[115]. В другом письме к Пятницкому Горький сообщал: «Вижу много интересных людей, особенно же интересен для меня Луначарский. Это человек духовно богатый, и, несомненно, он способен сильно толкнуть вперед русскую революционную мысль»[116]. Еще в одном письме к Пятницкому Горький заявлял: «Каждый день вижу Луначарского – и все более убеждаюсь, какой это умник и живой человек. Мне, право, жалко, что он не знаком с вами, ибо это было бы – уверен – приятно вам, полезно ему»[117].
В ноябре 1907 года в письме к Р. Аврамову Горький так отзывался о книге Луначарского «Религия и социализм»: «…это глубоко интересная и страшно нужная вещь»[118]. А самому Луначарскому он писал: «Прочитал вторую часть вашей статьи о религии – очень понравилась она мне…»[119] И немного позже ему же: «…250 лет люди думали о религии, – настало время творить ее, и они – творят… И как великолепно вовремя идете вы встречу этому движению, – если бы вы знали!»[120]
В декабре 1907 года Горький писал И.П. Ладыжникову: «Луначарский все более и более нравится мне, – удивительная умница!.. Вести из России – одна другой хуже, но есть и хорошие, как, например, о распространении социализма в Поволжье и о религиозном отношении к нему, – т.е. об отношении как к религиозной доктрине»[121]. В январе 1908 года в письме к Пятницкому Горький отмечал: «Луначарский – человек очень талантливый, и, на мой взгляд, у него, как у публициста-философа, блестящее будущее»[122].
В 1908 году Горький усердно рекомендовал читать работы Богданова Н.Е. Буренину: «Начни с книги „Познание с исторической точки зрения“, затем читай в книге „Из современной психологии“ статью „Авторитарное мышление“ и далее внимательно читай все три книжки „Эмпириомонизма“. Это не трудно и прекрасно»[123].
Тесное общение Горького в период 1906 – 1909 годов с Богдановым и Луначарским, увлечение их идеями серьезно сказалось на его творчестве этого времени, и прежде всего на повести «Исповедь», написанной в духе богостроительства[124].
Что привлекало Горького в философии Богданова? В первую очередь сам принцип эмпириомонизма как «философии коллективизма», нерасторжимого единства человека и среды. А в произведениях Луначарского ему импонировало обожествление способности человека к творчеству. И не случайно в повести «Исповедь» носителем «новой» религии оказывался народ-богостроитель.
Позднее, в 1927 году, Горький вспоминал: «Когда-то, в эпоху мрачной реакции 1907 – 1910 годов, я назвал его (героя своего творчества. – А.В.) „богостроителем“, вложив в это слово тот смысл, что человек сам в себе и на земле создает и воплощает способность творить чудеса справедливости, красоты и все прочие чудеса, которыми идеалисты наделяют силу, якобы существующую вне человека. Трудом своим человек убеждается, что вне его разума и воли нет никаких чудесных сил, кроме стихийных сил природы, которыми он должен овладеть для того, чтобы они, служа его разуму и воле, облегчили его труд и жизнь»[125].
Горький закончил работу над «Исповедью» в начале апреля 1908 года и рукопись направил для издания К.П. Пятницкому. В письме к нему от 17 апреля Горький писал: «Я имею основание думать, что… моей „Исповедью“ реализм, которому служило „Знание“, становится на новый путь, оживляется и приобретает новые силы, новое освещение»[126].
Вскоре «Исповедь» Горького была издана в XXIII сборнике «Знания». И вовсе не реализм выиграл от ее опубликования, а напротив, она способствовала развитию религиозных настроений. В. Брюсов, журнал которого «Весы» в начале века не раз выступал с острой критикой «знаньевцев», в августе 1908 года писал из Неаполя Горькому: «…последнее ваше произведение, „Исповедь“, доставило мне много счастливых минут. Благодарю вас за него»[127].
Ленин с большим огорчением встретил появление из-под пера любимого им писателя богостроительской повести, но открыто ему об этом до поры до времени не говорил, о чем свидетельствует письмо Горькому от 22 ноября 1910 года: «…совсем было написал Вам огорченное письмо об „Исповеди“, но не послал его из-за начавшегося… раскола с махистами…» (48, 4).
