Отеро вышла на первый поклон, ничего не скрывая в глубоком декольте. Чтобы сильнее разогреть публику, она махнула дирижеру: следующий номер без остановки!
13
Александров обрел полное спокойствие, какое не снилось и греческим философам. Приказав капельдинерам и официантам наблюдать за главным входом, а сторожу с пожарным – за служебным, Георгий Александрович отдался на волю судьбы. Больше ничего поделать он не мог. Да и не хотел. Кавальери упустила в контракте почти невероятный случай. Действительно, если она умрет или исчезнет, хозяин «Аквариума» никому и ничего не должен платить. Была этуаль, и нет этуали. Грандиозный скандал от зрителей в расчет не брался. Покричат да успокоятся. Его театр лучший в столице, зрители никуда не денутся. Репортеры напишут как надо – после угощения в ресторане.
Можно было наслаждаться танцем Отеро. Испанка очень недурно вертелась, скакала и прыгала. Впечатление усиливал прозрачный тюль.
Он взглянул на часы. Отеро осталось два номера. Антракта между представлениями звезд не предусматривалось. В бою бабочек антрактов не бывает. Бьются, пока одна не падает замертво… Сейчас Отеро поблещет брильянтами и убежит со сцены под овации. Дальше что-то случится. Одно из двух: или Горже сотворит чудо, или ее выгонят завтра же. А заодно Вронского, который совсем потерял чувство меры. Мало того что влип в дурную историю, так еще не хватило храбрости явиться на бенефис. Прячется под какой-нибудь юбкой, мелкий подлец… От этой мысли Александрову стало мерзко, будто проглотил несвежую устрицу.
Надежды, что появится Кавальери, осталось с ноготок. Ему доложили, что горничная итальянки явилась сначала с букетом, а потом без него. Но что толку в горничной? Александров взглянул на часы: даже если Кавальери со всех ног вбежит в театр, не успеет переодеться. Придется держать зал в ожидании, но Энгель достаточно опытный дирижер, чтобы сыграть пьеску для разгона скуки.
Только спокойствие князя Барятинского немного смущало. Александров хоть и был во фраке, но не пошел в ложу к важным гостям. Остался наблюдать за сиятельным влюбленным. Великий князь Николай Николаевич был не менее важен для театра, Александров встретил Его Императорское высочество глубоким поклоном. И на сегодня потерял к нему всякий интерес: его пассия блистала подарками на сцене. О чем тут беспокоиться? А вот Барятинский вел себя странно. Кажется, наслаждался танцем соперницы. Быть может, пропала любовница, так и из сердца вон, новая сыщется? Георгий Александрович не мог разгадать эту загадку, да и не сильно пытался. Что влезать в княжеские чувства, когда контракт на его стороне.
Отеро станцевала свое знаменитое фанданго. Публика была довольна. Не давая остыть аплодисментам, испанка перешла к последнему номеру, тангильо. Тюлевое платье уже не скрывало ничего. Надо сказать, что на фоне взлетающих и опускающихся гирлянд, криво расписанного задника, брильянтового дыма танец был обжигающим. Как завтра напишут репортеры. И, в общем, не сильно покривят душой.
Отгремели последние аккорды. Отеро замерла в пластической позе на краю авансцены. Сразу раздались возгласы «браво!», галерка яростно аплодировала, Александров узнал характерное хлопанье клакеров. Но и без них зал бесновался.
Грохольский с Тишинским, забыв о вражде, хлопали и кричали. Хлопал Левицкий с Турчановичем, хлопал великий князь, как настоящий покровитель искусства. Даже Лебедев позволил себе пару хлопков, Диамант был куда более щедр. Во всем зале не аплодировали только двое: Нитяев не хотел отвлекаться, синьор Капелло хранил ладоши для нее, единственной. Не хватало, чтобы после стольких мук он поддержал триумф мерзкой цыганки. Скоро ей предстоит узнать свое место, когда на сцену выйдет настоящая звезда.
В другой ситуации Александров был бы на седьмом небе от приема публики. Но сейчас он ждал того, что последует, что случится через считаные секунды…
Отдав последний поклон, глубокий и изящный, Отеро в балетной манере, приподняв руку, выбежала со сцены. Опустевшая сцена ждала соперницу. Бой подошел к решающему моменту.
Александрову хотелось оказаться за кулисами, чтобы своими глазами посмотреть, что там сейчас происходит, как Горже готовится выйти.
Сомнений не осталось: Кавальери нет в театре. Капельдинер подтвердил: итальянку не видели. Значит, надо готовиться к большому скандалу. Или чуду.
Энгель стоял за пультом и не давал музыкальный номер для паузы. Он смотрел за кулисы и, кажется, получил оттуда знак. Александров не мог понять, чем там командует Горже. Неужели играет в звезду? Ну, пусть попробует…
Зал затих. На подмостки вышла дама в простом белом платье, чуть открывавшем шею. Никаких драгоценностей. Только алая роза в руке. Лицо скрывала маска «летучая мышь», строгая и простая, без блесток и украшений. Александров оценил: у Горже оказался недурной вкус. Что ж, посмотрим…
Кивнув дирижеру, дама прижала розу к сердцу…
14
Мостики были подвешены так, чтоб рабочие могли заняться починкой верхних блоков подъемников. Или достать до падуги – мало ли, вдруг наверху декорация запутается. Узкие дощечки были перевязаны веревкой. Ванзаров ощутил шаткую хлипкость, ступив на них. В горах не бывал, но видел в иллюстрациях, как между ущельями бросают такие мостики. Только чтобы перебраться через пропасть. У него под ногами разверзлась пропасть сцены.
