оялись. Потом увидели: басмачей много убито, живых меньше осталось — смелей стали. Видим, совсем плохо вам стало. Дехкане поднялись. Басмачи думали, мы им помогать пришли. Мы совсем неожиданно на басмачей кинулись. Правильно мы сделали?
— Правильно, Джура, все правильно, дорогой! Герой ты… А это зачем подожгли? — вскричал он, увидев пылающее жилище хранителя гробницы.
— Там курбаши спрятался! — доложил Джура. — Он сразу же убежал, как только мы на басмачей кинулись.
Тем временем уцелевшие басмачи были связаны и согнаны на край площадки. Их окружили крестьяне.
Ланговой, приказав Горлову с двумя красноармейцами охранять пленных, подошел к пожарищу. Сено, сложенное вдоль стены постройки, уже догорало. Зато веселым огнем полыхали оконные переплеты, косяки и сухая камышовая крыша. Около крепко запертой изнутри двери стояли крестьяне, вооружившиеся винтовками басмачей.
— Спасибо, товарищи! — по-узбекски обратился к ним Ланговой. — Без вашей помощи нам бы не сдобровать.
Обрадованные тем, что красный командир заговорил с ними на их родном языке, крестьяне наперебой стали приглашать Лангового отдохнуть в их селении, дождаться подхода нового отряда.
— Скоро придет очень много красных воинов, — убежденно сказал Ланговому пожилой худощавый узбек в старом, сильно заплатанном халате. Крестьянин показался Ланговому знакомым. «Где же я его встречал?» — подумал командир, и вдруг в его памяти возникла картина: две головы в чалмах, выглядывающие из-за дувала. «Да ведь это тот самый, который помог Джуре! Значит, это и есть большой Ашурбай», — вспомнил Ланговой и, благодарно улыбнувшись, пожал руку растерявшемуся крестьянину: — Спасибо за помощь, друг. Большое спасибо.
Пылавшая крыша грозила каждую минуту обрушиться. Пора было подумать о скрывшихся внутри бандитах.
Ланговой рукояткой маузера постучал в дверь дома.
— Эй! — крикнул он. — Предлагаю вам сложить оружие и сдаться. На раздумье три минуты, — и, взглянув на пылающую кровлю, добавил: — Хотя крыша, пожалуй, и трех минут не выдержит. Торопитесь.
Ответ раздался совсем рядом. Видимо, огонь выгнал главарей шайки из комнат, и они сейчас столпились около самой двери, ведущей из прихожей наружу.
— Мы согласны сдаться, но требуем… — заговорил из-за двери чей-то хриплый голос.
— Ничего требовать я вам не позволяю. Складывайте оружие и выходите поодиночке с поднятыми кверху руками. У вас осталось две минуты.
Из-за двери донеслись приглушенные голоса… Там, очевидно, спорили. Затем вдруг кто-то раздраженно крикнул: «Ну, и уходите к черту, трусливые шакалы…» И сразу же глухо стукнул пистолетный выстрел.
С полминуты там царило молчание. Затем послышалось:
— Мы сдаемся, командир! Пусть эти псы из ущелья отойдут от дверей. Мы сдаемся Красной Армии. Крестьяне не имеют права стрелять в нас. Мы пленные.
Из открывшихся дверей вначале повалили клубы дыма, затем один за другим вышли пять человек. Впереди шел хранитель гробницы Исмаил Сеидхан, за ним невысокий толстый человек в дорогом парчовом халате. Лицо его было красным. Маленькие, слезящиеся, почти лишенные век глаза смотрели зло, как у затравленного хорька. Последними вышли ученик Исмаила Сеидхана и двое молодых басмачей, — видимо, личная охрана курбаши.
— А где Курширмат? — спросил Ланговой.
— Еще утром господин главнокомандующий отбыл отсюда, поручив завершить дело с осквернителями мазара своему помощнику, — склоняясь в глубоком поклоне, указал на краснолицего басмача ученик Исмаила Сеидхана.
— Струсил пес. Убежал, — сердито проговорил Джура.
С ненавистью смотрели дехкане на главарей воинства ислама. Только авторитет Красной Армии удерживал дехкан от немедленной расправы с пойманными грабителями. Взглянув на своих еще вчера покорных прихожан, хранитель гробницы, как в ознобе, передернул плечами и торопливо зашагал к охраняемой Горловым группе басмачей.
— Стой! — приказал Ланговой. — Саттаров и Салихов! Снимите с них чалмы и свяжите им руки. Да покрепче!
Под одобрительные возгласы крестьян Тимур и Джура стали стягивать покорно протянутые им руки врагов.
— Видать, Иранбек тоже смылся с Курширматом? — язвительно усмехнулся Ланговой.
Краснорожий, не разжимая губ, мотнул головой в сторону догоравшей постройки. Встретив недоумевающий взгляд командира, ученик хранителя гробницы торопливо пролепетал, угодливо кланяясь:
— Уважаемый помощник достойного курбаши не захотел сдаваться и застрелился. Клянусь святой могилой великого Али, он застрелился сам.
А святая могила, грязная и закопченная, со стенами, израненными пулями, мрачно чернела на фоне безоблачного синего неба.
Снизу из ущелья донесся цокот сотен копыт и громкие голоса командиров. Подходил отряд Лобова.
