— Никто не собирается их убивать. Зря они беспокоятся.
— Могу я передать как официальное заверение… Как это по-русски? — подбирал слово немец. — Попечителю?
— Передавайте. Трогать их никто не будет.
— Благодарю вас. Из-за этого я не мог уйти домой, пока не встретил представителя Роте Армее.
Каждое слово немец стремился произнести правильно, но все же было видно, что он давно не говорил по-русски.
— Откуда вы знаете русский? — опередил меня Саук.
— Это долго будет говорить. У моего отца в Петербурге была аптека. Я жил в Мемель. Там потерял дом, аптеку, мебель. В 1940 году переехал из Мемель в Алленштейн, Ostpreußen[4]. Там тоже остался дом, аптека, мебель. Все пропал. Теперь у меня ничего нет. Ни дома, ни аптеки, ни мебель. Нихтс… Wie gesagt! Hast du was, bist du was[5].
— Не надо было развязывать войну, — бросил ему Саук.
— Я — аптекарь. Полити́к меня не интересует.
— Выходит, что вас интересует только мебель. Сожалеете о мебели? Как будто, кроме мебели, больше ничего и нет у человека?
Мы спешили, но мне хотелось высказать немцу все. Жаль, что кратко не получалось. Столько накопилось за четыре года пережитого, что оно само выплескивалось наружу.
Подошел Тесля и с ходу включился в разговор.
— Ну что, Хриц, Гитлер капут?
Немец отвечать не стал, а официально, как на переговорах, спросил:
— Я имею еще вопрос ставить перед вами?
Лицо у него оставалось непроницаемым. Если бы не настороженные глаза и раскрывающийся рот с прокуренными рыжими зубами, то оно было бы совсем безжизненным.
— Что за вопрос?
— Будут увозить немцев в Сибирь?
— Вот он сибиряк, — указал я на сержанта. — Он скажет.
— Ишь какой, — возмутился Саук. — В Сибирь захотел. Не видать вам нашей Сибири как своих ушей.
— А почему вы об этом спрашиваете?
— Мы проиграли войну, — не отвечая прямо, схитрил немец — он не хотел ссылаться на фашистскую пропаганду, пугавшую бауэров Сибирью, и тем более опасался назвать имя фюрера, будучи еще в неведении о событиях, происшедших в бункере в центре Берлина.
Несмотря на признание немцем поражения в самой жестокой войне, его слова поразили меня. Оказывается, он представлял другой исход войны. «Проиграли» прозвучало для меня кощунственно, да и сказано это было со скрытым сожалением. Оказывается, они надеялись выиграть войну. «Но что было бы тогда?» — хотелось спросить мне немца, у которого на первом плане была мебель, когда еще гибли люди с огне. Но я с трудом удержался. Не стал задавать этот вопрос. Зачем? Другого исхода войны быть не могло! Никогда! «Нет, нет, нет», — твердил я про себя всю войну. Даже при всей силе воображения невозможно представить всего того, что было бы, если бы гитлеровцы вдруг смогли до конца осуществить бредовые идеи фюрера.
— Война не игра, а бойня, кровопролитие, и войну вы не проиграли, а потерпели в ней неизбежное и полное поражение. Другого быть не могло, — со злостью, громко прорвалось у меня. — Никогда! Поняли?.. Никогда!
Немец еще больше помрачнел. Молчал, насупившись.
— Проиграли… А некоторые еще стреляют? — вставил Саук, ожидая от немца ответа.
— Они солдаты, — проронил он. — Борются за фатерланд. Вы как солдаты должны понять их.
— Понять?.. Все ясно, — подвел итог дискуссии сержант. — Фашист он, товарищ капитан. Пошли.
— Я аптекарь, — твердил нам вслед немец.
Как ни старался он отгородиться от войны, скрыть свое раздражение, не показать свою подавленность, ему это не удавалось. Руки у него все же тряслись и губы заметно дрожали…
Третий рейх был повержен. Логово фашистского зверя дымилось в развалинах. До полной капитуляции оставалось несколько дней.
На ночь рота расположилась в невысоком прибранном ельнике, среди ровных рядов саженого леса, в километре от деревни.
— Не наш лис, — сетовал Тесля. — Та и лисом не пахне.
Крайний дом с крутой черепичной крышей и поднимавшийся над деревней остроконечный конус кирхи, увенчанный не то флюгером, не то петушком, постепенно погружались в вечернюю мглу. Деревня не проявляла никаких признаков жизни.
Потянуло прохладой. Солдаты надевали шинели. Наше положение было не совсем ясным. Командир батальона указал ротам только фронт их расположения. Других команд пока не поступало. Где-то поблизости слышалась вялая стрельба, не вызывавшая никакой тревоги — она ни на кого не действовала после всего виденного и пережитого.
— Что будем делать? — подошел ко мне старший лейтенант Сидорин.
— Окапываться.
— Стоит ли? — пожалуй, впервые усомнился он. — Надо ли рыть окопы, может, всего на одну ночь?
Сидорин не уходил — надеялся, что я отменю свой приказ, и смотрел на меня умоляюще, словно напоминал мне, сколько ему пришлось перекопать за четыре года земли, прежде чем дойти сюда, до этой немецкой деревни. Я его понимал. Мне и самому не хотелось заставлять уставших за день солдат браться за лопаты, но война еще не кончилась. Чтобы не заводить долгий разговор, пришлось спросить:
— Не понял?
