ело изменилось. Недавно эмпириомонисты выпустили сборник под названием „Философия марксизма“, в котором, конечно, нет ничего марксистского. Но не в этом беда, а в том, что там имеется статья Луначарского, в которой он запел „аллилуйя“ и вообще в духе булгаковщины. Конечно, к Булгаковым[165] я не стану обращаться ни с какой просьбой, ни с требованием, хотя бы самым справедливым…»
А Ленин в письме А.М. Горькому от 25 января (7 февраля) 1908 года писал: «…я читаю внимательно наших партийных философов, читаю внимательно эмпириомониста Богданова и эмпириокритиков Базарова, Луначарского и др. – и все мои симпатии они толкают к Плеханову! Надо же иметь физическую силу, чтобы не давать себя увлечь настроению, как делает Плеханов! Тактика его – верх пошлости и низости. В философии он отстаивает правое дело. Я – за материализм против „эмпирио“ и т.д.» (47, 135).
В статье «К 25-летию выхода в свет книги Ленина „Материализм и эмпириокритицизм“» (1934) Крупская свидетельствовала, что стимулом, обратившим Ленина к занятиям философией, явилось именно распространение махистской философии среди большевиков: «На протяжении всей своей деятельности яро боролся Ленин против оппортунизма, против сдачи принципиальных позиций, и, когда в среде большевиков под влиянием наступавшей все напористее реакции начались оппортунистические шатания в области философии, попытки, прикрывшись плащом самой непримиримой революционности, взять под сомнение научность диалектического материализма путем ссылок на небольшую группу вставших на путь идеалистической философии ученых-физиков, исказить сущность диалектического материализма, Ленин решил, что в данный момент борьба на философском фронте – это то звено, за которое надо ухватиться, что на этом именно фронте надо дать бой оппортунизму»[166].
Выступая в это время за отделение философских споров от «цельной партийной работы», Ленин еще не принял решения о собственном печатном выступлении против махистов. В том же письме к Горькому содержится признание: «Я очень сознаю свою неподготовленность к этой (философской. – А.В.) области, мешающую мне выступать публично» (47, 134 – 135). Как это характерно для Ленина! Лет десять назад в одном из писем А.Н. Потресову (от 27 июня 1899 года), возмущаясь антимарксистскими писаниями в области философии и социологии немецких (Штаммлер) и русских (Струве, Булгаков) неокантианцев, Ленин подобным же образом заявлял: «…не намерен писать на эти (философские. – А.В.) темы, пока не подучусь» (46, 31). Вот и теперь Ленин все еще не решался публично выступить с философским произведением.
Нет, однако, сомнений, что философия все больше затягивала Ленина. Тут своеобразную роль играли, конечно, его эпистолярные споры с Горьким.
13 февраля (31 января) Ленин писал Горькому: «Насчет материализма именно как миропонимания думаю, что не согласен с Вами по существу. Именно не о „материалистическом понимании истории“ (его не отрицают наши „эмпирио“), а о философском материализме. Чтобы англосаксы и германцы „материализму“ были обязаны своим мещанством, а романцы анархизмом, – это я решительно оспариваю. Материализм, как философия, везде у них в загоне. „Neue Zeit“, самый выдержанный и знающий орган, равнодушен к философии, никогда не был ярым сторонником философского материализма, а в последнее время печатал, без единой оговорки, эмпириокритиков» (47, 137 – 138). Ленин писал далее о том, что философия Маркса и Энгельса «мещанства не допускает и на порог»; напротив, «все мещанские течения в социал-демократии воюют всего больше с философским материализмом, тянут к Канту, к неокантианству, к критической философии» (47, 138).
Действительно, «поражение русской революции пятого года, разгул реакции ударяли не только по настроениям российской социал-демократии – разгром русской революции не мог не отозваться и на настроении международной социал-демократии, усиливая в ней оппортунистические настроения»[167]. Действительно, в философии там уже давно тянули к Канту. Теперь потянули к Маху.
Уклон германских социал-демократов к оппортунизму проявился, в частности, и в их примиренческом, если не сказать более, отношении к махистскому ревизионизму. Вот один из характерных фактов. В конце февраля 1908 года Плеханов писал К. Каутскому: «…мне кажется, что наши немецкие товарищи все более и более отворачиваются от материализма. Кстати, один товарищ[168] спрашивает меня, может ли он рассчитывать, что „Neue Zeit“ напечатает статью по вопросу о том, были ли Маркс и Энгельс в философии марксистами или же скорее махистами, как говорит Адлер-junior (младший. – Ред.). Я не решился ответить ему утвердительно»[169]. Каутский так ответил на это (10 марта 1908 года): «Что касается Маха, то я отношусь к нему без всякой предвзятости; должен сознаться, что еще не собрался ничего прочесть из его произведений. Ввиду значительности его выступления, я считаю необходимым давать высказаться в „Neue Zeit“ его сторонникам, так как „Neue Zeit“ является органом для обсуждения всех серьезных социалистических воззрений. А поскольку мне известно о Махе, к нему нужно отнестись серьезно… Если какой-нибудь товарищ хочет ответить Адлеру – Богданову, то, разумеется, я буду рад»[170].
