сля возвращался, и я знал мнение командира полка о донесении и нашем положении на участке, а также получил указание о дальнейших действиях.
Тесля рассказывал со всеми подробностями, как он приоткрыл дверь блиндажа, просунул голову и увидел командира полка с телефонной трубкой в руке. Полковник будто бы даже поманил его рукой. Ну, Тесля, конечно, сразу зашел в блиндаж, спокойно притопывая чеботами у порога, а потом уж вытянулся по уставу.
— Слушаю, — положив трубку, сказал Лапшин.
— Вам от капитана Гаевого, — достал Тесля из кармана донесение и, передавая его в руки полковника, присовокупил, кстати, что промок, как на Сиваше в двадцатом году.
— Давно служишь? — заинтересовался полковник.
— Под Смоленском начав в сорок первом…
— Давно. А докладывать тебя Гаевой не научил.
— Так то ж отступали, а сичас наступаем, и все не до строевой, товарищ полковник! К тому ж у капитана настроение… Ни разу его таким не бачив.
— Настроение, говоришь?
— Как грозова туча, товарищ полковник, — принимая стойку «смирно», решил исправиться Тесля.
— Отчего бы это? А?.. — хитрил Лапшин.
— Без передачи?
— Конечно, — заверил полковник.
— Одын бидный-прыбидный цыган жив у нас в станице, — начал Тесля. — Задумав разбогатить. Що цыгану надо? «Купым кобылу, — рассуждал цыган, — а потом у нее будет сосунок…» — «А я сяду на него верхом и пойду», — не стерпел цыганенок. Старый цыган выпорол малого сына, шоб тот загодя не сломал хребет сосунку. Вот… все.
— Да… — неопределенно протянул Лапшин. — А слыхал ты другую присказку?
Тесля пожал плечами, на всякий случай уклончиво улыбнулся в усы. Полковник закурил, заходил привычно по блиндажу.
— Чем выше колокольня, тем дальше с нее видно. А?
По словам Тесли, ему хотелось и тут высказать свое особое мнение, но, вспомнив мое напутствие, он не стал спорить с начальством.
— За опоздание и ненужные разговоры накажу, — подвел я итог этому рассказу Тесли, — а сейчас разжигай печку и кипяти чай.
— Есть, товарищ капитан.
Тесля принялся на коленях усердно раздувать огонь, но сырые дрова не загорались. Ветхая землянка, укрывавшая нас от дождя, наполнялась едким дымом.
— Опять пишете? — поинтересовался Тесля.
Я уже испортил не один лист в своем блокноте. У меня никак не получалось письмо к Валентине. Видя мучения Тесли, я вырвал все листы, скомкал и бросил к печке. Тесля подбирал бумагу с благодарностью и подкладывал ее под сырые дрова.
Откинув плащ-палатку и согнувшись, в землянку вошел старший лейтенант Сидорин, которому я на время сдал минометную роту. Он доложил о небольшом запасе мин в роте и просил оказать содействие в пополнении боекомплекта. Я обрадовался его приходу. Мне хотелось побыть с ним, поделиться тяжелыми думами.
— Ну и погодка, только по гостям ходить, а не воевать, — протирал очки Сидорин.
— Кузьмич, надо гостя быстрее согреть, видишь, промок — зуб на зуб не попадает. Как там чай?
— Разрешить подбросить трофейного? — попросил Тесля.
В руках у него откуда-то появился похожий на макароны порох. Сидорин неодобрительно покачал головой. Пришлось Тесле опять усердно раздувать тлеющий огонек.
— Пишешь? — увидел Сидорин блокнот и последнее письмо, полученное от Валентины.
— Пишу, но приказано бросить…
— Так то ж дило не по уставу, — вставил Тесля, несмотря на всю занятость. Сидорин повернулся к Тесле, потом ко мне, но так ничего и не поняв, ждал от меня разъяснений.
— Командир полка получил анонимное письмо, призвал к ответу — кто такая? Пришлось объясняться.
В печке разгорался огонь. Тесля, довольный успехом, свертывал самокрутку. Сидорин предложил ему папиросу и сам закурил. Тесля понюхал, положил ее за ухо и вышел с топором из землянки.
— Ты ее любишь? — спросил Сидорин.
— Что за вопрос?
— Так в чем же дело?
— Все в том же…
— Выполняешь приказ?
В нашем тылу послышались частые хлопки артиллерийских батарей. Где-то над землянкой шуршали снаряды и потом глухо разрывались у немцев. Тесля возвратился с дровами в руках. Командир полка по телефону потребовал усилить наблюдение в такую погоду, а также сказал, что поддерживающим артиллеристам приказал обстрелять рощу и подступы к ней.
На печке уже дымился паром котелок. Над ним стоял Тесля.
— Осторожно, докрасна разогрел, — предупреждал он нас, подавая в кружках чай.
Сидорин дул своими пухлыми губами на кипяток, протирал запотевшие очки и, наверное, ждал, что я еще скажу, а мне хотелось выговорить ему по-дружески за «выполнение приказа», за то, что он слишком просто представлял ситуацию, в которой я оказался.
— Жаль, что ты мой гость…
Сидорин поднял голову, посмотрел на меня и стал рассказывать о делах ротных.
Письмо к Валентине у меня так и не получилось. Потом началась подготовка к наступлению. Командир полка подолгу задерживался на моем НП, изучая обстановку на переднем крае. Тесля не упускал случая потолковать со старшиной, ординарцем командира полка.
