– Этот?
– Он, голубчик скорый, соколик залетный, адамант драгоценный, – сказал Обух, пряча альбом. – Аль справитесь?
Дразнить Лешего не стоило.
– Вот что, господин старшина, за работу не возьму ни копейки, – сказал он.
Обух насторожился.
– А что так? Чай, мало? Так мы добавим, за деньгами дело не станет…
– У меня к нему личный счет, деньгами не измерить.
Выдает себя господин Промокашка, с потрохами выдает. Оно и к лучшему: пусть носом землю роет, а деньги целы.
– Кто вам, Леший, в подмогу требуется?
Был затребован Пегий и еще один парнишка, видом поглупее. Обух ничего не сказал: раз надо, так надо. Промокашка знает, что делает… С него и спрос будет.
А господин Диамант вышел на Михайловскую улицу после легкого завтрака в прекрасном расположении духа. На углу с Большой Итальянской маячила морда с подбитым глазом. На углу Невского и Михайловской торчала не менее расписная физиономия. Жаль, городовой не видит. Диамант увидел достаточно: неуемный Обух взял в клещи. Да только куда его дуракам против варшавского вора. Насвистывая «полечку», он перешел Михайловскую и неторопливо пошел к Невскому, где на углу свернул налево. Главное, чтобы его не потеряли. С беззаботным видом добрался до Пассажа и вошел под высокую арку. Обормоты сунулись, но были остановлены швейцаром в белых перчатках. Страж обещал свистеть полицию. Филерам Обуха ничего не осталось, как торчать у входа. Надеясь на удачу.
Удача от них отвернулась. Диамант быстро прошел галерею. На той стороне Пассажа, на Большой Итальянской улице, его ждал «лихач» с роскошной тройкой. Когда Диамант уселся на пуховый диванчик, то сразу приказал двигать к гостинице «Пале-Рояль».
Тройка с лихачом полетела птицей-тройкой. Ни от кого не скрываясь, не таясь и гремя на весь Невский бубенцами. Ни возница, ни Диамант не заметили, что за ними последовала скромная пролетка с невзрачным господином. Извозчику было приказано держаться в отдалении. Господин Леший был доволен: Диамант своим фокусам не изменяет. Они его и погубят.
4
Около клумбы, ставшей полем битвы, стояла садовая скамейка. На ней, как птички на ветке, рядышком сидели двое господ понурого вида. Над ними образом возмездия нависал Халтурин, пряча за спиной револьверы.
Ванзаров так спешил, что сбил невинную вазу, которую догадались поставить как раз вчера вечером. Городовой отдал ему честь и вытянулся перед отставшим и запыхавшимся Левицким. Пристав на всякий случай погрозил кулаком. Халтурин сильнее вытянулся, подозревая, что ждет его за оплошность.
– Где трупы? – спросил Ванзаров, разглядывая присмиревшую парочку, изучавшую гальку под ботинками.
– Разрешите доложить? – рявкнул Халтурин одновременно и своему, и чужому начальству. На что получил отмашку от своего.
– Изволите видеть, эти господа дуэль устроили посреди города! – отрапортовал городовой, протягивая револьверы. – Боевыми патронами стрелялись. А если бы какая почтенная старушка или нянька с младенцем проходили?
В саду не было заметно ни одной старушки и даже няньки. Тем более с младенцем. Рано ему еще по «Аквариуму» разгуливать. Пусть подрастет.
Ванзаров понюхал стволы: пахло порохом.
– Господа, что за игры вы тут устроили? – спросил он так мирно, что оба виновника сжались плотнее. Открывать тайну было неприлично. Каждый ждал, что другой даст слабину первым.
Терять время на пустяки сыск не привык.
– Что ж, Евгений Илларионович, извольте познакомиться, – Ванзаров театральным жестом указал на скамейку (да, он иногда позволял себе подобное). – Известные варшавские воры, клички: Мацек и Яцек… Мы их два года поймать не могли. А вот они – тепленькие. За ними стопка дел. Департамент будет счастлив.
Не успел еще Левицкий осознать, какая удача свалась ему прямо в руки, как один из господ подскочил, будто заноза скамейки нашла его.
– Да вы что себе позволяете! – слезливо вскрикнул он. – Я – Захар Грохольский. У меня своя квартира и состояние имеется! И паспорт выправлен как надо.
Раз дело, его соперник счел, что путы тайны разорваны. Он вскочил в свой черед:
– Как вы смете! Это ложь! Я житель Петербурга Николай Тишинский, у меня папенька и маменька имеются… Лавка москательная своя! Я буду жаловаться!
Ванзаров будто не замечал, в каком паническом страхе пребывают оба господина. Он шагнул к ним.
– Не воры? Это господин пристав в участке проверит. Продержит дней пять, не меньше. Бумаги, справки, отношения… Если ваша правда, выйдете как раз 29 августа, – сообщил он. И добавил: – Как раз успеете на открытие сезона государственных театров.
Такую жестокость нельзя было ожидать от полиции. Грохольский подкошенным цветком пал на скамейку. А недавний соперник устоял, но схватился за сердце. Как и полагалось делать здоровому мужчине.
– Господин полицейский, – начал он, запинаясь. – Нам нельзя в полицию… 26-го великий день, нам нужно…
– А раз нужно, – резко оборвал Ванзаров, – тогда без вранья и уверток жду признание: что тут устроили?
