— Все-таки все самки хуже мышей, — удовлетворенно резюмировал полосатый толстяк. — Сама нам все показала. Ха-ха! Спасла «двуногую», а себя похоронила, вертихвостка безмозглая.
Да, все сходилось. Правда, это совершенно не радовало Ричи. Было очень неприятно думать, что Франни могла осуществить такую извращенную идею.
— Кхм, — стараясь скрыть смущение, кашлянул Лыжин, поднимаясь со стула. — У следствия появились… э-э-э… новые факты. Так что… Пока оставайтесь дома, госпожа Вощинская. И не покидайте пределов города. Мы еще, ну, это… С вами свяжемся.
Капитан явно чувствовал себя не в своей миске. Он хмурился и постоянно поглядывал на Франсуазу, будто опасаясь, что кошка сейчас превратится в какое-то чудо-юдо.
— Давай, Прапор. Поехали домой… И Ричи, да. До свидания.
— Всего доброго, — тихо отозвалась Лина, тоже, судя по всему, растерянная.
Перед тем как развернуться и отправиться вслед за Лыжиным и его полосатым компаньоном, Ричи долгим взглядом посмотрел на Франни. Она сидела совершенно спокойно, грациозно облизывала испачканные пробежкой по двору лапки и лучилась безмятежностью. Но это было на первый взгляд. Если же посмотреть чуть подольше… Котективу показалось, что за всей этой показной невозмутимостью прячется страх — об этом явно свидетельствовали вздрагивающие время от времени усы Франсуазы.
Усы… Ричи замер, еще раз посмотрел на кошку Вощинской, а потом на приоткрытое окно. Легко вскочил на подоконник, обшарил цепким взглядом старомодную деревянную раму и увидел нечто такое, отчего шерсть на спине встала дыбом — от гладкой рамы чуть отошла небольшая щепочка, за которую зацепилась кошачья вибрисса.
Обескураженный кот обернулся и, все еще не веря, посмотрел на Франсуазу, на ее рыже-белую элегантную мордочку, на нервно подрагивающие усы. Она попыталась ответить ему твердым взглядом, но не выдержала и потупилась, вообще вся окаменела, словно египетская статуэтка.
Неприятные чувства почти затопили душу котектива. Верить не хотелось, но он знал, что, если вина Франсуазы подтвердится, он выполнит свой долг, не колеблясь. С тяжелым сердцем, но выполнит, потому что преступник должен ответить за причиненное зло. Аккуратно вытащив вибриссу, Ричи зажал ее в зубах и, больше не оглядываясь, заспешил к машине Лыжина.
Глава двадцать вторая,в которой предательство кусает себя за хвост
Теплое солнце выманило Ричи на лужайку перед домом.
Сочная зелень травы, журчанье фонтанчика, ласковые лучи, заискрившиеся на пропитанных витаминами шерстинках Ричи, — все дышало гармонией и миром…
— Самое время вспомнить приемы дзэн… — В голове Ричи неотвязно зудела совершенно тупая песенка популярной радиостанции, целый день галдевшей в доме. Сыщик, притворясь перед «двуногим», что просто играет, пытался выдернуть шнур из розетки, но куда там! Вилка мертво торчала в розетке, не давая постичь гармонию единства всего живого в мире.
И когда котектив оказался на лужайке, вдали от суеты и низменных потребностей «двуногих», которые рекламировало писклявым голосом радио, мир показался прекрасным. В тысячу раз прекраснее горки любимого корма.
Он улегся на пушистой травке, прикрыл глаза и представил себя одним целым с солнцем, воздухом и журчащим фонтанчиком… А еще легким облачком, которое где-то высоко-высоко в небе летит, летит… Зовет в дальние края, зовет…
— Ричи!
Котектив и впрямь решил, что это облако его зовет, — и не шелохнулся.
— Ричи! Сто тысяч мышей! Ты чего не двигаешься? Умер, что ли?
«С вами тут умрешь, как же!» — Ричи приоткрыл один глаз. И тут же второй — перед ним стоял Атос. Но, Котоже мой! Таким друга Ричи еще не видел ни разу!
Глаза Атоса закисли от слез. Хвост вяло подрагивал, словно в его кончик вцепились блоха или клещ…
— Ты заболел?
— Нет, мой друг! Мир погас, как пламя свечи. Стисни клыки, рычи иль молчи… — Переход на поэзию означал крайнюю степень потрясения.
— Н-да, видок у тебя… — Ричи пытался выйти в срочном порядке из состояния дзэн, то есть спуститься с облака, растаявшего как мираж, на грешную землю. — Видок как у побитой собаки… Да что случилось-то?
— Собаки… Это слишком сильно сказано. Побитой — да! Дружище, побитая собака — это просто проза жизни, тут все гораздо сложнее…
— У тебя обнаружили чумку? Или глисты? — Ричи стал тревожно озираться: куда бежать?
— Мир так подл! — не выдержав, зарыдал поэт. То рыча, то мяукая, он долго не мог остановиться.
Ричи в молодости и сам пописывал стишки — Масю как раз и покорил стихами… Поначалу… Потом стихов ей стало не хватать. Но чтобы так, как Атос сейчас, не выходило ни разу в жизни!
— Понимаешь, я любил! — печально исповедывался друг. — Быть может, и сейчас — не знаю. Все смешалось: боль, стыд, любовь — как сон. В толпе мелькнул луч солнца золотой… Нет, рыжий! Но грация, изящество и… зелень глаз! Такое чудо только раз бывает в жизни.