Нельзя сказать, что Ванзаров боялся высоты. У него еще не было шанса проверить себя. Теперь же оказалось, что высота будит не самое приятное чувство. Взлетев на тросе и перебравшись на мостики, он всеми поджилками ощутил, как высоко взобрался. Так высоко, что по доброй воле больше никогда не повторит подобный опыт. Тело жалось к твердости стены и не хотело балансировать на перекладинах мостика. Главное, не смотреть вниз.
На крайнем тросе висела Анна Фальк. Голова была в петле. Она умерла, не успев понять, что случилось. Слишком быстро случилось. Светлое платье, модное и новое, висело как на вешалке. Мертвой барышне не нужны наряды. Ванзаров опоздал, и ничего уже нельзя исправить. Оставалось закончить то, ради чего сюда забрался.
Отраженный от сцены свет попадал на мостики. Тут было темно, душно и жарко. Ванзаров ощутил порыв свежего воздуха. На правой стороне сцены угадывался открытый люк, ведущий на крышу к ночному небу. Он успел заметить, как в отверстии исчез белый лоскут. Подол платья. Белое платье звало и манило за собой. Не оставалось ничего, как двигаться к выходу. Держась за веревочный поручень, Ванзаров пошел по мостикам. При каждом шаге дощечки раскачивались, веревки дрожали, будто не выдерживали. Путь казался нескончаемым. Его выручало умение держать борцовскую стойку. Чуть согнув колени, Ванзаров упорно двигался к звездам в ночном небе. Он был так сосредоточен на переходе, что не замечал, кто сейчас на сцене.
Отверстие было широким. Ванзаров ухватил за край, подтянулся и вылез. Над ним стояла звездная августовская ночь, впереди виднелись перекаты крыши. На высоте дул ветер. Он заставил себя выпрямиться, широко расставив ноги.
– Все кончено, бежать вам некуда…
Дама стояла к нему спиной. Блестки на платье отражали малейшие лучики света, оттого казалось, что платье соткано из ночи и звездочек. Дама повернулась к сыщику, вуалетка скрывала лицо.
– Я знаю, кто вы, – сказал Ванзаров.
Никогда еще каватину Нормы не пели ночью на крыше. И никогда не пели так прекрасно. Причем для одного слушателя. Голос был нечеловечески прекрасен. Властвовал над душой и подчинял тело. К нему, к нему, только к нему хотелось идти и выполнять все, что он прикажет. Ванзаров пошел, медленно, как заговоренный. Тяжело переступал, хоть крыша была твердой, не шаталась под ногами. Он ничего не замечал, шел, шел к краю. Блестки-звездочки ожили, дама посторонилась, пропуская к обрыву. Оставалось сделать два шага. Ванзаров остановился, будто боролся с собой. Голос был позади. Каватина подошла к концу. Он не сделал последние шаги.
– Все? Вы закончили? – спросил он, вытаскивая из кармана брюк малые наручные цепочки.
Дама шагнула к нему.
– Не пытайтесь меня толкнуть, у нас разный вес, я устою и на борцовском ковре, и на крыше…
Она запела, снова запела «Casta diva», быть может прекрасней и сильнее.
Ванзаров повернулся.
– Зря стараетесь. У меня восковые затычки в ушах… Две ночи в театре сделали неприятное открытие: оказывается, мой мозг подчиняется голосу призрака. Настолько, что я готов был упасть в оркестровую яму… К встрече с вами пришлось подготовиться… К сожалению, я не слышу, как вы поете. Вы мадемуазель Вельцева?
Каватина оборвалась, не дойдя до середины. Дама подняла вуаль. Скрывать лицо не имело смысла. В ночи без вуалетки оно казалось смутным и расплывчатым. Губы шевельнулись, что-то произнося.
Нащупав в ушной раковине ниточку, Ванзаров выдернул пробку. Изобретение Лебедева, отлитое из пчелиного воска с добавлением какого-то химиката, сработало. То есть спасло жизнь. Хоть Аполлон Григорьевич сомневался в эффективности. На всякий случай другая пробка по-прежнему запечатывала слух.
– Так как же вас называть?
– Мое имя – Баттерфляй…
Ванзаров кивнул.
– Я это предполагал, мадемуазель Бабочка…
Прикрыв рот, она засмеялась высоким и нежным голосом.
– Вы предполагали? Ванзаров, вы ничего не поняли… И вы ничего не знаете обо мне… Вам же сказали однажды: в театре все ложь, даже правда…. Так вы поверили… Полагали, что бабочки – моя подпись?
– Нет, мадемуазель… Иначе бы я не стоял здесь.
Дама смерила его презрительным взглядом.
– Вы лжете, полицейский…
– Не в этот раз, – ответил Ванзаров. – Я не знаю почему, но я знаю, для чего вам нужны были бабочки…
– Неужели?
– Бабочки пробуждали ваш голос… Не так ли, мадемуазель?
Баттерфляй молчала.
15
Георгий Александрович слушал и диву давался. Горже превзошла себя. Каким-то чудом или уроками профессора Греннинг-Вильде добилась приятного тембра и чистого звучания. Немного ученического все еще было в ее голосе, на вкус высоких ценителей, но публике она угодила. К тому же сменила оговоренный репертуар и взялась за сложнейшую партию – каватину Нормы. Зал слушал затаив дыхание: ни кашля, ни скрипа стульев. Верный признак, что певица нравится. Можно сказать, она взяла суровые мужские сердца в свои ручки и не отпускала. Д