— Так вот. Писать я ничего не буду. Добирайся до штаба группы и сообщи, что нас отрезали в этой котловине. Нужна срочная помощь. Понял? Срочная.
— Все понял, товарищ командир. Все правильно расскажу.
— Действуй. Коня передай, он тебе сейчас не нужен.
Салихов вскинул руку к козырьку и отъехал.
— Может быть, Козлов найдет свободный распадок. Пройдем! — словно про себя проговорил Злобин.
— На это я, по правде говоря, совсем не надеюсь, — ответил Ланговой. — Курширмат с чьей-то помощью сразу поумнел. Раньше он не додумался бы… а сейчас… Нет, придется нам в оборону садиться.
И оба, не сговариваясь, подняли глаза к верхнему концу котловины. Там, где в котловину вливались два ущелья, вздыбилась отвесная скала более чем стосаженной высоты. Подняться на нее можно было лишь по узкой тропе из правого ущелья, откуда только что вышел отряд Лангового. Скала господствовала над всей котловиной и значительной частью всех трех ущелий… Осторожный Ланговой еще перед выходом в котловину послал на скалу отделкома Кучерявого и трех красноармейцев с ручным пулеметом.
На самой макушке скалы прилепилось какое-то строение с куполообразной крышей. Кирпич строения от горных ветров и дождей стал грязно-зеленого цвета. Казалось, что на верхушке скалы сидит огромная жаба. Задрав к небу губастую полукруглую морду, она взирала с высоты на горное селение, теснившееся у подножья скалы.
— Что это за шиш там наверху торчит? — спросил Злобин.
В Средней Азии он воевал недавно, и многое здесь было для него новым и непонятным.
— Это, дорогой мой комиссар, никакой не шиш, а совсем наоборот, — могила святого. И даже какого-то очень уважаемого святого, — ответил Ланговой. — Вот только имя я его забыл. А так, вообще, говорят, что святой по всем правилам.
— Эк его куда затащило помирать-то, — пошутил комиссар. — Я думаю…
Но отдаленный взрыв гранаты заставил комиссара остановиться на полуслове. А затем в ущелье, куда только что ускакал Козлов, поднялась яростная винтовочная стрельба.
Ланговой и Злобин вскочили и через секунду были в седлах. Мгновение Ланговой прислушивался к разгоравшейся стрельбе. Наклонившись к комиссару, он негромко сказал:
— Жми, Ваня, к головному дозору. Если не пришлю нового приказа, то через десять минут снимай дозор и отходи на скалу. К самому «шишу» направляйся, — не упустил случая пошутить Ланговой.
Комиссар помчался к ущелью.
Ланговой еще раз прислушался к звукам боя, долетавшим из верхней части ущелья. Оттуда доносилось почти непрерывное уханье гранат.
«Жарко Козлову!» — успел подумать Ланговой. Привстав на стременах, он сверкнул на солнце выхваченной из ножен шашкой и скомандовал:
— Шашки вон! За мной! Галопом! Ма-а-арш!
Узкая каменная тропа загудела под ударами копыт брошенных в намет коней.
Пролетая по селению впереди отряда, Ланговой с тревогой думал: «Где-то Джура? Нашел ли подходящую одежду?»
Уже на выезде из селения над старым полуразвалившимся дувалом, окружавшим заросший сорняками двор, внезапно поднялись две головы в чалмах.
Ланговой успел заметить под одной из чалм улыбающуюся физиономию Джуры. Рядом с Джурой стоял, видимо, хозяин дома. С надеждой смотрел он на проносившихся по улице бойцов. На его побелевшем от страха лице застыла жалкая, растерянная улыбка. Все же декханин нашел в себе мужество по примеру Джуры приветственно помахать рукой промчавшемуся мимо двора отряду.
Рубиться не пришлось. Едва лишь отряд вылетел к подножью скалы, как с ее вершины частыми очередями забил пулемет Кучерявого. Он бил в глубь левого ущелья.
А оттуда навстречу мчались два всадника.
Впереди скакал здоровенный черноволосый и темнолицый красноармеец, которого за высокий рост и могучую силу в отряде звали Палваном — богатырем. Опустив правую руку, с клинком, Палван левой, сжимавшей поводья, придерживал перекинутое поперек седла тело Козлова.
Ланговой придерживал коня и услышал, как стихает сзади цокот копыт остановившегося отряда.
Красноармеец, в спешке путая русские и узбекские слова, доложил:
— Яман, товарищ командир! Басмачей жуда кун кельяпти! В ущелье совсем кругом басмачи. Сюда идут.
Подъехавший следом красноармеец дополнил:
— Впустили они нас в распадок, а потом и ударили из-за камней. Комвзвода приказал залечь и отбиваться. Да куда там!.. Массой так и валят — не сдюжить. Окружать стали. Мы их гранатами, а потом ходу. Уж в самом конце командира ударило. Прямо в голову. Наповал.
Ланговой коротко приказал русому, широкоплечему красноармейцу, вооруженному ручным пулеметом:
— Горлов. Ложись с пулеметом вон за те камни. Будешь бить по ущелью до полного отхода отряда на скалу. Отойдешь вместе с головным дозором.
Пулемет с вершины скалы залился яростной очередью.
— Кузнецов! — подозвал Ланговой одного из бойцов. — Скачи к комиссару. Пусть снимет головной дозор — и на скалу. Быстро! Остальные за мной!
Отряд умчался в правое ущелье, откуда поднималась тропа к старой гробнице.
