– Я думаю, что Морев умеет заразить сумасшествием кого угодно…
– Голос слышал не только он.
– Варламов, наверное? Или кто-то из рабочих сцены? Так это его собутыльники… Угощает их и плетет басни, – Платон не скрывал презрения к слабостям старших. – Я бы еще задумался, если бы вы его услышали…
Ванзаров не стал вступать на скользкую дорожку, которая вела неизвестно куда.
– Кстати, а где сам Федор Петрович? – спросил он. – Зашел в режиссерское управление, там закрыто. Никто его не видел…
Платон взглянул на часы:
– До сих пор его нет? Очень странно… Обычно с утра, часов с девяти уже на террасе ресторана табак нюхает. Пока дядя его не сгонит…
– Быть может, испросил выходной день у господина Александрова?
– Что вы, господин Ванзаров… Завтра, наконец, уже великое представление, все должны быть на месте… – Платон положил ручку на чернильный прибор и закрыл конторскую книгу. – Вдруг что понадобится…
– Декорации для мадам Отеро готовит Вронский. А что с декорациями для Кавальери?
Вопрос оказался неожиданным. Платон не нашелся что ответить.
– Даже не знаю… Она не обращалась… Вероятно, готовит какой-то сюрприз…
Что и говорить, театр полон сюрпризов! У Ванзарова были припасены свои. Он вынул снимок Савкиной и показал.
– Не видели в театре эту барышню?
Снимок был внимательно изучен.
– Нет, не припомню… Морев вчера днем прослушивал кандидатку. Надо у него спросить.
– В котором часу прослушивал?
– Около пяти, я не интересовался. Федор Петрович сообщил, что вечером намеревался ехать к «Неметти» кого-то слушать…
Теперь и Ванзаров взглянул на часы.
– Морев не имеет привычки задерживаться?
Оказалось, что господин антрепренер весь день в театре. Куда ему еще деваться?
– У него две страсти: театр и бабочки, – сказал Платон.
– Бабочки? – переспросил Ванзаров. – Собирает коллекцию?
– Гравюры и книги. Все деньги, что не пропивает, на них тратит.
Ванзаров резко встал, крышка на чернильнице опасно качнулась.
– Где проживает господин Морев?
11
Портье Самойленко в толк не мог взять, чего от него хочет этот господин из полиции. Как мог ответить портье на вопрос: «Когда пришел постоялец господин Морев?» Так давно живет, что примелькался. Платит за свой номер аккуратно, пятьдесят рублей в месяц, что для петербургских цен на жилье, считай, бесплатно. У них в «Пале-Рояле» номера и дороже имеются. Доплачивает отдельно за прислугу, хлопот особых не доставляет.
Внятного ответа Ванзаров не получил, потому снова спросил:
– В котором часу утра господин Морев покинул гостиницу?
Да что же за мучение для портье! Не следит он за постоянными жильцами. Нет такой обязанности. Вот если бы новый жилец зашел с дамой уличной, тут бы портье встал забором. Такие шалости непозволительны, у них заведение семейное. Самойленко честно сказал, что не помнит, когда Морев вышел. И вышел ли вообще.
– При нем был багаж, чемоданы?
Нет, положительно господа из полиции не знают никаких резонов. Неужели постоялец уедет надолго, не предупредив? А если съехать надумает, то расчет потребуется.
– Не могу знать, – ответил портье. – Извольте сами подняться и проверить.
Лестница была пологой и удобной. Ванзаров легко взбежал на третий этаж. Номер Морева располагался чуть в стороне от жилища мадемуазель Кавальери. Он постучал в дверь с цифрой «36». Ему не ответили. Ванзаров прислонил ухо к дверному полотну. Изнутри было тихо: ни шелеста, ни случайного стука передвигаемой мебели. Как будто постоялец съехал. Ванзаров дернул ручку: замок заперт. Он постучал сильнее, так, чтобы спящий проснулся. Но ему не открыли.
Спустившись к портье, он попросил ключ, чтобы открыть номер. Портье вынужден был отказать. Они оба знали, что полиция может делать, а что ей запрещено. Войти в частное жилище чин полиции имел право только в случае совершенного преступления, или угрозы совершения преступления, или постановления судебного следователя, или прямого разрешения прокурора. Ничего из перечисленного у Ванзарова не имелось. Да и повода серьезного нет: жилец не открывал дверь, да и только. К примеру, его могло не быть. Морева даже подозреваемым нельзя назвать. И на такую мелочь у Ванзарова не было права. Его вообще не было в столице, он в отпуске. А значит – призрак, миф. Оставался только последний способ: Ванзаров попросил вызвать управляющего.
Управляющий не заставил себя ждать. Господин Хлобощин, Александр Дмитриевич, был облачен в модный летний сюртук, источал свежесть и обаяние, как и положено хорошему управляющему такой гостиницы. Он был рад знакомству с чиновником сыскной полиции и долго тряс руку, выражая восторги. Но, когда дело коснулось того, чтобы войти в занятый номер, стал рассказывать, какая у них чудесная гостиница, сто шестьдесят номеров, есть электричество, ванны, удобно расположена от Николаевского вокзала и магазинов Невского проспекта, есть прислуга, и можно заказать обеды. Господа творческого склада, поэты, актеры, музыканты и прочие художники, любят «Пале-Рояль» и подолгу проживают. Чему управляющий только рад.