— Стоп! Ближе к телу! — перебил Ричи.
— Да куда уж ближе… Франсуаза… Я с гор носил цветы… — Несчастный перевел взгляд на три холма, что высились неподалеку. — Я готов был жизнь отдать за «мяу» нежное, за запах шерсти под цвет огня. Огонь пылал внутри… И знаешь, бывало время — на закате чаще, когда резвились мы в полях, лугах, в лесу. Солнце меркло перед огненными искрами…
— Так, хватит причитать, я скоро сам завою, — проворчал Ричи. — Мяукай проще! В чем суть?
— Так, может, мне уйти? Чашу страданий выпью в одиночку…
— Нет уж, тут рассказывай! Тебя сейчас выпусти, еще в историю какую-нибудь вляпаешься.
— Да! Вляпался! И не перебивай, и так тяжко все это снова переживать: путается последовательность событий…
— Я просил — попроще, что случилось?
— Гуляли с моей… Нет, уже не моей… Франсуазой. Шли вдоль реки…
— А что с ней? Утонула?
— Зачем так грубо? Ну, в общем, вылетел из-за кустов, промчался байк — велосипед то есть. И прям на нас! Ее столкнул в обрыв, и весь удар я принял на себя. Бездыханный пролежал, не знаю сколько… А она сбежала! Понимаешь? Франсуаза бросила меня без помощи, возможно, мертвым! — Глаза Атоса полыхнули: — Я за нее готов был жизнь отдать, а рыжая сбежала!
— Но сначала ты в канаву ее… Может, обиделась? Может, лежит там — лапы сломаны?
— Да ничуть! Еле живого принесли меня к Вощинскому. Неделю доктор выхаживал меня, лечил и к жизни возвращал… Как только смог, поднялся — и к ней! О, Франсуаза! Мне дверь открыл какой-то серый хмырь — плешивый, грубый, наглый… И эта самка рыжая выходит — повисла на плече дворового драного кота. Прости, говорит, люблю другого!
О, небо! Коварство и любовь — как совместить льда холод и огонь любви?
— А когда это было? — фыркнул Ричи.
— Прошло чуть меньше года… Но я пережил, я справился. Ведь я кот, а значит, сильный. Но сейчас мир снова рухнул… О, подлость!
— Да что случилось?
— Я снова думал о ней, о моей Франсуазе… Сейчас я видел Прапора, и он мне все сказал! Понимаешь, мир рухнул в одночасье! Как жить дальше? И надо ли? Она предала меня! Пусть так, но она предала и своего «двуногого», что куда более подло! Это хуже, чем бросить котенка в фонтан!
— Ты думаешь, Франсуаза отравила доктора? Это же пока только версия…
— Я не думаю, я уверен — ее лап дело! Такие — могут! Не сомневайся! И поскольку я джентльмен, знаю об этом, но молчу. А вот ты не молчи. Пусть предательство будет наказано!
Глава двадцать третья,в которой пора начинать начало конца
Ричи прокручивал в голове недавние события, и все они сводились к одному. Все факты нанизывались на обнаруженный на подоконнике ус, словно только что выловленная в ближайшей реке красноперка на леску. Ус Франсуазы. Мотай на ус, не мотай, а выходило, что именно она отравила своего «двуногого». А ведь Вощинский возился с ней, словно с писаной торбой. Когда умница и красавица Франсуаза успела превратиться в меховую пуховку из прапорской философии?
Как не хотел котектив признавать прапорские мысли, но выходило, что самки действительно консервной банки не стоят. Пусть на работе кошка и была большим специалистом, но чего это стоит, раз у нее лапа поднялась убить своего собственного «двуногого». Приличный ведь был, получше, чем у многих. Корма ей заказывал с учетом возраста и образа жизни, игрушки приносил изящные. Правда, деревенской кошке никаких лазерных фонарей и многоуровневых домиков не надо — в пригороде и свет сквозь листву падает динамично, и деревьев для котальпинизма огромное множество, хоть каждый день на новый орех взбирайся или под эксклюзивной яблоней рой.
Вдобавок история, рассказанная Атосом. Тут не поспоришь — предала один раз, предаст и другой.
Ричи все никак не мог выйти из состояния, близкого к трансу. Не вязались у него в мышиную вязанку факты с предрассудками. Мася ведь чистых помыслов кошка. Сколько с ней живет — никак не нарадуется. Бескорыстная, преданная, открытая — как банка свежайшей сметаны. Отзывчивая, робкая, смелая — как пара ярко-желтых канареек. А ведь кошка, КОШКА! Не кот! Но если бы Ричи делал ставки на кошачьих боях чести, он бы ставил на Масю. Да и на Франсуазу бы поставил больше, чем на Прапора.
Выходит, заблуждался котектив. Выходит, не стоило ему прыгать выше своей головы и кусать за хвост в полете. Франсуаза обвела его вокруг когтеточки и усом не повела. Только вибриссу потеряла на месте преступления.
А не о ней ли говорил Атос? Не она ли, дворовых кровей, но с выдержкой маркизов, разбила ему трепетное кошачье сердце, махнула белоснежным хвостом и предала мурчащие надежды?
Ричи уполз от передвинувшейся тени вслед за солнечным светом. Солнце перешагнуло самый высокий рубеж, и день пошел на убыль. Котектив немного приуныл. Тысяча мышей! Как будто мыши из мышеловки выбрались! Как будто валерьянки в бутылке не осталось! Как будто пес украл твой утренний корм! Вера в кошек пошатнулась. И самое неприятное впереди.