— Понял.
— Не теряй времени. Скажи об этом и Романенко…
— Есть!
Сидорин ушел. Через некоторое время закипела осточертевшая всем работа, без которой нельзя и шагу ступить на войне. Слышалось, как лопаты, скрипя, врезаются в песчаный грунт.
— А мне тоже копать? — поинтересовался Тесля.
— И поглубже…
— Ясно, — почесал он затылок.
Он тут же принялся усердно копать на том месте, где мы с ним стояли.
— Може, последний? — сам себя спрашивал Тесля.
— Може…
Стрелковые роты батальона тоже окапывались, вытянувшись фронтом к перелескам и холмам, откуда доносилась стрельба. Расчеты, вырыв окоп, тут же валились вокруг минометов и сразу засыпали. Вырыл окоп и Тесля, а вырыв, растянулся на плащ-палатке около меня, положив рядом автомат. Неподалеку тихо и мирно похрапывал связной. Я прислушивался к стрельбе, которая временами усиливалась и, как мне казалось, становилась все отчетливей. Потом я тоже незаметно уснул.
Вскочили мы с Теслей почти одновременно. Я протирал глаза. Связной настороженно прислушивался. Деревню закрывал туман. Оттуда доносилась невообразимая стрельба.
Около меня, прислушиваясь к стрельбе, уже залегли с автоматами Сидорин, Романенко, старшина. Начали густо свистеть пули. Они тупо стучали по тонким еще стволам сосняка. На нас сыпались сухие хвойные иголки.
— Всем занять оборону!
Нельзя было сразу определить, что происходит: где тыл, где фронт.
— Круговую!..
Сидорин и Романенко сразу же поднялись и побежали к своим взводам.
Создавалось впечатление, что немцы внезапно захватили деревню и оттуда движутся на нас. Пришлось повернуть всю роту фронтом к деревне и открыть огонь из винтовок и автоматов. К нам на помощь пришли зенитчики. Они ударили из своих малокалиберных скорострельных пушек по коридору, который отделял нас от деревни.
Ситуация постепенно прояснилась. В серой мгле мы увидели метавшихся с автоматами немцев, которые, судя по всему, не знали о наших позициях и не ожидали, что мы встретим их таким плотным огнем. Снаряды зенитчиков залетали и к нам. Толком мы даже не понимали, где находятся их огневые позиции. Огонь с нашей стороны нарастал. Противник выдохся и поспешно отходил.
— Что же это творится на билом свити, товарищ капитан? — спрашивал с возмущением Тесля. — Шо воны там не бачут, шо мы тут. По нам из пушек… Вот так порядок в зенитных войсках…
— Не по нам, — возразил ему старшина. — Успокойся.
— Я не тебя спрашиваю.
Старшина не терпел возражений и ненужных разговоров, но на этот раз, поскольку тут присутствовал я, только сверкнул глазами в сторону, где лежал Тесля. Окажись они вдвоем, между ними надолго бы разгорелась перепалка. Тесля, конечно, дал бы понять старшине, что он как связной командира роты находится на особом положении и что с ним нередко советовался даже председатель сельского Совета, который был, по его рассказам, человеком степенным, с понятием и пользовался непререкаемым авторитетом среди казаков.
— Братцы, — вдруг что-то заметив впереди, произнес с удивлением Тесля. — Дывитысь, шо там таке, — и показал рукой в сторону деревни. — Мабуть, хриц… Як у сусида на огороди, пугало.
Мы все присмотрелись. Прямо на нас шел мешковатый немец с поднятой вверх палкой, к которой был прикреплен носовой платок.
— Решил сдаться, — сказал старший лейтенант Романенко.
— Долго раздумывал, — отозвался старшина.
— Да, но все же принял правильное решение, — заступился Сидорин.
— А куда ж ему, бидному хрицу, податься, — опять послышался голос Тесли.
— Кузьмич, — обратился я к Тесле, — принимай пленного.
К этому времени перестрелка совсем прекратилась. Видимо, какая-то отбившаяся группа немцев пыталась самостоятельно пробиться на запад, но неожиданно наткнулась на наш батальон и вынуждена была уйти в лес. Солдат из этой группы, шедший к нам, оказался без оружия, без пилотки, без ремня.
Стало совсем светло и тихо.
Тесля поднялся во весь рост, поправил пилотку, расправил шинель под ремнем, ждал приближения немца. В руках у него был наготове автомат.
— Ну шо, отвоевався? — спросил его Тесля.
Услышав эти слова и ничего не поняв, немецкий солдат еще выше поднял вверх руки, не выпуская палку с платком, и застыл перед советским солдатом. Мне показалось, что он доверчиво смотрит на нас, стоящих за спиной у Тесли.
К нам подходили солдаты. Никто из них не угрожал немцу, никто не требовал расправы, хотя только что отгремела смертельная схватка и каким-то чудом вражеские пули немецких автоматов не задели никого из нас.
Тесля скептически смотрел на растерянного, небритого представителя «высшей», нордической расы.
— И рукава не засучены, — как бы про себя отметил связной. — А хаты в сорок первом поджигали с засученными рукавами и гоготали, як сумасшедши… А теперь такый тихенький.