– Вы знаете, что случилось?
Он признался, что уже насплетничали.
– Теперь убедились, что меня хотят убить?
Вопрос был не так прост. Особенно учитывая письмо злодея.
– Мадемуазель… – начал он, пытаясь найти верные слова. Но итальянский темперамент опередил логику.
– Да, я знаю, что вы про меня думаете! – вскрикнула она раненой пташкой. – Это письмо… Это глупая шутка одного… моего друга… Он хотел, чтобы репортеры… Я отказывалась, но он настаивал… Александров пригласил репортеров, чтобы я сделала важное сообщение… Но я не смогла показать фальшивое письмо, смутилась, испугалась, это так по-детски, но все же… Они пришли, а я морочила им голову… А потом вам… Простите, что играла с вами, мой милый Фон-Сарофф!
Он уже простил. Простил сразу, как только увидел эти глазки.
– Господин Александров был в курсе вашего… розыгрыша?
– Нет, но догадывался, он иногда придумывает истории, чтобы поддержать интерес публики, – ответила она и торопливо добавила: – Но теперь вы видите: все по-настоящему!
– Разве ваш друг не бросал мешок с песком?
Она заломила свои хорошенькие ручки и спрятала за ними лицо.
– Вы мне не верите! Не верите! Поделом мне, негодной!
Больше всего Ванзаров хотелось упасть рядом с софой и убеждать, убеждать, убеждать, что он верит всему, что она говорит. Даже вопреки логике. Но он остался неподвижен.
– Мадемуазель Кавальери, я вам верю…
Награда нашла героя внезапно. Кавальери взлетела с софы и легонько коснулась своими бархатными губками его усов. Ванзаров только успел ощутить искру, взорвавшую его мозг и чувства, как нимфа упорхнула.
– Вы мой защитник, мой рыцарь, Фон-Сарофф! Защитите бедную итальянскую девушку… Это жестокая, беспощадная ведьма Отеро… Она хотела напустить на меня порчу, но у нее ничего не вышло. Молитвы моей матушки защитили меня! И вот она наняла настоящего убийцу…
– Полагаете, Отеро бросила мешок с песком?
– Ее прислужники, коварные, мелочные, злые люди… Я так боюсь… Я так устала…
Намек был слишком откровенен. Он обещал сделать все возможное. И покинул гримерную. Горничная провожала его с большим интересом.
Ванзаров направился в дирекцию. И вошел без стука. Как сюрприз.
Около большого письменного стола сидел Александров, подперев печаль кулаком. Он глубоко переживал сегодняшний скандал. Взгляд его блуждал между бумагами, бутылкой казенки и объедками закуски. Рядом с ним Платон пытался сделать глоток чаю, но позывы кашля мешали донести подстаканник ко рту. Юноша сильно мучился, дядя гладил его по руке, не в силах помочь.
Кабинет хозяина «Аквариума» был таким, как и полагается владельцу театра. Стены густо украшены фотографиями артистов в сценических позах, в картинных позах и просто в позах. Они позируют в одиночку, парочками, тройками и большими труппами. Почти на каждой фотографии виднелась дарственная надпись. Ковер фотографических рамок разрывался афишами памятных спектаклей. Тоже густо расчерканных автографами.
Глянув на вошедшего, Александров опустил рюмку и издал возглас глубокого удивления.
– Чудо, чудо, чудо!..
Никогда еще появление чиновника сыска не считалось чудом. Что было не так уж и плохо. Александров унял порыв броситься к нему и лишь спросил тихонько, чтобы не спугнуть удачу: «Как это возможно?» Ванзаров ответил, что на его место был продан еще один билет, а он, как благородный человек, уступил место.
– Это провидение защищает наш театр! – сообщил Александров, опрокидывая рюмку и поглаживая племянника по спине. У того кашель становился сильнее, переходя в хрип. Юноша так и не оправился от нервного потрясения.
Ванзарову было стыдно, что причинил мучения юноше. Тем не менее он сел без приглашений.
– Георгий Александрович, что именно вы хотите?
– Больше всего я хочу, чтобы великое событие, которое я придумал и для которого с таким трудом уговорил обеих, этот бой бабочек…
– Бой бабочек?! – перебил Ванзаров. – Что это значит?
Александров смущенно улыбнулся.
– Так у нас на театре принято называть… Ну, соревнование актрис… Равных талантов. Или, если хотите, бой красоты… Они готовятся. Каждая хочет победить… Отеро при помощи нашего милого Вронского готовит что-то феерическое. Думаю, Кавальери ей не уступит. Это будет грандиозное событие… – Тут он осекся, вспомнив, что его может и не быть. – Иными словами: главное, чтоб двойной бенефис состоялся. На кону стоит моя честь и жизнь.
– И вам безразлично, что я предприму, чтобы их спасти?
Платон зашелся сильным приступом кашля и не мог усидеть за столом. Кое-как прохрипев извинения, он вышел.
– Бедный мальчик, как ему досталось, – сказал Александров, провожая взглядом племянника. – Да все что угодно, главное, чтобы бенефис состоялся. Что вы хотите за это, Ванзаров?
– Немного: нужна правда.
Александров печально кивнул.
– Люди театра, люди сцены. Они живут в фантазиях, не различая правду и вымысел.
– А вы?
Вопрос был поставлен так резко, что в Александрове проснулся упертый крестьянин.
