И этого Александрову было довольно. Он еще старался «спасти театр», но Ванзаров был непреклонен.
– Поражаюсь вашей стойкости и восхищаюсь ею, – сказал Лебедев, когда они вышли на Каменноостровский подзывать пролетку. – Променять внимание такой женщины на Грецию! Вы настоящий герой.
«Настоящий герой» ничего не ответил. У него не было подходящих слов, чтобы описать свою печаль.
20
Заняв вожделенное место начальника сыскной полиции, Шереметьевский завел себе подобающие привычки. Каждое воскресенье теперь обедал у «Палкина»[12]. Не для того, чтобы хорошо поесть и выпить, а чтобы ощутить: он может себе это позволить. В еде и напитках Шереметьевский был скромен, то есть осмотрителен. У него не было любимого вина или блюда, которое он по-настоящему любил. Он предпочитал то, что выбирали старшие по чину и званию, когда оказывался с ними за одним столом. Ему было все равно, что выпивать и чем закусывать. Лишь бы выпивка и закуска поддерживали дружескую атмосферу. Ресторанной еде Шереметьевский предпочитал карьерные перспективы.
Официанты привыкли, что господин этот заказывает скромно, как и скромничает в чаевых. На столе был легкий салат из дичи, пулярка, расстегаи с севрюгой, грибная подливка, дюжина блинов и бутылка недорогого рейнского. Скромно и без запросов. Сегодня Шереметьевский ужинал в одиночестве. Что не портило ему аппетита. Аппетит у него всегда был ровный. А настроение этим вечером – легкое и приподнятое.
Он только испил первый бокал, когда свет заслонила чья-то фигура. Шереметьевский взглянул на гостя и позволил себе дружескую улыбку.
– Ванзаров! Как мило! Прошу за стол, разделите со мной скромную трапезу!
Хоть начальник сыска и недолюбливал своего подчиненного, но считал важным и нужным поддерживать с ним приятельские отношения. Говорят, у этого тихони и гения такие связи, что и подумать страшно. На самом верху покровительство.
Сигналов «приятельства», которые Шереметьевский вдруг стал подавать, Ванзаров старательно не замечал. Он еще помнил, как этот милый господин вел себя, будучи заместителем Вощинина. Ну да зачем ворошить прошлое? А Ванзаров вовсе не был злопамятен. Просто не умел забывать. К тому же психологический портрет Шереметьевского говорил о нем значительно больше, чем тот хотел утаить. Ну, а психологика тем более.
Ванзаров отказался от ужина: ни времени, ни желания нет. Он положил перед тарелкой своего начальника записку с угрозой.
– Что это? – спросил Шереметьевский, промокнув губы, но не притрагиваясь к бумаге.
– Причина страхов мадемуазель Кавальери.
– Прошу вас: потише!
Оркестр наигрывал вальс, но Шереметьевский оглянулся, будто кто-то мог подслушивать. И осторожно развернул записку. Пробежав глазами, сложил и отодвинул от себя.
– Вот видите, какая неприятность, – без тени сомнений сказал он. – Что вам удалось сделать?
– Практически все, – ответил Ванзаров.
– Похвально, что оправдываете надежды. – Радости в голосе Шереметьевского не оказалось. Дураком он точно не был. И умел кое-что предвидеть. – Кто же позволил себе такую дерзость?
– Этот человек изобличил себя.
– Каким образом?
– Почерком. И самим письмом.
– Кто же он, позвольте узнать? – осторожно, будто касаясь лезвия, спросил Шереметьевский.
– Не знаю его имени и фамилии, но могу точно описать его.
– Будьте так любезны…
– Это мужчина, хорошо образованный, воспитанный, любитель театра. Достаточно молодой, я бы сказал – около тридцати лет. Он военный, кавалерист. Служит в драгунском Нижегородском полку. Исходя из логики представленных фактов, в чине не старше полковника и не младше ротмистра.
С каждым словом Ванзарова портрет все ярче рисовался перед внутренним взором Шереметьевского. Ничего хорошего в нем не было. Лично для начальника сыска. Оставалась маленькая надежда: не был произнесен титул «злодея».
– Как вы узнали про драгунский полк?
– На листе остался след полкового штампа, – ответил Ванзаров. – Слабый, но читаемый. Сами можете убедиться.
Шереметьевский не притронулся к записке:
– Что же еще?
– Эти выводы подтверждены заключением господина Лебедева по почерку…
– Вы давали письмо ему? – чуть не вскрикнул Шереметьевский, но вовремя осекся.
– Нужна была криминалистическая экспертиза.
– Конечно, разумеется, – начальник сыска уже старательно сглаживал оплошность. – Что же теперь нам делать?
Ванзаров пропустил «руку дружбы».
– Вам, – подчеркнуто сказал он, – остается найти среди близких друзей мадемуазель Кавальери этого офицера и указать, что такие шутки непозволительны. И что не стоит в них впутывать сыскную полицию.
– Вы полагаете, это шутка?
– Театральный розыгрыш. Мадемуазель Кавальери прекрасно знала, откуда взялась записка. И ее автора.
– Вы уверены, что она знала?
– На это указывает ее обращение с запиской. К тому же она путалась в показаниях…
– Но зачем ей, звезде, принимать участие в подобной шалости?