Через четверть часа отряд Лангового полностью отошел на скалу.
Ланговой остался доволен выбранным для обороны местом. Площадка около старой гробницы как для пешей, так и для конной атаки была совершенно недоступна.
Атакующие могли подняться по тропе, но здесь их ждал один из трех ручных пулеметов, имевшихся в отряде. Прикрывая тропу, пулемет, кроме того, простреливал порядочный кусок правого ущелья. Вдоль обрыва над тропою залегли трое красноармейцев, которым было передано около половины гранат отряда. Площадка имела сажен пятьдесят в ширину и не менее полутораста в длину. Задний конец ее упирался в отвесный обрыв гранитного великана, взглянуть на вершину которого можно было, только сильно запрокинув голову. У самой подошвы великана, на площадке, рос десяток абрикосовых деревьев, они окружали ветхое с виду строение. Рядом сверкал в траве, как осколок зеркала, водоем небольшого родничка. К деревьям конники уже привязали лошадей. Здесь, под старым развесистым деревом, красноармейцы рыли могилу Козлову.
Отделком лежал на потнике в нескольких шагах от холма свежей, только что выкопанной земли. Около убитого на камне сидел Злобин. Опустив голову, он, казалось, внимательно рассматривал землю у своих ног. За спиной комиссара молча стояли хмурые конники. Услышав шаги Лангового, Злобин поднял глаза.
— Вот и уехал Козлов в училище, — сказал он непривычно глухим голосом и, вдруг, почувствовав, что лицо его начинает кривиться, махнул рукой и снова опустил голову.
Козлов лежал с плотно прижатыми вдоль тела руками, словно и после смерти оставаясь в строю. Вглядываясь в его непривычно белое, красивое даже после смерти лицо, — Ланговой увидел небольшое черное отверстие над левой бровью.
«Крови совсем нет. Наповал ударили, — пронеслось в голове Лангового. — Отвоевался! Эх, Козлов, Козлов…»
На войне не бывает бескровных боев. Падают, чтобы больше не подняться, верные присяге солдаты революции. Тужат о погибших друзья-товарищи, однополчане. Заливаются слезами дети и жены. Седеют от горя матери. Но немногие знают о том, какую страшную тяжесть и боль носит в своем сердце командир, тот, выполняя чей приказ гибнут герои. Он один отвечает и перед тем, кто погиб, выполняя приказ, и перед тем, кто оплакивает погибших, и перед Родиной, доверившей ему судьбу людей. Велика эта ответственность и нелегко нести ее, скрыв горе в сердце, сохранив глаза сухими, а голос твердым.
Ланговой несколько мгновений смотрел в мертвое лицо Козлова, затем, чувствуя, что глаза застилают слезы, сурово насупился и, подойдя к телу, опустился на одно колено.
Он расстегнул левый нагрудный карман гимнастерки и осторожно, словно боясь разбудить отделкома, достал партийный билет Козлова. Раскрыв небольшую красную книжечку, Ланговой прочел: «Козлов Сергей Александрович, год рождения 1900, время вступления в партию — апрель 1919 года». И, снова закрыв партбилет, протянул его комиссару.
После того как над свежей могилой прозвучал залп прощального салюта, Ланговой круто повернулся и, на ходу бросив приказание: «Всем свободным от нарядов отдыхать», — ушел за гробницу к обрыву.
А комиссар подошел к тропе, ведущей со скалы в ущелье. Он хмуро вглядывался в дальнюю часть котловины, откуда скоро должны были нахлынуть басмачи. Лежавший у ручного пулемета Горлов, широкоплечий сутулый тамбовец с аккуратно зачесанными назад мягкими белесыми волосами, по-своему понял взгляд Злобина.
— Вы не заботьтесь, товарищ комиссар. Усмотрим, не проспим. Я, к примеру, теперича не меньше дюжины этих бандитов уложить должен. За Козлова, значит, посчитаться.
Злобин посмотрел на пулеметчика и неодобрительно усмехнулся:
— Дюжины мало. Надо всех уложить, кто оружие на нас поднять посмеет. Всех, чтобы жить не мешали.
— Всех и уложим. Не сомневайтесь, сдюжим, — согласился Горлов. Злобин окинул взглядом площадку скалы, превратившуюся в осажденную крепость.
Собственно, голой скалой был только передний, выходящий в котловину край площадки — «лоб», как сразу же окрестил это место Злобин.
На нем, всего в десяти-двенадцати шагах от обрыва, стояла гробница-мавзолей над могилой какого-то святого — приземистое строение, сложенное из жженного, позеленевшего от времени кирпича.
Неуклюжее здание, прикрытое сверху куполом, похожим на перевернутый котел, и украшенное по углам четырьмя миниатюрными башенками, с опаской посматривало на Злобина узкими стрельчатыми окнами.
Злобин неторопливо подошел к гробнице.
«А стены-то выложены, как в крепости, — подумал комиссар. — Чуть не два аршина толщины».
Мрак, царивший внутри гробницы, мешал Злобину через окно рассмотреть что-либо, и он, недовольно сплюнув, отправился разыскивать командира отряда.
Ланговой стоял над самым обрывом за мавзолеем и оглядывал в бинокль расстилавшуюся внизу котловину и дальнее ущелье.
— Ну, что ты вылез этаким фертом? — сердито проговорил комиссар, сам, однако, останавливаясь рядом с командиром. — Щелкнет какая-нибудь сволочь снизу — и будь здоров. Загремишь прямым сообщением.