Ланговой опустил бинокль, невесело улыбнулся, взглянув на недовольное лицо комиссара, и, отходя от обрыва, проговорил:
— Не щелкнут! За спиной — стена святилища. Во-первых, маскирует, а во-вторых, кто же решится стрелять в гробницу? В святыню!
Усевшись на высокий цоколь фундамента гробницы, Ланговой снова поднес бинокль к глазам. Злобин сел рядом с командиром.
Вид со скалы был чудесный. Росшие по всей котловине деревья отсюда, с высоты, выглядели небольшими круглыми кустиками; там, где деревья сбегались в небольшие рощицы, казалось, были раскиданы зеленые коврики с упругим, прямостоящим ворсом.
Но живописному виду не хватало простора. Котловина была очень невелика, не более версты в самом широком месте. А вокруг громоздились горы. Темно-серые, почти черные, иссеченные ветром и дождями громады, покрытые трещинами и расселинами, казалось, готовы были каждую минуту обрушиться на маленький зеленый оазис, дерзнувший раскинуться в самом сердце горного хребта. Но пока они, словно в раздумье, стояли и хмуро смотрели на маленькое селение, такое беспомощное перед их грозным величием. У всякого, кто привык к широким степным просторам или живому шуму лесов, эти безмолвные каменные великаны вызывали чувство тоски и тревоги.
Внизу, в селении, не видно было ни одного живого существа. Даже собаки не бегали по улицам. Все замерло, притаилось, молчало, точно в ожидании грозы. Только две горные речушки бушевали, торопясь убежать из ущелий.
Ланговой подумал: «Невесело сейчас внизу, в селении. Беднота боится басмачей, а у богачей при виде нас поджилки трясутся. Все попрятались».
Комиссар, видимо, думал о том же.
— Селение-то словно вымерло, — заговорил он и, помолчав, добавил: — Отсюда, сверху, вся политэкономия, как на ладони. В середке богатеи. Вишь, усадьбы-то у них. У каждого на дворе хоть эскадрон на постой размещай. А кругом хибарки да развалюшки. И как в таких норах люди живут?!
— Живут, — мрачно подтвердил Ланговой. Опустив бинокль на колени, он повернулся к Злобину: — А знаешь, комиссар, в богатых усадьбах живут не просто богачи, — святые.
— Святые? — удивился Злобин.
— Ну, святые не святые, а в общем потомки вот этого, который здесь похоронен. — И Ланговой похлопал ладонью по стене гробницы.
— Слушай, Сеня… Ты, часом, не того… — Комиссар отложил цигарку, которую начал было скручивать, и выразительно покрутил пальцем около собственного лба.
— Да нет, не беспокойся. Я в полном сознании, товарищ комиссар.
— Товарищ командир! — окликнул Лангового неслышно подошедший Кучерявый. — В этой холабуде, — он указал на мавзолей, — люди сидят, как с ними быть?
— Какие люди? Откуда они здесь взялись?
— Обыкновенно какие. Узбеки. Даже не простые узбеки, а попы узбекские. Их там три человека. Когда мы по вашему приказу поднялись сюда с пулеметом, они уже там сидели. Я и приказал им не вылазить, сидеть до вашего прихода. А то, кто его знает…
Кучерявый умолк. Совсем еще юноша, почти мальчик, он никогда не терялся в опасности, был хладнокровен в бою, но всегда смущался и даже краснел, когда говорил с командиром.
Ланговой стал быстро укладывать бинокль. Комиссар неторопливо вынул папиросу изо рта и ответил отделкому:
— Правильно сделали, товарищ Кучерявый, что задержали этих «узбекских попов». Нечего им тереться среди красноармейцев. — И, вставая вместе с Ланговым, добавил: — А ты, отделком, думал, что у могилы святого попов не бывает? Ошибаешься. Было бы болото, а черти найдутся. Сейчас посмотрим, что это за птицы. Оставлять их здесь ни в коем случае не следует.
Командир и комиссар, обойдя здание, подошли к выходу, находившемуся в противоположной от обрыва стене.
Низенькая двустворчатая дверь, вся покрытая сложнейшей паутиной резного узора, была не заперта. Ланговой толкнул ее, и обе половины со скрипом отворились.
В переднем помещении гробницы не было ни души. В узенькие окна света проникало совсем немного, и в комнате царил полумрак.
Ланговой и Злобин вошли во второе отделение. Здесь было значительно светлее. Чистые, хорошо побеленные стены комнаты отражали свет, лившийся снаружи сквозь шесть окон, похожих на бойницы.
Середину комнаты занимал огромный камень надгробия, похожий на гигантский утюг с обломанным носом и без ручки.
Сверху надгробие покрывала тяжелая темно-красная ткань с неярким узором. Поверх ткани, на головной части надгробия, раскинулось зеленое шелковое знамя — знамя пророка, знамя священной войны мусульман.
В левом, наиболее затемненном углу комнаты на расстеленном коврике сидели три человека.
В центре, опершись локтями на колени подогнутых ног и сосредоточенно глядя на сложенные в горсть ладони, с видом человека, погруженного в глубокие размышления, сидел сухощавый старик в белоснежной, искусно повязанной чалме и халате из неяркого дорогого шелка.