– Для возбуждения интереса репортеров, – сухо ответил Ванзаров. – И чтобы публика расхватывала билеты. Ничто так не возбуждает интерес, как опасность, нависающая над актрисой. Пусть даже мнимая…
Шереметьевскому нечего было сказать. Одно радовало: Ванзаров ничего не знал о сплетнях про этого загадочного драгуна и Кавальери. Потому вывод его неизбежно верный.
Ванзаров встал.
– Господин коллежский советник, ваше поручение исполнено, – произнес он исключительно официальным чиновничьим тоном. – Прошу передать мой поклон и приветы всем вашим подчиненным. А я, с вашего разрешения, отбываю в отпуск.
Шереметьевскому отдали поклон, после чего Ванзаров развернулся и ушел. Оставив начальника сыскной полиции в тяжелом раздумье, от которого пропал аппетит и ужин потерял всякий интерес.
Перед Леонидом Алексеевичем встала новая проблема: как сказать в лицо князю Александру Владимировичу Барятинскому, наследнику великой фамилии генералов и полководцев, слишком близкой к царскому дому, одному из самых богатых женихов империи, драгунскому ротмистру и любовнику (как сплетничали) Кавальери, что его шутка раскрыта одним щелчком.
Как сказать так, чтобы не обидеть князя, не потерять его дружбы, а заодно и покровительства? Вот ведь задачка…
21
Поезд на Одессу через Киев отправлялся с Николаевского вокзала предпоследним. За ним стоял только ночной московский. Носильщики метались между багажом, бурлил обычный хаос посадки в поезд дальнего следования, с криками, слезами, упреками, забытыми вещами и билетами.
Лебедев прогуливался у вагона первого класса, что был в голове состава у самого паровоза, и милосердно не раскуривал сигариллу. Сначала он заметил Ванзарова, идущего налегке. Вид его друга совсем не был похож на вид счастливого путешественника, отбывающего в страну своей мечты. Ванзаров сосредоточенно смотрел себе под ноги, ничего не замечая и целиком уйдя в мыслительные дебри. Аполлон Григорьевич уже решил, что Ванзаров забыл багаж. Но тут показался носильщик. Здоровенный детина еле шел, покачиваясь тростинкой под грузом двух чемоданов. Можно было принимать пари: чемоданы добьют носильщика или он донесет их. Лебедев готов был сделать ставку на багаж. Но другого спорщика не было, а Ванзаров в задумчивости чуть не прошел мимо своего вагона. Пока не наткнулся на выставленную ладонь.
– Друг мой, зачем вам в Греции столько кирпичей? Парфенон хотите отстроить заново?
– Там книги, – ответил Ванзаров, еще не вернувшись из сетей логики.
– Пожалели бы носильщика, он же не ломовая лошадь…
– Да-да, конечно…
Было ясно, что Ванзаров слушает что-то внутри себя.
Поединок с чемоданами остался за носильщиком. Швырнув их с плеча, он никак не мог отдышаться. За такие нечеловеческие труды получил целую трешку от Лебедева. Как приз победителю. Ванзаров же еще пребывал в прострации.
Паровоз дал первый гудок. Кондуктор прошел мимо вагонов, сообщая, что посадка заканчивается, господ пассажиров просят поторопиться, а провожающих выйти из вагонов. Ради интереса Лебедев проверил чемодан: даже для него вес был солидным. Он только хотел спросить: «Не забыли сменное белье?», как Ванзаров осмысленно взглянул на него.
– Аполлон Григорьевич, вскрытие сделали?
Лебедев аж рукой хлопнул по ляжке.
– И это вместо: «Дорогой друг, как мне будет недоставать вас в отпуске»?
– Так что показало вскрытие?
Совершенно невозможный человек. Ну что с ним сделать?
– Вас что больше всего интересует?
– Вы прекрасно знаете…
– Нет, следов ядов в организме найти не смог, – сказал Лебедев и выдержал паузу, прежде чем перейти к главному. – Да, она была на втором месяце беременности. К моменту удушения. Незадолго до смерти у нее была половая связь. Не проститутка. Удовлетворены?
Ничто из обнаруженных фактов, кажется, не удивило Ванзарова. Будто он рассматривал такой вариант, один из нескольких. Вариант подтвержден. Чему тут радоваться?
– Метки на одежде?
– Никаких. Даже платка в рукаве не нашел.
– Что-то из других признаков?
Лебедев замялся.
– Тело в таком состоянии, что утверждать наверняка трудно. Если вообще возможно.
– Достаточно ваших предположений.
– Как будет угодно… Она из простых, не благородных, но не крестьянка. Скорее – мещанка. Судя по ступням, какое-то время занималась стоячей работой. Возможно, торговала за прилавком в дамском магазине. Не прачка, это по рукам вам сказал, не швея, не модистка: пальцы не исколоты. Врожденных заболеваний нет. Сифилиса нет.
– То есть барышня в полном расцвете.
– Да, была здорова, пока не удушили. Шейные позвонки сломаны, на тросе умерла почти сразу.
– Взлетела, как бабочка…
– Вам виднее, друг мой. Криминалистика оперирует только фактами.
– Перед смертью она ожидала приятный сюрприз от близкого человека.