Выслушав бесценные сведения, Ванзаров остался непреклонен: необходимо попасть в номер.
Хлобощин заметно погрустнел.
– Как ни жаль, господин полицейский, но мы невольники правил, – сказал он, поправляя галстук. – Это решительно невозможно…
Действовать силой было бесполезно.
– Признайтесь, господин управляющий, вы отерист или кавальерист? – и Ванзаров приятельски подмигнул.
Как мог Хлобощин боготворить какую-то испанку, когда сама Кавальери проживала у них! Конечно, он признался в преклонении перед голосом итальянки.
– Тогда открою вам секрет, как человеку одной крови: мадемуазель Кавальери грозит опасность от итальянских бандитов. Слышали о мафии?
Хлобощин ничего не слышал о мафии, но немного струхнул.
– Это страшные, беспощадные люди, они не знают жалости и убивают где угодно. Наемный убийца, один из них, проник в столицу… Мы идем по его следу! – Ванзаров был столь убедителен, что поверил даже портье. – Ради спасения нашей с вами обожаемой звезды прошу вас о невозможном: войдемте в номер…
– Мадам Кавальери угрожает опасность? – дрогнув голосом и волей, спросил Хлобощин.
– Более чем реальная угроза нависала над ней… и вашей гостиницей, – уверили его. – Представьте, какой урон репутации, если злодейское преступление случится в ваших стенах…
Управляющий живо представил: тут, пожалуй, и места лишишься. По такому упущению. В самом деле: не велика беда, если полицейский заглянет в номер. Туда и сразу обратно. Строго под его присмотром. Хлобощин приказал выдать ключ. У портье его не было. Пришлось искать коридорного. Вместе они поднялись к номеру.
На всякий случай Хлобощин сам постучал. Ему не ответили. Тогда он разрешил коридорному отпереть замок.
– Только прошу вас: одним глазком загляните и сразу назад… Чтобы не случился скандал.
Ванзаров обещал непременно одним глазком. Он приоткрыл дверь и вошел. Спина его закрыла дверной проем. Хлобощин не видел, что там происходит, даже привстал на цыпочки. Только ничего не разглядел. Чиновник сыска резко повернулся, загораживая номер.
– Господин Хлобощин, срочно вызывайте пристава из участка, – сказал он официальным тоном.
Слова «вызывайте полицию» – самые страшные для любого управляющего гостиницы. Не зная, что случилось, Хлобощин понял: случилось что-то дурное. Совсем дурное. Неужто итальянские бандиты орудуют в его гостинице? Что теперь будет с постояльцами? Что теперь будет с репутацией «Пале-Рояля»?
12
Даже в таком мелком участке, как 1-й участок Петербургской части, было все необходимое для полицейской службы. Кроме приемного отделения для посетителей, имелись камера для задержанных, буфет для городовых и чиновников, небольшая кухня, на которой готовили горячее, медицинская смотровая для участкового доктора, дровяной сарай, бочка для дождевой воды и мертвецкая. В подвале был ледник, где держали запасенные с зимы «кабанчики»[26] невского льда. Чтобы холод не пропадал зря, часть подвала отделили холщовой тряпкой. Там и держали тела, пока их не забирали родственники или медицинская карета не отвозила в больницу.
Как и всё в участке, пристав считал морг своей собственностью. Было тяжело думать, что в таком почтенном месте теперь распоряжается чужой. Пристав ничего не мог поделать. Против Лебедева он был бессилен. С раздражением он следил за каждой командой, которую отдавал криминалист. Сначала ему потребовалась телега, чтобы перевезти тело из театра в участок. Затем приказал поставить в мертвецкой сколоченный верстак, который остался во дворе от маляров. Малого того, распорядился положить на него тело и принести в мертвецкую три керосиновые лампы. А когда он потребовал, чтобы Турчанович вел протокол, пристав чуть не лопнул от злобы.
Лопнуть не лопнул, а исполнять пришлось. Стоя во дворе, он посматривал, как Лебедев расставил лампы у тела. Когда криминалист откинул юбки, обнажив белесые ноги в чулках, Левицкий не выдержал, отвернулся. Что за охота в мертвых телах копаться. Тем более в дамах. Пристав невольно проникся жалостью к своему помощнику: Турчановичу досталось. Штабс-капитан стоял спиной к телу и не шевелился. Он раскрыл папку и записывал то, что ему диктовал Лебедев.
Закончив наружный осмотр, Аполлон Григорьевич разрезал огромными ножницами части одежды, которые ему мешали. После чего Турчанович услышал хруст, как будто ломали сучья. Что происходило у него за спиной, штабс-капитан предпочитал не знать. Он хоть и был человек военный, но одно дело – встретить смерть на поле боя. А другое – вот так копаться и кромсать. Турчанович ощутил в горле комок. И только старательно записывал, что ему диктовали. Не вдумываясь в значение слов. Ничего хорошего эти слова не обещали.
– Как это примитивно и предсказуемо, коллега, – сказал Лебедев, зашивая грубой ниткой разрез.