Последний прыжок
1. Первые шорохи
Тихие летние сумерки спускались на Ташкент. В новой части города было шумно. Ярко освещены витрины еще немногочисленных государственных магазинов, широко открыты двери десятков частных лавок и лавчонок. На улицах полно молодежи; одни со связками книг и тетрадей в руках торопятся в вечерние школы, другие, принаряженные, спешат в кино или театр. Стучат колеса пролеток, чуть слышно шуршат шины экипажей; торопливо бегут по направлению к вокзалу переполненные трамваи: едет ночная смена, в основном — рабочие железнодорожных мастерских.
Зато в старогородской части Ташкента стояла тишина. По узеньким, мощенным крупным булыжником улицам, мимо высоких глинобитных стен-дувалов и наглухо запертых калиток неторопливо плыли к мечети правоверные. В большинстве случаев это состоятельные люди. Распустив по шелку халатов то седые, то ярко-рыжие от хны бороды, они важно и покровительственно взирали на окружающих из-под белоснежных, искусно завязанных чалм. Но изредка попадались и другие люди — молчаливые, изможденные тяжелым трудом, одни — в дешевых бумажных халатах, на других — подвернутые до колен штаны.
Эти люди не плыли важно по самой середине улицы, а незаметно, словно стыдясь своей бедности, пробирались около самых дувалов.
Из узкого переулка медленной походкой усталого человека вышел на главную улицу высокий, худощавый узбек лет сорока пяти. Темная ситцевая рубашка, заправленная в брюки, порядком засаленный пиджак, кепка и старые сандалии на босу ногу составляли его костюм. Он в нерешительности остановился на углу, словно не зная, как быть: повернуть ли налево к мечети или идти направо — домой.
— Почтенный Саттар Темирчи, кажется, забыл дорогу в дом молитвы? — с елейным ехидством проговорил важно шагающий по середине улицы тучный старик в шелковом халате и зеленой чалме. Зеленая чалма напоминала всем, что ее хозяин принадлежит к высокочтимым потомкам самого пророка Магомета. На лице старика расплылась благожелательная улыбка, но в глазах горела откровенная злоба.
— Молитва, идущая от сердца, всегда угодна богу, где бы ни молился правоверный — дома или в мечети, — независимым тоном ответил Саттар Темирчи, но в его голосе все-таки послышалось смущение. Потомок пророка, не удостоив Саттара ответом, проплыл дальше.
— Салям аликум, Саттар-ака, — почтительно поздоровался с Саттаром невысокий, дочерна загорелый человек в ситцевом халате.
— Здравствуй, Гулям, — приветливо улыбнулся Саттар. — В мечеть?
— Да, хозяин приказал обязательно сходить.
— На молитву гонят чуть не палкой… — неодобрительно усмехнулся Саттар. — А сам-то хозяин где?
— Уже с час как ушел в мечеть. Только кончили укладываться, он ушел.
— Укладываться?! Куда это собрался уезжать твой хозяин? — спросил Саттар, направляясь вместе с Гулямом к мечети.
— Ох! Ты ведь не знаешь, — оглянувшись по сторонам и понизив голос, ответил Гулям. — Всех жен с детьми хозяин отправил в Той-Табе, к брату, а сам завтра уезжает в Наманган!
— Припекло, значит, — удовлетворенно кивнул головой Саттар. — И сад, и дом — все бросает, живоглот проклятый, лишь бы шкуру спасти.
— Зачем бросает? — удивился Гулям. — Где ты видел, чтобы богатый человек отказался от своего имущества? Дом хозяин отдал своему старшему сыну Самигу. Самиг теперь большим человеком стал. Должность высокую получил.
Саттар нахмурился, но ничего не ответил. Так в молчании они дошли до конца квартала и повернули к мечети.
Это была одна из небольших старогородских мечетей Ташкента. Прямо с улицы несколько широких каменных ступеней вели к невысокому портику, поддерживаемому четырьмя приземистыми кирпичными столбами. В глубине портика темнела резная, старинной работы, деревянная дверь в мечеть. Под потолком висел большой старинный фонарь. Обычно закоптелый и пыльный, сейчас он был чисто протерт, и в нем горела не простая коптилка, а хорошая лампа со стеклом. При свете фонаря человек двадцать собравшихся на молитву правоверных столпились около одного из столбов портика. Болезненного вида юноша в пестром ферганском халате и большой чалме негромко, но проникновенно читал наклеенное на столб воззвание. Глаза его возбужденно блестели. «…Эти кяфиры и ренегаты-коммунисты не верят в бога, пророка и день страшного суда. Верующих они лишают всего и обрекают их имущество и жизнь на гибель…» — громко звучал в тишине высокий голос.
— Истинно так. Святые слова, — утробно вздохнул пожилой безбородый узбек с тупым, заплывшим жиром лицом и вытер струящийся из-под чалмы пот. Но его никто не поддержал. Многие, нахмурившись, отошли в сторону, остальные, испуганно переглядываясь, топтались на месте.
«…Теперь наша Родина превратилась в арену борьбы. Священная война стала обязательной и насущной потребностью сегодняшнего дня…» — продолжал читать воззвание молодой узбек.
Саттар и Гулям остановились за спинами столпившихся около столба людей и внимательно прислушались.
«Мусульмане! Смело начните священную войну… — донесся до них голос чтеца. — Сам бог вам помощник и покровитель. Вам будут помогать четыреста миллионов мусульман, обитающих на земном шаре, и все религиозные нации. Бог даст…»