— Через три дня жду вместе с дочерью.
Затем, выпрямившись в седле, он простер руку и своим громким, далеко слышным голосом произнес:
— Во имя бога милостивого, милосердного! Да будет мир и благодать над домом и всеми делами правоверного мусульманина.
Заперев за уехавшим гостем ворота, Тургунбай направился в женскую половину дома.
Однако, войдя в комнату дочери, Тургунбай не нашел там Турсуной. Недовольно поморщившись, он обошел помещение, придирчивым взглядом окидывая находящиеся вокруг предметы. Что искал Тургунбай? Он и сам не мог бы ответить на этот вопрос. Но с отъездом ишана старые сомнения ожили в его душе. Он чувствовал, что дочь живет какой-то особой, неизвестной ему жизнью, и сейчас искал что-либо, подтверждающее его подозрения. Но в комнате ничего подозрительного не было. Необычным было только то, что новая, недавно купленная Тургунбаем за большие деньги паранджа из голубого бархата лежала на сундуке. Она раздражающе ярким пятном расплылась на кипе толстых ватных одеял, уложенных в нише стены. «К ишану в парандже идти хотела, глупая девчонка», — усмехнулся Тургунбай. Подойдя к нише, он провел рукою по тугому ворсу дорогого бархата и в этот момент вспомнил, что вчера, когда он приказал Турсуной идти к ишану, новая паранджа была спрятана. Вчера он ее не видел в этой нише. Значит, дочь только сегодня достала ее из сундука?! Значит, она хочет куда-то идти!.. Брови Тургунбая недовольно сдвинулись, и рука, лежавшая на парандже, сжалась в кулак.
— Турсуной! — рявкнул он.
— Что, отец? — донесся со двора голос дочери.
— Иди сюда! Я хочу с тобой говорить, — крикнул в ответ Тургунбай, с трудом подавляя поднимавшийся в груди гнев.
— Иду, отец!
Через секунду двери распахнулись, и Турсуной вбежала в комнату. Оживленная и румяная, с руками и даже носом, вымазанными в муке, она была очаровательна. Вся фигура девушки олицетворяла радость и ожидание счастья. Тургунбай невольно залюбовался дочерью, но, сделав недовольное лицо, проворчал:
— Зачем сама взялась стряпать? Разве Ахрос не справится?
— Мне скучно, отец! Стряпать интересно, — еще не остыв от радостного возбуждения, ответила девушка, оттирая руки от муки.
— Скучно — вышивай, — назидательно проговорил Тургунбай, усаживаясь на ковер в почетном углу комнаты. Его гнев уже улегся. Он предвкушал радость, какую вызовет в дочери его сообщение о предстоящем ей замужестве.
— Садись, — приказал он. — У меня есть для тебя радостная новость. Садись, слушай.
Турсуной опустилась на краешек ковра: предписываемые обычаем правила уважения к старшим не позволяли ей сесть рядом с отцом. Она тотчас потухла, словно чувствуя, что радость старого отца не может быть радостью для нее.
— Я вас слушаю, отец, — негромко сказала Турсуной.
— Великая милость аллаха посетила наш скромный дом. Огромное, ни с чем не сравнимое счастье ожидает тебя. Сегодня ночью в разговоре со мной высокочтимый Исмаил Сеидхан, святой ишан и наш с тобой господин, изъявил желание сделать тебя своею женою.
Только что румяное личико Турсуной стало белым, как мел. Глаза широко раскрылись и потемнели.
— Исмаил Сеидхан? — прошептала она. — Но ведь он старик. Он старше вас…
— Высокочтимый ишан Исмаил Сеидхан совсем не старик, — наставительно ответил Тургунбай. — Так, пожалуй, ты и меня в старики запишешь, — в голосе Тургунбая послышалось раздражение. — Он всего лет на восемь старше меня. А какой же я старик? — облокотившись на подушки, Тургунбай с довольным видом оглядел свое тучное, массивное тело. — Да и разве можно спрашивать о годах такого человека, как святой ишан Исмаил Сеидхан? Молодой девушке неприлично говорить о возрасте человека, предназначенного ей в мужья. Я дал учителю свое согласие, — с важным видом, как будто он не сразу согласился, а мог и впрямь отказать Исмаилу Сеидхану, закончил Тургунбай.
— Отец! — вскрикнула Турсуной, вскочив на ноги. — Я не хочу быть женой Исмаила Сеидхана. Не хочу! Пожалейте меня! Я его боюсь!
Слезы хлынули из глаз девушки. В глубоком отчаянии она отбежала в угол комнаты, где была ниша, и уткнулась головою в голубой бархат паранджи.
— Ты будешь единственной женой ишана, — заговорил Тургунбай, все еще продолжая рассматривать себя и не обращая внимания на слезы Турсуной. — Он сказал, что разведется с двумя молодыми женами, а старшая, Саида, совсем старая, все время болеет. Скоро умрет. Ты будешь единственной женой.
— Отец! Дорогой отец! — подняв голову, умоляюще заговорила Турсуной. — Не отдавайте меня… ишану. Он старый, страшный! Я боюсь!.. — Но, встретив непреклонный взгляд Тургунбая, девушка поняла, что отец не отменит своего решения. Плача, она уткнулась в паранджу. — Ой, горе мне! Мамочка, милая, зачем ты не взяла меня с собою на небо? Мамочка, милая!!