— Не слыхал, шо там делают союзнички? Все пришивают послидню пуговицу?
— Не говори, брат, нахально резину тянут…
— А писля войны скажут: мы пахали, — развивал свои мысли Тесля. — Мы уже с батальонного НП бачим Пруссию. Кажуть, шо всих наградят, хто первым переступэ границу. Дух захватуе — завтра в Пруссии!
Он был прав. Все с волнением ждали того исторического часа, когда советский солдат перешагнет границу Восточной Пруссии.
От приближения этого момента, кажется, подобрел и командир полка. Укладывая карту в планшет, полковник о чем-то вспомнил, интригующе посмотрел на меня и спросил:
— Скучаешь?
— Скучаю.
Он достал из планшета треугольник из тетрадной бумаги, но сразу не отдал его мне. Показал и ждал моей реакции или же намеревался продолжить когда-то прерванный разговор. Закурил. Хотел было положить папиросы в карман, но, заметив мое нетерпение, протянул мне вместо письма папиросы. В это время я забыл, что не курю, взял от волнения папиросу, прикурил у полковника и сразу же закашлялся. А когда протер глаза, полковника уже не было. На бруствере окопа лежало письмо. На конверте знакомым почерком был выведен адрес: «Полевая почта 2425. Командиру части».
Я бросил папиросу на дно окопа и усердно растоптал, словно боялся, что она может вызвать пожар. Валентина в письме просила командира части сообщить ей — не случилось ли что со мною.
35
В марте 1945 года полкам дивизии совсем недалеко оставалось до холодного Балтийского моря. Я ждал встречи с хмурой Балтикой, которую видел только в каком-то фильме. Штабы армии и дивизии подпирали штабы стрелковых полков и теснили ближе к переднему краю. Полковые штабы и КП, выдвинутые в боевые порядки стрелковых батальонов, подталкивали сильно поредевшие стрелковые роты вперед к заливу Фришгаф. Залива еще не было видно, но по всему чувствовалось, что он где-то рядом. Чем ближе к черте моря, тем ожесточеннее становились схватки за каждый хутор, за каждую складку, за каждое препятствие, которые превращались немцами в опорные пункты обороны.
В жестоких боях были взяты прусские города Алленштейн, Гутштадт, Вормдит, Мельзак… Впереди еще оставался Хайлигенбайль. За ним, за спиной у немцев, было студеное море и залив.
Каждый день приближал немецкую группировку к воде, к еще не растаявшему ледяному покрову в заливе и к неизбежному преждевременному открытию купального сезона. С упорством обреченных немцы цеплялись за эту узкую прибрежную полосу.
Путь пехоте расчищала артиллерия. Резко возрос расход боеприпасов. От их наличия на огневых зависело продвижение вперед.
На рассвете прямо в дивизию пришла колонна автомашин РГК с боеприпасами. Капитан, возглавлявший колонну, торопил меня с приемкой и разгрузкой. Он держал наготове накладные и карандаш, выбирая удобный момент для того, чтобы я поскорее расписался в получении. Снаряды и мины были доставлены прямо с колес ближайшей железнодорожной станции. Я обходил колонну, выбирая автомашины, на которых были снаряды. Они были очень кстати. Только что я вернулся с КП дивизии, где получил приказание — дать как можно больше снарядов артполку для скорейшего овладения цепочкой хуторов немецких бауэров. Для этого надо было выбить из крепких кирпичных подвалов под каждым домом засевших там фрицев. Артиллеристам предстояло немало потрудиться: выкатить орудия на прямую паводку, расстрелять в упор амбразуры подвалов и проложить путь пехоте. Дивизионный транспорт не успевал подвозить боеприпасы.
— Поехали прямо на огневые артполка, — предложил я капитану.
— А за машины кто будет отвечать, если попадем под огонь? Снаряды нужны всему фронту. На чем будем возить? — спрашивал меня капитан и тут же предлагал расписаться в накладных. Его поддержали окружившие нас шоферы. Им не хотелось в густой туман, по раскисшим мартовским дорогам тащиться на огневые позиции, под нос к немцам. Там можно было основательно засесть и навсегда расстаться с новыми машинами. Рассуждения капитана и дружный хор шоферов несколько поколебали мои намерения, но ненадолго.
— Не будем тратить время. Пока туман, проскочим, разгрузим в один миг, и вы свободны, — предложил я водителям.
— Разгружайте здесь, — настаивал капитан. — Мы не обязаны развозить снаряды по батареям.
Шоферы молчали, кажется, они начали колебаться.
— Здесь некому разгружать. Я один. Все остальные там, впереди, готовятся к штурму хуторов. И вы не хотите подбросить ближе снаряды?
— Сами разгрузим. Начинай… — зашумели водители, но не все.
— Не подпишу накладные, — сказал я. — Туман же! Ни черта не заметят.
Капитан растерялся. Стоял какое-то время в нерешительности. Шоферы ждали его решения.
— Поехали, — скомандовал я, уловив подходящий момент. Капитан сник и промолчал. Шоферы разошлись по машинам. Загудели моторы. Я сел в переднюю и повел колонну в артполк. На огневых артиллеристы быстро разгрузили снаряды. Усердно помогали в разгрузке шоферы и сразу же уезжали поодиночке. Оставались три автомашины, нагруженные минами для полковых минометных батарей. По одной машине на полк.