В 13 часов ко мне прибежал раненый.
— Товарищ доктор, окажите мне помощь скорее, и я пойду. Скорее, пожалуйста, а то мои товарищи заняли большую сопку. Уже красное знамя там ставят.
Как выяснилось, этот боец шесть раз ходил в атаку, и в последний раз осколками близко разорвавшегося снаряда ему повредило бок. Лицо бледное, но держится он мужественно. Все время поглядывает в ту сторону, где враг, где бой, где решается исход сражения. Гимнастерка на нем разорвана, рубашка вся в пыли, мокрая от пота. Бережно помогаю ему сбросить одежду. Смотрю, — три раны в боку. В двух из них глубоко сидят осколки. Боль, должно быть, адская. Но человек просит только поскорее помочь ему, чтобы тут же вернуться в бой.
— Как ваша фамилия? — спрашиваю.
— Махалошвили.
Красноармеец Махалошвили ни разу не застонал, когда я пинцетом вытаскивал один и затем другой осколок.
— Друг мой, — сказал я ему, наложив повязку, — прежде чем возвращаться в бой, давай еще немного потерпим. Осталась одна маленькая процедура: противостолбнячный укол.
— Что же, — отвечает, — такое уж ваше дело. Только, товарищ доктор, давайте скорее.
Вокруг гудели, шипели, рвались японские снаряды. Все работали, не обращая на них внимания.
Вот помощь оказана. Но теперь нельзя надеть нательной рубашки — не налезает. А гимнастерка у бойца рваная, грязная. Я снимаю с себя чистую гимнастерку и надеваю на раненого.
Говорю:
— Был ты, друг дорогой, бесстрашным пехотинцем, стал теперь интендантом. Иди и бей врага насмерть…
Бой все разгорался. Зеленая сопка, что вправо от нас, стала буро-пепельной от артиллерийского огня. Барханы влево от сопки Ремизова буквально горели. Заметно было, как вместе со столбами пыли взлетают кверху обломки вражеских укреплений, трупы.
Этот день никогда не забудешь. С гордостью вспомнишь, как наши отважные бойцы громили японцев на Халхин-Голе.
Младший командир А. МОРГУНОВИЗ ДНЕВНИКА КОМАНДИРА ПРОТИВОТАНКОВОГО ОРУДИЯ
Шестнадцатое августа. «Скоро, что ли, мы поедем на линию фронта?» — нетерпеливо спрашивает каждый день тов. Никифоров.
Ребятки моего расчета крепкие: все, как один, горят желанием бить наглых провокаторов.
21 августа. Солнце уходит за горизонт. Все небо на западе багрово-красное. До заката гремели наши орудия — выбивали «храбрых» из их бетонных гнезд. А сколько сегодня там было самолетов! И как наши соколы бомбили врага!..
Только что отужинали. Спасибо старшине тов. Кирсанову. НЗ (неприкосновенный запас) еще не трогали, галет и консервов хватает, и даже с добавкой.
22 августа. Вчера не удалось дописать — пришел приказ о переброске нашего подразделения левее. Японцы пытаются ударить во фланг.
Ну что ж, недолгие сборы — орудие к передку, и готово.
— По местам! Заводи моторы! За мной, в походную колонну, марш! — командует тов. Ирбулатов, и вот с бархана на бархан медленно двинулись противотанковые пушки, освещаемые с высокого небосклона луной.
Женя Киндяк тихо запел. Никифоров своим тенорком подхватил.
— Не так громко, товарищи, — предупредил я. — Давайте вполголоса, если хорошее настроение.
А путь становился все труднее. Такие перекосы из-за этих проклятых барханов — того и гляди перевернешь пушку или ящик со снарядами. Я вылез из люка, стал показывать водителю, как ехать.
… Приехали на позицию. Бархан и кустарник. В кустах бронемашины. Комвзвод Ирбулатов ушел вперед, а бойцы с броневиков завязали с нами беседу. Ну, как полагается, сперва — кто, откуда. Один парень — сталинградский — рассказывает о ходе боев за последние двое суток.
Японцы в кольце. У них кончается запас пищи. Подкреплений не получают. Японские офицеры для бодрости, наверно, распустили слух, что, мол, окружены не японцы, а монголо-советские войска. А вот еще японо-белогвардейская брехня: японцы будто бы собираются накинуть мешок на солнце, чтобы оно грело только Японию.
Наш боец Тюрин по этому поводу сказал:
— Мы еще посмотрим, кому солнце светит последний раз.
23 августа. Вчера ночью мы заняли оборону. Спать не пришлось: маскировали орудие, вырыли щели и ровики. Работали крепко и не зря — нас едва ли кто увидит, а обстрел у нас замечательный, и снарядов хватит на всех, кто захочет поинтересоваться нами всерьез и поближе.
Между тем мой расчет готовится к боям. Наводчик тов. Рожков только и ждет, чтобы показался японский танк. Никифоров, заряжающий, еще раз договаривается с подносчиком «насчет проворности» и «чтобы успевал с консервами».
— Ты, брат, не гляди, что я из приписного состава!..
24 августа. Ночь прошла в беспокойстве. Ветер, а еще хуже того — комары. Ну, и комары! Нахально действуют: ни ветер, ничто им не мешает — лезут и в нос, и в уши, и чорт знает куда. И только под утро исчезают. Ну, спать все равно не пришлось. Надо следить за местностью.
