другой — немцы.