Из темноты ночи вынырнул человек в военной форме.
— Слушаю вас, товарищ Саттаров!
— Проводите граждан пока в правление колхоза. Я скоро приду.
— Слушаюсь.
В чайхане старики и женщины понемногу освобождались от оцепенения. Они уже с интересом следили через окно чайханы за тем, как два ярко пылающих факела освещают спускающуюся с холма группу людей.
— Что ж мы сидим здесь, граждане? — ободряюще заговорил Мухамедов. — Пойдемте навстречу вашим «покойным предкам».
Он первым вышел из чайханы. За ним дружной гурьбой шли ворошиловцы и краснооктябрьцы, следом потянулись бустонцы. На площади толпа остановилась.
И вот, освещенные светом факелов, ярко пылавших в руках Аширмата, Алима и Вани Чернышева, «покойники» под конвоем Смирнова и Мальяна вступили на площадь. Их было четверо.
Впереди, опустив голову, шагал пожилой толстый человек, за ним — старик, продававший табак строителям канала. Шествие замыкали двое здоровенных верзил.
— Наш полевод! Святой ишан! Сыновья Ашурбая! — зашелестела толпа.
Только сейчас колхозники рассмотрели, что руки всех четырех связаны. Вместо веревок были использованы чалмы задержанных.
— Товарищ Саттаров! Ваше задание выполнено, — доложил Смирнов подошедшему Саттарову.
— Вижу. Справились отлично. Благодарю, — пожал руку Смирнову и его товарищам Саттаров и вдруг, приглядевшись к старому продавцу табака, удивленно воскликнул:
— A-а! Старый знакомый! Исмаил Сеидхан… Хранитель могилы Али Шахимардана. Значит, первые «десять лет» ничему вас не научили. Вы снова показали свои ядовитые зубы. Ну, это уже в последний раз. — И, повернувшись к крыльцу здания правления колхоза, крикнул:
— Товарищ Петров! Примите и этих четверых.
С утра на трассе все разговоры только и вертелись вокруг ночного происшествия на кладбище и предстоящего приезда в Бустон члена правительства.
Героями дня была пятерка смельчаков. Каждому хотелось поговорить с ними, узнать подробности поимки «покойников».
Алексей на все вопросы отвечал, улыбаясь:
— Ничего особенного. Пошли, выследили и взяли. Обычное дело.
Алим вначале рассказывал подробно, отвечая и за себя и за молчаливого Аширмата, но потом, видя, что поток любопытных не убывает и вопросам не видно конца, а на помощь Аширмата рассчитывать не приходится, начал с таким проворством орудовать кетменем, что посетителям стало неловко отрывать его от дела.
Мальян, втайне очень довольный всеобщим вниманием, с виду не придавал никакого значения случившемуся.
— Ерунда! — отмахивался он от желавших узнать подробности. — У нас на Кавказе не то бывало!.. — И замолкал, давая этим понять, что ловля «покойников» на Кавказе — обычное дело.
Ваня Чернышев был на верху блаженства. Захлебываясь, он рассказывал всем желающим, как они сумели незаметно войти в мечеть, как Аширмат сразу же подмял под себя полевода, готовившегося «выступить» вслед за ишаном, как Мальян прыгнул на ишана, изрыгавшего проклятия, как Алим и Алексей схватились с двумя здоровенными парнями — охраной ишана и полевода.
Ваня откровенно признавал, что его участие в происшествии выразилось только в том, что он двумя переданными ему электрофонариками освещал поле боя и переживал за товарищей.
На прилегающих к Бустону участках трассы царило оживление. Каждому хотелось послушать депутата Верховного Совета, бывшего кузнеца из селения Ширян-Таш Саттара Мирсаидова.
Перед сумерками в Бустон потянулись строители.
Собрание хотели провести в чайхане, но сразу же стало ясно, что небольшое помещение не вместит и десятой доли пришедших. Поэтому собрание, несмотря на ночной холод, было решено перенести на центральную площадь селения. Стол президиума, застланный кумачом, поставили на летний помост перед чайханой.
В густых сумерках на переполненную народом площадь мягко въехала легковая автомашина и остановилась около чайханы. Из машины вылез очень высокий, могучего сложения человек.
Здороваясь со строителями канала, депутат, лукаво прищуриваясь, проговорил:
— Никогда не думал, что в маленьком Бустоне живет столько народу. Ведь у вас тут целая армия.
Седобородый, почтенного вида бустонец, здороваясь с депутатом, дипломатично поддержал:
— Да, дорогой братец Саттар, народу в Бустоне много… Время настало такое… Народу много.
— И вся эта армия испугалась крика четырех ослов, забравшихся в старую мечеть? Не верится даже. Неужели и в самом деле испугались?
Почтенного вида бустонец смущенно потоптался на месте и, не ответив, замешался в толпе. Зато строители отвечали депутату весело и дружно:
— Испуга не было, товарищ Мирсаидов!
— Мы их уже прихлопнули, этих ослов-то!
— Сами справились.
— Напрасно только вас от дел оторвали, товарищ депутат!
Секретарь райкома, приехавший вместе с депутатом, открыл собрание. Огласили заявление бустонцев, в котором они просили не трогать кладбище. Председатель собрания предложил колхозникам, подписавшим заявление, выступить и рассказать, почему они возражают против переноса кладбища. Но тут произошла заминка. Никто из людей, поставивших свою подпись под заявлением, не захотел говорить.