– Что я?
– Вы готовы говорить правду? – спросил Ванзаров.
Георгий Александрович обмяк и налил другую рюмку.
– Куда мне деваться?.. Деваться мне некуда…
– Хорошенько подумайте, прежде чем ответить: когда вы видели в театре девушку, что повесили на тросе?
Александров выпил рюмку одним глотком и не поморщился.
– Слово даю, господин Ванзаров, никогда ее не видел… Не знаю, кто она и откуда взялась на мою голову.
– А бабочки?
– Какие бабочки? – искренне не понял Александров.
Ему напомнили, какие.
– Ах эти… Это театральная мишура, где-то посыпали для эффекта, не помню, в каком представлении… Поверьте: не помню. Эта такая мелочь, мусор… Вам налить?
Ванзаров проявил силу воли и отказался.
– Я должен получить доступ в театр в любое время.
Хозяин «Аквариума» готов был отдать хоть свои ключи. А для решения любого вопроса приставить племянника, Платон будет правой рукой сыска. Завтра наверняка оправится. Все-таки порода крепкая, крестьянская. Все что угодно будет предоставлено, только требуется, чтобы 26 августа бабочки вступили в смертельный бой.
– Об одном молю: больше никаких трупов! – сказал Александров, провожая Ванзарова.
В этом их желания совпадали.
24
Театр опустел. Настали ночь и тишина. Последние зрители покинул ресторан и террасу. Остался только Ванзаров. А вместе с ним Варламов, еще более мрачный, чем утром. Мастер сцены был недоволен, что ему приказали исполнять любую прихоть этого субъекта. Лично Александров сделал внушение, чтобы «не думал характер показать». Варламов, конечно, спорить не стал, но и свое отношение менять не собирался.
На сцене горела только одна лампочка, под самым потолком, чтобы не бродить в кромешной темноте. Ванзаров попросил провести его туда, где была закреплена злополучная бомба-мешок. Варламов провел его мимо натянутого задника, оставшегося от представления, на котором грубо и жирно нарисовали нечто похожее на пейзаж с итальянским городком. Около задней стены сцены он указал на деревянную штангу, на которой был навязан ряд веревочных узлов.
– Вот, извольте, – пробурчал он.
Хоть света хватало еле-еле, чтобы разглядеть контуры, Ванзаров указал на один узел.
– С этого груз упал?
Варламов признал очевидное, поскольку ему указали на обрывок веревки.
– Отрезано?
С таким обращением Варламов не мог согласиться. Это его, что ли, подозревают? Да он театру, почитай, два десятка лет отдал, вся жизнь тут прошла. За кулисами кто угодно шатается, все равно что проходной двор. А у него всего два человека рабочих, причем Икоткин после «встречи с ведьмой» в запой ушел. Как вдвоем справляться?
Жалобы Ванзаров выслушал с полным спокойствием.
– Вас никто не обвиняет. Я спросил ваше мнение: веревка отрезана или сама перетерлась?
Взяв обрубок, Варламов покрутил его так и эдак.
– Вроде срезана, – ответил он, удивляясь, как этот пришлый такую мелочь углядел, а он сам и не заметил. – Самолично узлы крепил, веревка новая, крепкая…
– Вот и хорошо, – сказал Ванзаров, отбросив веревку, будто потерял к ней интерес. – Теперь самое главное…
Варламов слушал и только диву давался. От него требовалась откровенная дурь: найти мешок, самый большой, из пожарного ящика насыпать в него песок под самое горлышко, завязать крепким узлом и подвесить на тот злополучный трос. Задача казалась дурной, но приказ Александрова был так строг, что Варламов отправился выполнять ее без пререканий.
Он сделал все, что от него требовалось, сделал на совесть. Мешок насыпан, завязан и накрепко прикреплен к петле на тросе. Ванзаров осмотрел и остался доволен работой, похвалил. Варламову его похвалы были без надобности.
– Снимать теперь? – спросил он, как бы говоря: «Наигрался, ваше благородие?»
– Опускайте! – последовала команда.
Чего только люди не учудят. Но Варламову без разницы, его дело маленькое. Мастер сцены взялся за другой конец троса, поднял маленько, чтоб мешок попал в дырку, и отпустил. Груз плавно ушел под сцену и там встретил пол.
– А теперь чего?
Ему приказали закрепить «кошку» обычным образом: между перекрученных тросов. Что Варламов мог сделать даже в полной темноте. Хватило трех движений.
– Благодарю, исполнено мастерски, – сказал Ванзаров, сравнивая с другими «кошками». – Любо-дорого посмотреть…
Как ни дулся Варламов, а похвала пришлась ему по сердцу. Мастер сцены редко слышит доброе слово, его больше понукают и погоняют кому не лень. А этот господин уважение оказал. Мнение о нем у Варламова переменилось. Ну, почти. Он даже спросил, не надо ли еще чем помочь.
– Вот что… как вас по батюшке?
– Степан… Иванович…
– Так вот, Степан Иванович. О том, что мы с вами тут спрятали, не должен знать ни один живой человек, – сказал Ванзаров. – У вас тут в театре любой секрет сразу становится известным. Так вот, прошу вас, чтобы этот секрет остался между нами. Особенно когда завтра господин Александров, или господин Вронский, или кто-то другой будут р