Отвечать пришлось Тишинскому, Грохольский натурально обмяк.
– Мы стрелялись за честь дам…
– Отеро и Кавальери?
Грохольский резво ожил и вскочил:
– Божественной Отеро!
– Великой Кавальери! – не уступал враг его.
– Зачем вам, взрослым мужчинам, эти игры?
– Это не игры, а дело чести! – заявил Грохольский.
– Где револьверы купили?
– У Макса Фидлера, на Невском, – за двоих ответил Тишинский.
– Патроны предполагались холостые?
Молчание было слишком красноречивым. Господа поклонники вовсе не собирались умирать.
– В магазине сказали, что возьмете холостые?
Тишинский охнул: наверняка в волнении забыл сделать важное уточнение. Приказчик отпустил боевые.
Ванзаров поманил пальцем.
– Кто вас нанял? – шепотом спросил он.
Дуэлянты старательно смотрели в разные стороны сада.
– Никто, – проговорил Тишинский, пряча глаза от сверлящего взгляда. – Слово чести, сами решились…
– Ну, тогда в участок на пять суток, – сказал Ванзаров, медленно поворачиваясь к приставу.
– Стойте! – Грохольский схватил его за рукав и попросил приблизить ухо.
– Где он? – спросил Ванзаров, выслушав признание.
Ему указали на густые кусты. Бежать было некуда, путь спасения к проспекту преграждали двое городовых.
Ванзаров попросил пристава извлечь тайного свидетеля. Простой приказ пристав исполнил с большим старанием. После легкой и отчаянной борьбы под шуршание веток был извлечен моложавый господин, который прятал за спину блокнот. Арестованного подвели за ухо.
– Ой, больно! – натурально вскрикивал он в железной хватке Левицкого.
Находку Ванзаров осмотрел без всякого интереса.
– Не могу сказать, что встреча приятная, – заметил он. – Знакомьтесь, Евгений Илларионович, это месье Шадрин, репортер «Петербургского листка».
Пристав маленько повернул ухо, отчего репортер имел шанс лишиться его. Ванзаров не обращал внимания на стоны.
– За очевидностью дела один вопрос: кто вас нанял?
Пользуясь знакомством, репортер умолял пощадить такую нужную часть головы. Ванзаров был милостив, ухо было спасено.
Утирая слезы и держась за бордовое ухо, Шадрин выдал того, кто сообщил о дуэли в саду «Аквариума». Такое событие – на первую полосу.
– Я отпущу вас, – сказал Ванзаров, рассматривая бордовую плоть: пристав малость перестарался. – Если дадите слово сжечь все записи и сообщить в газете, что дуэль не состоялась. В противном случае сообщу вашему редактору, что берете деньги за фальшивые новости.
Шадрин тут же порвал записки и бросил в пыль. Ванзаров не поленился их поднять.
– Господин Левицкий, этого можно отпускать, – сказа он.
Новость была не из лучших. Но противиться пристав не мог.
– А с этими что делать? – указал он на дуэлянтов.
– Продержи до завтрашнего утра, пусть не болтаются под ногами.
И Ванзаров как ни в чем не бывало пошел к театральному входу. Не сообщив Левицкому, что за театром будет приглядывать незаметный господин из отряда филеров Департамента полиции. Афанасий Курочкин, прославленный в полицейских кругах за невидимость при высоченном росте, уже занял позицию наблюдения. Он был тут, а его никто не видел. Не замечал. Ванзаров и сам бы его не заметил, если б точно не знал о его присутствии.
У пристава же были дела поважнее. Следовало разобраться с Халтуриным. Городовой так и стоял навытяжку, ожидая неминуемого разгрома.
5
Ресторан «Данонъ» предлагал не только изумительную французскую кухню, вышколенных официантов, но и залы для банкетов и торжественных ужинов. В Петербурге была страсть закатывать банкет по любому поводу. И без повода. Особенно когда банкет шел за казенный счет. На широкую ногу отмечались юбилеи, дни рождения, открытие моста где-нибудь в Сибири, спуск на воду яхты и тому подобные значительные события. Кроме больших залов, для особо посвященных имелись отдельные кабинеты, двоим в самый раз. Без стука в такие уютные гнездышки без окон, но украшенные в модном стиле, официант не имел права заглядывать под угрозой немедленного увольнения. Но никто и не думал вольничать: место официанта для бойкого ярославского паренька было таким хлебным, что передавали его внутри артели.
Дама, которая приехала в ранний час, не особо скрывала знаменитое лицо. Официант строго поклонился и пропустил даму вперед. Куда идти, она знала. Кабинет был оставлен для особых гостей. Официант распахнул дверь так, чтобы ненароком не попасть на глаза. За дамой он закрыл дверь тишайше и со всем старанием.
Из-за стола, накрытого для двоих легким завтраком с тремя видами черной икры к блинам, поднялся очень высокий господин с вытянутым книзу лицом. Портрет его был известен каждому подданному. Говорить о нем в ресторане дозволялось без имени и чинов, никакого «Его Императорского высочества, великого князя». Говорили скромно: «его светлость». Великий князь только успел распахнуть объятия, как на него дикой кошкой прыгнула Отеро. Хорошо, что князь был без мундира и орденов. Божественная Отеро вела себя как умелая девочка. Прижалась грудью, захватив в объятия его шею, и впилась зубами в мочку уха. Князь держал ее легко, но нежный укус вызвал легкий стон.