— Твоя мать, хотя и женщина, но сумела вымолить у престола всевышнего счастье для своей дочери, — донесся до плачущей Турсуной голос отца. — Кто знает, может быть, благодаря ее молитвам аллах сподобил святого ишана обратить на тебя, недостойную, свой благосклонный взгляд. Покойница одобрила бы мое согласие на твой брак с ишаном. Я знаю.
Тургунбай старался говорить благочестивым тоном. Голос его, обычно грубый и отрывистый, стал тягучим и каким-то сладеньким. Слова отца, пренебрежительно говорившего о ее горячо любимой матери, показались Турсуной кощунственными. Это была грань, до которой простиралась отцовская власть.
— Не говорите так про маму! — закричала она таким высоким голосом, что Тургунбай вздрогнул. — Не говорите! Мама умерла потому, что вы злой, злой и несправедливый! Мама никогда не станет молиться за то, чтобы такой старик, как ишан, стал моим мужем… Он на козла похож. Да, да, на козла!
— Что! — заорал Тургунбай, вскакивая с ковра. — Да как ты смеешь, греховодница. Да я тебя… тебя в бараний рог согну. Дома, в комнате, в парандже сидеть заставлю.
Но Турсуной, от отчаяния потерявшую голову, уже невозможно было остановить.
— Не заставите! Нате вам вашу паранджу! Надевайте ее сами и женитесь на своем ишане.
Схватив паранджу, Турсуной скомкала ее и швырнула отцу.
Невозможно представить себе большего оскорбления для мужчины мусульманина, чем пожелание надеть паранджу. Тургунбай кинулся к дочери с поднятыми кулаками.
Девушка глядела на отца широко открытыми глазами, полными отчаяния и холодной ненависти. Тонкие пальцы ее судорожно теребили ворот платья. И Тургунбай струсил.
«Такая и убить себя не побоится, — пронеслось в его голове. — А ведь когда женой ишана станет, она мне все припомнит. Все выместит. Ишан в ее руках, как воск, станет. Ночная кукушка всех перекукует. Что я значу для Исмаила Сеидхана? Захочет дочь — и он меня в порошок сотрет. Выкормил змею».
Тургунбай усмирил ярость, хотя его руки еще сжимались в кулаки. Хриплым голосом он вдруг спросил:
— Зачем новую паранджу достала?..
Наступило долгое молчание. Видя, что ярость отца выдохлась, Турсуной, с трудом разжав зубы, проговорила:
— В гости пойду.
— К кому? — Тургунбай старался говорить спокойно, как будто ничего не произошло.
— К подругам.
— В гости к нашей ширинташской рвани и в старой парандже можно сходить. Новая пригодится к свадьбе, — снова повышая голос, сказал Тургунбай.
Девушка промолчала.
Не дождавшись ответа, Тургунбай, сутулясь, вышел из комнаты и громко захлопнул за собой дверь.
После разговора с дочерью старик долго не мог успокоиться. Неожиданное упрямство девушки напугало Тургунбая. Он весь искривился, вспомнив, как дочь назвала ишана старым козлом. «Как язык-то повернулся? Святого человека сравнить с вонючей скотиной, — отплевываясь проворчал он. — За такое дело камнями побить и то мало. Как собаку, камнями побить».
Размышляя над тем, как заставить Турсуной подчиниться, он механически повторил: «Старым козлом назвала… ох, греховодница!» И вдруг ему показалось, что Исмаил Сеидхан действительно в профиль чем-то похож на старого козла. Тургунбай даже улыбнулся такому неожиданному сходству, но тотчас же испугался своих мыслей и запричитал:
— Тьфу! Наваждение! И я… туда же, старый дурак. Велик аллах! И как я мог такое подумать…
Боясь, что и его одолеют нечестивые мысли, мысли, оскорбительные для святого ишана, Тургунбай торопливо вышел из комнаты.
— Баймурад! — позвал он батрака.
Но никто не отозвался на его зов.
— Баймурад! — повысил голос Тургунбай. Но батрак не подбежал и на этот раз. Гнев закипел в груди Тургунбая. «Что они? Сегодня нарочно взялись злить меня?! — пронеслось в его голове. — Сначала родная дочь, а теперь этот выродок».
— Баймурад! — заорал он так, что у самого зазвенело в ушах. — Где тебя шайтан носит, грязная, шелудивая собака.
На женской половине двора стукнула дверь амбара, в которой хранились сладости.
«Слепая дура Ахрос возится там и ничего не слышит, а этот пес пользуется, — с яростью подумал Тургунбай. — Опять до сладостей дорвался».
С женской половины во двор торопливо вбежал Баймурад. Испуганно глядя на хозяина, он просеменил к террасе и остановился, по-собачьи уставившись на хозяина. В уголках губ Баймурада белели кусочки халвы.
Тургунбай не спеша спустился по ступенькам, молча приблизился к побелевшему от страха батраку, на мгновение задержался, словно примерясь, а затем коротким, но сильным ударом стукнул его по зубам. Баймурад, как подкошенный, свалился на землю. Из разбитого носа и рта хлынула кровь.
— С-с-собака, — свистящим голосом проговорил Тургунбай, чувствуя, что после удара у него сразу стало легче на душе. — Собака! Только жрать!
Баймурад поднялся, сгребая ладонью кровь, заливавшую подбородок. Тургунбай снова сжал кулак. Баймурад закрыл глаза, но остался на месте, покорно ожидая удара.
Тургунбай внимательно осмотрел свой сжатый кулак и опустил его.
— Пойдешь, собака, и пригласишь соседа Маткарима, Алимджана-байбачу и Хамракула-бобо. Скажешь, дело есть. А потом подашь чай. Живо!