— Так что же получается, товарищи? — недовольно заговорил председатель. — Заявление подписали, шум вокруг этого заявления подняли, а теперь в кусты?
— Дай мне слово, сынок! — раздался голос из отдаленных рядов.
— Пожалуйста, отец! — обрадовался председатель, пытаясь рассмотреть в темноте, кто просил слово. — Да вы выходите сюда, на свет.
К столу подходил невысокий худощавый старик, одетый в поношенный ватный халат, низко подпоясанный серым вылинявшим платком. На голове старика, несмотря на холодную погоду, была только тюбетейка.
Он легко взошел на помост, встал у левого конца стола, оперся на него одной рукой и долго рассматривал бустонцев, сидевших ближе всех, в полосе света, падавшей от стола президиума. Был он стар годами, но крепок и силен.
— Дядюшка Мамарасул! — зашептали между собой бустонцы. — С канала приехал! Наверное, председатель и парторг прислали!
А старик несколько минут всматривался в темноту, узнавая, кто из знакомых где сидит, не обращал никакого внимания на нетерпеливые взгляды председателя собрания, удивленного его молчанием.
— Товарищи односельчане! Меня прислали наши колхозники, работающие на канале, — наконец заговорил он звучным, молодо звучащим голосом. — Ваши братья и сыновья велели передать вам такие слова: «Нам стыдно за вас, седобородые, почтенные отцы, живущие на спокое, всем обеспеченные за счет колхоза и, видимо, от безделья вспомнившие старые сказки про мертвецов, про чудеса и про разные другие глупые вещи, в которые никто, кроме вас, давно уже не верит. Нам стыдно за всех тех, кто остался в колхозе и дал себя обмануть, как грудных младенцев. Нам стыдно за вас потому, что вы как верблюды, на поводу у наших недобитых врагов — врагов Советской власти, врагов народного счастья. Этим вы опозорили всех нас. Весь наш колхоз. Чтобы смыть с колхоза грязное пятно позора, нанесенное вами, мы обязались выполнить на канале две нормы работы в такой срок, в который должны были бы сделать одну норму. К вам мы посылаем старого дядюшку Мамарасула, чтобы он передал вам эти наши слова». Я сейчас сказал то, что велели передать вам ваши сыновья и дочери, ваши сестры и братья, смотрящие вперед, а не назад, как вы, почтенные односельчане. Поняли ли вы эти слова?
Старик замолчал, ожидая ответа.
— Поняли… — мрачно ответил кто-то из бустонцев.
— «Поняли»… — передразнил старик ответившего и вдруг словно взорвался — Ничего вы не поняли, уважаемый дед Хаким. И никогда ничего не понимали. Я ведь помню. Еще мальчишкой вы были согласны за кусок лепешки облизать богача Ашурбая с головы до пят. Вам бы только сидеть да слушать, как какой-нибудь святоша коран читает. И вы ничего не поняли, достопочтенный братец Карим. Ведь и для вас этот проходимец из Шахимардана, старый пес Исмаил Сеидхан — самый почтенный, самый святой человек. А то, что этот святоша все время пытается вредить Советской власти, той самой Советской власти, которая сделала вас, уважаемый и белобородый братец Карим, богатым и счастливым, — этого вы никак не видите… не хотите видеть.
— Вот это отчитывает… почище проклятий Сеидхана! — прозвенел в наступившей тишине восторженный голос.
А старик, распаляясь, продолжал:
— «Просим не тревожить прах наших предков, похороненных на кладбище на холме», — писали вы в заявлении. — А чьи это там предки похоронены? Может быть, ваши, достопочтенный дед Хаким? Так ведь я помню, что ваш отец переселился сюда из Джизака и умер от голода в худой год в Намангане. Там его и зарыли, неизвестно где. И ваша мамаша померла одновременно с ним. Может быть, ваш отец или дед там похоронены, дорогой братец Карим? Нет, не там они похоронены. Отец вашего отца Тохтасын утонул, когда вода прорвала дамбы Иски-арыка, лет пятьдесят тому назад, а отец погиб на тыловых работах в большую войну. Может быть, ваши, Карамат-ой? Так ведь вы приехали в Бустон из селения Ширин-Таш. Чьи же там предки похоронены?
Старик на мгновение замолк, словно припоминая всех, кто умер в кишлаке на его памяти. А затем продолжал:
— Наших предков там нет. Их даже после смерти не пускали на почетные места около мечети. Все места там уже давно захватили наши бустонские богачи. А уже лет двадцать на этом кладбище вообще никого не хоронят. На кладбище у мечети лежат предки Курбан Пансата — басмача, уничтоженного красноармейцами под Шахимарданом. Там похоронены все предки Шарифа-ходжи, расстрелянного Советской властью в 1921 году за контрреволюцию. А какое нам дело до предков этих шакалов? Почему из-за них наш канал, наше счастье должно сворачивать в сторону? Кто вам позволил своим глупым заявлением беспокоить правительство, отнимать у него время, нужное для важных дел? Товарищ Мирсаидов! — повернулся старик к депутату. — Весь бустонский колхоз сейчас на канале. Там большинство нашего народа, и мы решили единогласно: канал просим вести прямо через холм. Я кончил.