Л.И. Аксельрод была в общем права, когда 2 июля (19 июня) 1910 года писала Плеханову, что у теоретиков германской социал-демократии немало грехов. «Утверждают же они, что можно Маха с Марксом соединить».
В самом деле, Каутский по существу вел себя уклончиво, утверждая, будто марксизм не связан с какой-либо определенной философией и поэтому может быть «совместим» с теорией познания Маха. А австрийский социал-демократ Фридрих Адлер объявил доктрину Маха большим научным открытием[171]. В 1909 году Ф. Адлер (перевод его статьи «Открытие мировых элементов» Н. Валентинов напечатал в своем опусе «Э. Мах и марксизм») опубликовал в австрийском журнале «Der Kampf» («Борьба») ответ Каутского рабочему Бендианидзе, обратившемуся к нему из Цюриха с просьбой высказаться о возможности сочетания махизма с марксизмом.
«Вы спрашиваете, – писал Каутский, – является ли Мах марксистом. Это зависит от того, что понимать под марксизмом. Я марксизм рассматриваю не как философское учение, а как эмпирическую науку, как особое понимание общества. Это воззрение, правда, несовместимо с идеалистической философией, но оно не противоречит теории познания Маха… Я лично не вижу существенного различия между воззрениями Маркса и Дицгена. Мах же очень близок к Дицгену»[172].
Отличая от Маха и Дицгена их последователей, которые «пишут глупости», Каутский признавал, что, выступая против них, Плеханов прав. Другое дело: правильно ли сам Плеханов понимает марксистскую философию? Ведь у Маркса, заявлял Каутский, не было никакой философии – он провозгласил конец всякой философии. Высказывая сожаление по поводу имеющих место в среде российских социал-демократов споров о Махе, которые якобы не имеют ничего общего с задачами партии, Каутский усматривал выход из создавшегося положения в объявлении занятий философией частным делом; при этом махизм, по его словам, отнюдь не противоречит положению «общественное бытие определяет сознание людей», а все остальное не суть важно.
Поэтому не было ничего случайного и удивительного в том, что теоретический орган германской социал-демократии «Neue Zeit» 14 февраля 1908 года (№ 20) поместил к 70-летию со дня рождения Маха статью Богданова «Эрнст Мах и революция». Это был перевод его статьи «Чего искать русскому читателю у Эрнста Маха?», помещенной в качестве введения к русскому изданию книги Маха «Анализ ощущений и отношение физического к психическому» (1907, 2-е изд. – 1908). По данному поводу сам Богданов в 1914 году в неопубликованной работе «Десятилетие отлучения от марксизма» писал: «В 1908 году Маху исполнилось 70 лет. Орган немецких марксистов „Neue Zeit“, редактором которого состоит Карл Каутский, счел нужным отпраздновать эту годовщину. И он сделал это таким образом, что напечатал мою статью о Махе – статью еретика Богданова – с сочувственным предисловием переводчика!»
Махистская проповедь Богданова зазвучала, таким образом, и на международной арене. Мало того. В предисловии переводчика к его статье утверждалось, что в русской социал-демократии проявляется «сильная тенденция сделать то или иное отношение к Маху вопросом фракционного деления в партии».
Думается, что окончательным толчком, побудившим Ленина принять решение самому засесть за книгу против махистов, было именно это выступление «Neue Zeit», искаженно представлявшее борьбу в РСДРП по вопросам философии.
По этому поводу Ленин подготовил текст заявления от редакции газеты «Пролетарий» как органа большевистской фракции (напомним, что в редакцию наряду с Лениным и Дубровинским входил и Богданов), где подчеркивалось, что философский спор среди русских социал-демократов фракционным не является и что «всякая попытка представить эти разногласия, как фракционные, ошибочна в корне. В среде той и другой фракции есть сторонники обоих философских направлений» (16, 421). 24 (11) февраля 1908 года совещание редакции единогласно утвердило текст этого заявления[173].
25 февраля, т.е. на следующий день после этого совещания, Ленин пишет письмо Горькому, содержащее, по сути дела, первый набросок будущего философского труда (47, 141 – 145). Где-то около этого же времени в письме родным Ленин просит разыскать и прислать ему рукопись по философии (относящуюся к лету 1906 года) с критикой богдановского «Эмпириомонизма». «Заметки рядового марксиста о философии» – таков первоначальный заголовок, который Ленин хотел дать своему труду (47, 142).