— Выкладывай все, что принес в вещмешке, на стол, — сказал я.
— Фляги тоже? — спросил Тесля.
Немец понял нашу заминку по-своему. Он первым отпил глоток вина, скупо улыбнулся и поставил высокий узкий бокал на место, показывая, что пить можно. Тесля, копаясь в вещмешке, еще раз спросил:
— Значит, и фляги?..
— И фляги! И перестань стесняться. Сегодня мы здесь с тобой хозяева, — решил я подбодрить Теслю, а заодно и себя. — Мы это право завоевали. Вот и посидим тут спокойно, по-хозяйски. Не надо его пугать с излишком…
Тесля раскладывал на столе наш черный хлеб, открывал консервы, резал наше сало. Потом достал стаканы и налил по полстакана пахучей водки. Опять перед ним встал вопрос — наливать ли немцу? Тот сидел в ожидании и ничего не понимал из того, что я сказал, не понимал заминки Тесли. К нему в дом пришли победители, в его представлении варвары-большевики, с совершенно непонятной для него психологией, взглядами, образом мышления. Наши убеждения, наше поведение, как и наша гимнастерка, пропитанная насквозь потом, были для немцев величайшим открытием, следствием нашей великой Победы.
Настроение было такое, что я начал объяснять Тесле, как вообще должен ныне вести себя советский солдат-гуманист, который опрокинул все многолетние усилия самой изощренной антисоветской пропаганды всего капиталистического мира. Чего только о нас не говорили! Какие сказки не рассказывали! И все это сразу рухнуло как карточный домик. Мир восхищался советским солдатом.
— Товарищ капитан, — сказал Тесля, — я все поняв, шо вы сказали, и думается мне, что нехай он пьет сам то, что он себе налил. Давайте сами выпьем нашу горилку! Грих не выпить. Потому как мы будем пить за нашу Победу. А потом посмотрим. Согласны?
— Согласен. Только давай я тебе долью. Пусть у тебя будет полный стакан, русский солдат.
Я долил ему из фляги водки. Он на меня смотрел непонимающе. Такого он от меня не ожидал. Изумленный немец не сводил с нас глаз и крутил седой головой. То, что офицер наливал солдату и что стакан был полон, его удивляло.
— Пусть удивляется! Сегодня можно. Пей.
Тесля выпил. Крякнул. Понюхал хлеб, отщипнул кусочек, обмакнув его в соль, бросил в рот.
Так мы и остались с Теслей на квартире у герра Мюккенберга. Весь верхний этаж особняка был предоставлен в наше распоряжение. Хозяевам вполне было достаточно места в комнатах на первом этаже. Кроме того, было еще полуподвальное помещение, правда, с решетками, но там тоже были жилые комнаты, прачечная и другие подсобные помещения.
Хозяева вели себя тихо, предупредительно. Они жаловались на то, что нечего есть и нечем нас угостить, но мы от них ничего не требовали.
Осуждения Гитлера и фашизма мы от них не слышали, если не считать причитаний при нашем первом появлении: Гитлер капут… Это нас несколько настораживало, хотя относили мы это за счет языкового барьера.
Скоро случай помог нам разобраться кое в чем.
Как-то под вечер пришел к нам мужчина средних лет, довольно хорошо говоривший по-русски.
— Я поляк, — представился он. — Почти три года работал у этого немца. Со мною работали еще две русские пани. Жили мы в подвале. На ночь нас запирали на замок. Решетки там поставили крепкие, как только нас привезли из лагеря. Работали мы день и ночь в парниках. Выращивали рассаду, цветы и овощи. Особенно доставалось пани. Они с утра до вечера не разгибали спины. А хозяева получали деньги за поставляемые в магазин цветы и овощи. Я развозил все это по магазинам на тележке… Позвольте, пан офицер, мне одеться у хозяина. Он миллионер. Нажил все на нас. За три года я заработал себе костюм, пальто и шляпу, пан офицер? Завтра уезжаю домой… — просил поляк.
Он был тощий, высокий, в старом замусоленном костюме, который болтался на нем, как на палке.
— Одевайся, только разъясни сам хозяину, почему ты это делаешь.
— Добре, пан офицер.
Через полчаса поляк вернулся в новом костюме, белой рубашке, при галстуке. На руках у него был серый макинтош.
— Дзеньку́ю, пан офицер.
— Возражений не было?
— Нет. Я ему все пояснил: пришел за зарплатой. Сразу за три года. Какие же могут быть возражения! Герр очень понятливый, хотя ему и не хотелось отдавать. По нему было видно. Но у него хватит. Я ему сказал, что если придут пани, то чтобы одел с ног до головы. Обещал…
Прощаясь, поляк сказал, чтобы мы были осторожней, так как хозяин лютый фашист. Я усадил его и попросил рассказать, что он имеет в виду.
— Фашист, пан офицер, не давал нам ни минуты отдыха. Издевался… Старший его сын — офицер. Под Орлом в 1943 году ему ногу оторвало. Вернулся из госпиталя на протезе, но все хорохорился, к пани приставал. Средний — солдат. Появился дома в конце апреля, скрывался у кого-то в городе. А вот младший — в гитлерюгенде был, в Берлине. Фашист из фашистов. Бил беспощадно пани, да и мне доставалось. Подойдет к пани — и ну кнутом, до крови. А вся семья с удовольствием наблюдала.
Двух сыновей мы видели, а о младшем ничего не знали. Я попросил поляка задержаться, послав за хозяином Теслю.