Лицо старика, с хищным, сухим носом, совершенно белой бородой и черными, густыми, сросшимися у переносья бровями было красиво. Нездоровая белизна кожи, впалые щеки и горящий взгляд из-под нависших бровей придавали ему зловещий вид.
Сидевший рядом с ним человек средних лет был одет в халат из такого же шелка. Чалма его соперничала с чалмой старика своими размерами и белизной. И все же с первого взгляда можно было понять, что здесь, рядом, на ковре сидят господин и его слуга, сидит духовный наставник, обладающий большой властью над душами сотен религиозных людей, и его ученик.
Даже в том, как он сидел, в своей попытке изобразить углубленность в благочестивые размышления, этот второй подражал властному старику; однако на его широком, расплывшемся лице отразился страх перед вошедшими в гробницу красными командирами. Кидая вороватые взгляды на Лангового и Злобина, он не замечал, как дрожат его поднятые кверху ладони.
Третий, еще совсем молодой, в косо намотанной чалме, сидел в самом темном углу. Низко склонив голову, он прятал подбородок и губы в вырез стеганого халата. Казалось, этот третий борется с начавшимся приступом лихорадки и вот-вот ляжет тут же, на ковре, натянув на голову теплый халат.
С минуту командиры молча рассматривали людей, сидевших на ковре. Злобин, заметив, что в дверь заглянул Тимур Саттаров, позвал его.
— Переводить мне будешь, о чем здесь разговор пойдет, — шепотом приказал он.
— Почтенные! — по-узбекски обратился Ланговой к незнакомцам. — Кто вы такие и что вы здесь делаете?
Ни один из трех даже не пошевелился. Только глаза второго чалмоносца испуганно стрельнули в Лангового и сразу же спрятались под опущенными веками. Несколько секунд стояла тишина. Затем старик, словно до него только что дошел звук голоса командира, медленно поднял глаза, посмотрел на Лангового отсутствующим взглядом и снова уставился в ладони.
— Вы что, оглохли? — повысив голос, повторил свой вопрос Ланговой. — Кто вы такие?
Старик снова взглянул на Лангового.
— Служители бога, — ответил он сильным, немного скрипучим голосом. — Не мешайте нам, командир. Здесь, у могилы великого святого, все помыслы обращаются только к богу. Прошу вас, разрешите нам остаться на своем месте. Мы не воины. Наше дело молитва. Я хранитель этой святой гробницы, а эти два человека — мои ученики.
Ланговой хорошо знал, что мусульманское духовенство поддерживает басмачей и активно борется против Советской власти. Он был уверен, что перед ним враги, причем враги самые непримиримые, самые коварные. Но он так же хорошо знал, что в массах неграмотного узбекского крестьянства уважение к святошам все еще очень велико. В голове мелькнуло: «Может, оставить их здесь? К двери — охрану. Пусть сидят. А то выгонишь — они завоют об осквернении святой могилы большевиками».
Командир взглянул на Злобина. Комиссар еле заметным движением глаз дал понять, что надо действовать решительней. Тимур Саттаров, сурово сжав губы, смотрел на святош с откровенной ненавистью.
Размышляя, Ланговой, забывшись, облокотился на покрытое тканью надгробие и вдруг почувствовал, что камни под локтем подались и осели. «Что это. Надгробие всегда делают очень крепким. Тут что-то не так».
Перехватив тревожный взгляд, брошенный стариком на надгробие, Ланговой утвердился в своих подозрениях. Не допускавшим возражения тоном он приказал:
— Здесь вам оставаться нельзя. Могилу вашего святого никто не тронет. Все будет цело. А вам придется немедленно уходить. Соберите свои вещи и спускайтесь вниз, в село.
Хранитель мазара испытующе посмотрел на Лангового. Взгляды людей из ненавидящих друг друга миров скрестились. Старик первый отвел глаза и с неожиданной, почти юношеской легкостью поднялся на ноги. Вслед за стариком встали и его ученики.
— Если таково желание русского командира, то мы ему безропотно подчиняемся, — преувеличенно почтительным тоном проговорил хранитель святилища. — Но у меня, смиренного служителя этого святого места, есть просьба к вам, командир красных воинов. Не оскверняйте нашей мирной святыни. Не разрушайте в пылу боя могилы святого. Каждый камень, каждая пылинка из стен этой гробницы священны для мусульман. Помни об этом, командир, и да будет твой путь блестящим, а смерть легкой, славный русский воин. — Прижав правую руку к груди, старик, поклонившись Ланговому, медленно пошел к выходу. Ученики потянулись вслед за ним.
— Собака, — еле слышно прошипел старик в лицо Тимуру Саттарову, остановившись рядом с красноармейцем. — Народ свой продал, веру продал, к русскому ушел! Грязная собака!
Саттаров отшатнулся от старика, с ласковой улыбкой на губах шептавшего яростные ругательства. Лицо красноармейца побледнело. Но это продолжалось всего одно мгновение. Едва хранитель гробницы отошел от Саттарова на два шага, как красноармеец торопливо обогнал старика и распахнул перед ним створку двери.
Когда же хранитель гробницы, польщенный и обманутый покаянным видом красноармейца, остановился у входа, Саттаров выпрямился и так же тихо, но с холодным бешенством прошептал:
— Если бы не приказ русского ком