…Безветренное, туманное утро. Солнце встает пока еще без японского мешка. По сведениям разведки, сегодня надо ждать контратаки японцев. Добро пожаловать. Угостим, чем богаты!..
Стоя на дне окопа, я в бинокль вижу всю местность, весь сектор обстрела. При мне пулемет и винтовка. Позади — орудие и расчет. В семь часов показались японцы с винтовками и пулеметами. Перебежка в направлении нашего правого фланга. Бухает японская артиллерия, рвутся где-то рядом с нами снаряды, а открывать огонь нельзя, пока не разрешено.
— Бей, бей! Все равно ничего не видишь, — насмешливо кричит тов. Киндяк по адресу японцев. — А мы-то что молчим?
— Терпение, терпение, — отвечаю. А самого разбирает такая же досада: враги, как на ладони. Идут лавиной, пробегут несколько шагов, лягут и стреляют по бархану, за которым наша рота. А наши все ждут, не отвечают.
Японцы почти около нас, и в это время комбат тов. Ткаченко скомандовал: «Огонь!»
Расчет уже знает свое дело — заряжают осколочным. Наводчик повторяет:
— Угломер тридцать ноль ноль. Прицел семь. Готово!
— Огонь!
— Есть!.. — и снаряд лег точно: пьяные японцы так и повалились.
Одновременно вступили три наши пушки и все пулеметы. Стрельба настолько верна, что мне и корректировать не надо, а потому я взялся за пулемет.
Вот идут три японца. Наводчик!.. Выстрел — и группы как не бывало. Сердце радуется — до чего хорошо работают все механизмы! Разгорается беспощадное чувство к врагам:
— За Родину! За Сталина! Поддай, Рожков!
— Есть…
Опять гремит выстрел, и японцы разлетаются в стороны.
Вдруг доносят, что осколочные снаряды все вышли.
— Давай бронебойные!..
Клубок дыма вперемешку с землей — и пулеметчики противника похоронены на месте.
Перебежка сразу замедлилась. Наша стрельба умолкает. Бой окончен. Между станинами — гора гильз. А Мартынов еще недоволен: все же мало стреляли!..
— Молодцы! Отлично стреляли, — хвалит нас старший лейтенант.
Солнце уже не светит офицерам, собиравшимся накинуть на него мешок!
26 августа. Интересный метод стрельбы у японских артиллеристов. Слышишь — летит снаряд. Прячешься в щель. Разрыв впереди. Ну, сейчас держись!.. Нет, второй снаряд рвется где-то сбоку. Так и сеют… Вот и сегодня: весь день их батарея палила — и ни одного попадания. И самолеты летали над нами, а почему-то не бомбили. А японец, очевидно, с похмелья — спит, спит, проснется, не продрав глаза, долбанет раз-два куда попало.
Наши не так бьют: заметили цель и давай в одно место класть, пока не выбьют все, живое и мертвое…
30 августа. Наша группа выполнила задание партии и правительства — японцы окружены и уничтожены.
«Ястребки» сегодня сбили четыре японских самолета. Два офицера-летчика сгорели, два спрыгнули с парашютами. Одного обстрелял с лету наш истребитель, но не добил. Когда офицер приземлился, то сначала притворился мертвым, а потом вскочил, побежал было. Однако с броневика дали по нему один выстрел — и готово.
Пробовали японцы нас бомбить — не попали и в конце концов были отогнаны нашими «ястребками».
А больше ничего особенного.
1 сентября. Мы заняли оборону на правом фланге: закапываемся в землю, роем блиндажи. Запираем границу на крепкий, сталинский замок.
Красноармеец И. МОЛЧАНОВЭКИПАЖ МИХАИЛА РЫБКИНА
Михаил Рыбкин приказал экипажу занять места, и машина пошла вперед. Загрохотали выстрелы. Потом — показалась река, быстрая, — голубая, извилистая. Саперы успели сделать через нее прочные мосты.
Переправлялись — под огнем. Осторожно шли по незнакомой местности. От грохота снарядов и визга пуль звенело в ушах. Броня накалялась, давала себя чувствовать духота. Но хотя и пересыхало во рту, запас воды расходовали бережно.
Впереди тянулись барханы, в которых закопался коварный враг. Под неприятельскими выстрелами машины подошли к роте, передали бензин и боевые припасы.
Радостна была встреча с товарищами. Хотелось обо многом спросить, многое рассказать, но приходилось торопиться на поддержку второго батальона ремизовцев.
Экипаж Рыбкина выдвинулся вперед. Опытный водитель старался полностью использовать мощность машины и каждый квадрат твердого грунта, чтобы продвигаться возможно быстрее. Но — песок становился глубже, и ехать было все труднее. Молодой командир решил поставить машину в укрытое место, проползти на бугор и разведать, что впереди. Из-за бугра, над которым струился нагретый воздух, показался японский танк. Одно желание охватило всех: не упустить, уничтожить врага.
А дальше все происходило не так, как представляли себе раньше, когда толковали о грядущих боях.
Правда, Рыбкин слегка волновался при первом выстреле. Но дымок, поднявшийся от вражеского танка, показал, что попадание прямое и верное. От второго снаряда танк вспыхнул. Выскочить успел только один солдат, но и он был уложен меткими пулями Степана Вечеры.