Теперь для нас кое-что прояснилось — мы узнали, у кого остановились. Я поблагодарил поляка за то, что он раскрыл глаза на всю семью. К моему удивлению, пришел хозяин в сопровождении хозяйки.
— Где младший сын? — спросил я строго.
Поляк перевел мой вопрос. Тесля стоял наготове с автоматом.
Вместо ответа немцы упали передо мной на колени. Хозяйка что-то запричитала. Сжав губы, молчал хозяин.
— Повторите вопрос.
Поляк снова перевел и что-то еще добавил от себя. Хозяин неохотно отвечал ему.
— Сейчас приведет. Сидит на чердаке.
— Оружие есть?
Поляк строго спросил и, выслушав ответ, сказал:
— Говорит, что есть.
— Кузьмич, встань у входа.
Хозяйка осталась в комнате, а хозяин вышел. Через несколько минут перед нами упал на колени, по приказанию отца, и просил не расстреливать нескладный подросток. Он положил передо мной парабеллум и две гранаты. Пришла бабка и старший сын. Заголосили. Все просили не расстреливать его.
— Переведите, что если кто-то из членов семьи скроется или будет укрывать оружие, они будут нести ответственность перед советскими военными властями. О нем мы сообщим военному коменданту. За жизнь советских солдат, за военное имущество, расположенное на территории усадьбы, вся семья отвечает головой.
Поляк усердно переводил.
— Растолкуй, — обратился к поляку Тесля, — что теперь я не верю ни одному его слову. — Он указал на хозяина. — И буду ходить с автоматом, для порядка.
После этого случая Тесля круто изменил свою политику по отношению к семье. Не расставаясь с автоматом, он наводил на немцев страх. Все его распоряжения исполнялись немедленно. Он твердо проводил выработанную им линию по перевоспитанию фашистов. Он все время ломал голову над тем, какую бы полезную работу найти для всех членов семьи, чтобы они приучались к труду.
Младший сын сидел дома и не показывался нам на глаза. Хозяин запретил ему покидать усадьбу, выходить на улицу. Так он понял мое распоряжение. Через некоторое время он осмелел, видя, что ему ничто не угрожает, и как-то, проходя мимо меня, спросил:
— Комиссар?
— Да! Комиссар! — резко сказал я.
Он вытаращил на меня неестественно глаза и отступил назад. Больше он ничего у меня ни разу не спрашивал. Вообще, сыновья ни в какое общение с нами не вступали. Только хозяин поддерживал, главным образом с Теслей, дипломатические отношения. Он оценил наш великодушный акт в отношении младшего сына и теперь всячески стремился подчеркнуть свое расположение ко мне.
По утрам в нашей комнате ежедневно появлялись свежие цветы из парников и кувшин теплой воды для умывания. К завтраку приносили зеленый лук с грядок, салат и две маленькие чашечки какого-то суррогата, который они называли кофе.
Тесля скептически относился ко всем этим знакам внимания. Терпеть не мог умывания в миске и считал, что немцы отстали от нас в чистоплотности, раз они моют в грязной воде лицо.
— Не верю фашистам, — твердил он. — Вы только подумайте, писля войны этот ублюдок мог нас пострелять, как куропаток, и прибавилось бы еще несколько похоронок… Разрешите мне обыскать весь дом и усадьбу?
— Зачем?
— Чует моя душа, что припрятано у них оружие.
— Этого недостаточно для обыска.
— Значит, пусть стреляют? Так, по-вашему?
Тесля обиделся. Долго молчал.
— А что они у нас творили? Забыли? Русская душа добрая! Все сразу простили. Даже оружие нельзя пошукать.
— Ладно. Разрешаю. Только… Только, чтобы все было без шума.
— Не беспокойтесь, все будет тихо. И еще прошу в порядке трудового воспитания фашистов разрешить использовать на работах хозяина, хозяйку и других, кроме бабки.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, скажем, стирку белья для нас и для солдат.
— Разрешаю.
Тесля, довольный полученным разрешением, потирал руки:
— Я им покажу! Они у меня попляшут. Фрицы…
Это меня насторожило, и я заметил:
— Предупреждаю, что за возможные недоразумения, связанные с перевоспитанием или жалобами на обыск, можешь угодить на гауптвахту.
— Вот дожил… За перевоспитание фашистов — на «губу». А как же тут порядок навести? — спрашивал Тесля. — Вы шо, забыли, что они у нас творили?
— Ничего я не забыл, но мы должны все делать по-своему, по-нашему, а не так, как они. В этом наша сила. В этом вся соль.
— Все ясно.
В последующие дни Тесля, вооружившись шомполом, незаметно обследовал территорию усадьбы. Искал он оружие, уверенный в том, что хозяин ведет себя нечестно и его надо вывести на чистую воду. Я ни о чем его не расспрашивал, хорошо зная, что если он что-то обнаружит, то сразу расскажет. Хозяин был приветлив.
Скорее всего, он ничего не замечал. Он был очень доволен тем, что, встречаясь с ним в городе, я отвечал на его приветствия. Между тем я упорно штудировал немецкий, не расставаясь со словарем, и уже мог самостоятельно спросить и растолковать, что мне нужно. В этом мне помогала одна наша девушка из Николаевской области — Марийка, которая все еще жила у соседа-немца, работала у него на огороде, ожидая очереди на репатриацию домой. Она хорошо говорила по-немецки.