Находясь под сильным влиянием Богданова и Луначарского, Горький в письме Пятницкому в мае 1908 года писал: «Мне кажется, что на „Знании“ лежит задача неуклонного служения тем принципам, коим оно служило до сей поры. Эти принципы я понимаю как демократизм, позитивизм. Чем более вижу и думаю, читаю и вижу, тем более укрепляюсь в мысли, что победит мерзость жизни, облагородит человека не греза, не мечта, а – опыт; накопление опыта, его стройная организация. Меня одолевают, может быть, наивные и смешные мысли, но – я все более увлекаюсь ими. Мне кажется, например, что мысль – вид материи или, вернее, один из видов эманации материи. Что мысль и воля – едино суть. Я делаю отсюда выводы – удивительные, не забывая о том, что они, опять-таки, могут показаться смешными»[128].
Насколько Горький был увлечен «новой философией» Богданова, говорит и то, что, послав Пятницкому рукопись работы Богданова «Приключения одной философской школы», он просил печатать ее в «Знании» возможно скорее: «Очень прошу, ибо придаю весьма серьезное значение этой книжке»[129].
Благосклонно отнесся Горький и к переводу доклада близкого к махизму позитивиста Макса Ферворна «К вопросу о познании» и рекомендовал Пятницкому издать его в виде брошюры после того, как он будет отредактирован Богдановым[130].
4. «…Вы находитесь именно вне пределов марксизма»
К 1908 году влияние эмпириокритических идей зашло уже далеко. Представление о махизме как якобы философии большевизма стало приобретать прочность предрассудка. Известно, к примеру, что влияние махизма сказалось в это время на взглядах даже видных социал-демократов. Так, И.В. Сталин «недооценивал значение борьбы Ленина против махистов, не видел всей глубины их расхождения с марксизмом. В одном из писем к М.Г. Цхакая он заявлял, что эмпириокритицизм имеет и хорошие стороны. Задача большевиков, писал он, развивать философию Маркса и Энгельса» в духе И. Дицгена, усваивая попутно хорошие стороны «махизма»[131].
Особую роль в распространении ложных представлений о махизме как философии большевизма играли, как уже отмечалось, некоторые меньшевики. Но и в произведениях самого Богданова содержались претензии на то, что именно его философское творчество в наибольшей степени соответствует творческой пролетарской идеологии – большевизму. А твердое отстаивание Плехановым основ диалектического материализма Богданов и его философские единомышленники связывали с меньшевистским характером его политической позиции, с его доктринерством, догматизмом.
Кстати говоря, выступления Богданова и Луначарского дали повод и авторам контрреволюционного кадетского сборника «Вехи» позлословить насчет мнимой теоретической нищеты большевизма. Так, Н. Бердяев в статье «Философская истина и интеллигентская правда» именно махистские идеи Богданова и Луначарского оценивал как определенный этап в эволюции революционной идеологии русской социал-демократии. Согласно Бердяеву, после Бельтова-Плеханова «на сцену появился Авенариус и Мах, которые провозглашены были философскими спасителями пролетариата, и гг. Богданов и Луначарский сделались „философами“ социал-демократической интеллигенции». И далее: «Эмпириокритицизм стал не только философией социал-демократов, но даже социал-демократов „большевиков“… „Критика чистого опыта“ вдруг оказалась чуть ли не „символической критикой“ революционного социал-демократического вероисповедания… Г. Богданов усердно проповедует примитивную метафизическую отсебятину, всуе поминая имена Авенариуса, Маха и др. авторитетов, а Луначарский выдумал даже новую религию пролетариата, основываясь на том же Авенариусе»[132].
Несомненно, в философии Плеханов, критикуя махистов, отстаивал правое дело. Но Богданов и его единомышленники не желали этого ни видеть, ни признавать. В неопубликованной рукописи «Десятилетие отлучения от марксизма» (1914) Богданов писал: «Искать у Плеханова последовательности, выдержанности философских принципов – занятие бесплодное. Он по природе своей вовсе не философ. Он никогда им и не был. Судьба заставила его, одного из первых русских марксистов, популяризировать социально-философские и общефилософские идеи Маркса и Энгельса. Выполнил он это не без ошибок; но дело было полезное и необходимое; да судить об ошибках тогда было некому. Затем, по привычке вчерашних рабов, наши россияне стали обращаться к Плеханову за авторитетным разрешением всевозможных вопросов, в т.ч. философских. Так он попал в положение, которое в конце концов оказалось довольно фальшивым».
Подобное отношение к Плеханову обнаруживало отступление русских махистов от основ диалектического и исторического материализма, которые в полемике с ними и другими ревизионистами защищал Плеханов.
В книге «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин отметил, что русские махисты, делая вид, будто они отвергают только идеи Плеханова, на самом деле ведут борьбу против философских воззрений Энгельса и диалектического материализма вообще. «…Махисты, – писал он, – боятся признать правду. Они борются с материализмом, а делают вид, будто борются с Плехановым: трусливый и беспринципный прием» (18, 84). И далее: «…только