– Ах ты, крысенок! – орала она. – Ты здесь никто! А твоя мать – шлюха! Она даже не спрашивает о тебе! Как будто тебя нет! И ты такой же! Прячешься, как крыса, и питаешься объедками с моего стола!
Отец вернулся с работы уставшим и сразу лег спать. Макс закрылся в комнате. Из всех звуков, что доносились до него через плотную дверь, он хотел услышать только телефонный звонок. Хотел снять трубку и услышать ее голос. Никто не позвонил ни поздним вечером, ни глубокой ночью. А он не уснул до утра, услышав под утро знакомый скрежет. Неужто и в этой квартире завелась крыса? Или это была галлюцинация, реализовавшая его тайное желание: чтобы мама появилась рядом. Хотя бы в облике серой крысы, которую он никогда не испугается. Ведь только так мама может пробраться в этот ставший чужим дом. Где его никто не любит и папа не замечает, как ему одиноко, как тоскливо, как ему плохо…
Генерал был занят. Проблем сына, тем более психологических, он не замечал. Макс был здоров, слава богу. Спустя три года он отдаст сына в военное училище. И тот пойдет по стопам отца. Династия!
Что до супруги, то через два года Кораблев устал с ней бодаться. Он подумал: может, в чем-то она и права. Чего держать ее на привязи! Где в наши времена найти боевую подругу, соратницу-декабристку?! Женщины… Они такие, какие есть, и другими не будут. Пройти все до конца вместе с мужем – это для них невыполнимая миссия! Спасибо за сыновей, и точка! Он отправил ее в Москву. Она ведь хотела в столицу – неон и свет рампы манил.
И супруга генерала совсем там не скучала. Что и требовалось доказать… Однако богемная жизнь артистки театра, хоть и Российской армии, отвлекла ее от непомерных амбиций лишь на время. В какой-то момент она снова начала «пилить» генерала. И он повелся на точивший со стороны супруги упрек, внял мотивам, базирующимся на ущербной терминологии всеобщей коррупции. И перевелся в Москву с повышением.
Жена генерала должна ездить на белом джипе и иметь дачу на Рублевке – получи!
Кораблев, попирая собственные принципы, начал зарабатывать деньги, сперва кроя бюджеты по собственному усмотрению, а вскоре ввязавшись и в более серьезные дела. Иногда это были кровавые деньги. Один журналист даже окрестил Кораблева «оружейным бароном». Но это было в прошлом. В прошлом журналиста, замолчавшего навсегда усилиями ребят Дугина, и в его прошлом: Приднестровском, Абхазском, Чеченском…
Он тоже заплатил сполна, потеряв сына. И вина за смерть первенца не давала покоя все это время. А деньги никогда не считались лекарством, к тому же тот капитал, которым располагал генерал, управлялся его супругой. Это значило только одно – что, скорее всего, на счетах уже ничего не было. Она поддерживала только свой статус, пытаясь сравниться с женами его соседей-небожителей, чиновников, которые ничего не стесняются и выставляют напоказ кичливую роскошь.
Избавиться от опостылевшей жизни и гадкого состояния, от всех мыслей и проблем, от неминуемых обвинений в незаконной торговле стрелковым оружием, списанными задним числом танками и бронетранспортерами, в смерти ретивого борзописца… Все обязательно всплывет, ведь они, его влиятельные недоброжелатели, эти ретивые политиканы, действуют с упреждением, и все СМИ в их распоряжении…
Он писал записку сыну. Младшему, живому сыну:
«Сыночек! Прости меня за этот поступок. Возможно, моя ситуация не столь безвыходная, чтобы оставить тебя. Но навлекать на тебя гнев моих врагов в случае, если не успокоюсь и начну им мстить, я желаю еще меньше. Они сильнее и могущественнее меня. Будь осторожен. И сожги это письмо сразу после прочтения.
Я никогда ничего не боялся, не боюсь и смерти. Винить в ней никого не надо. Это мое решение. Я мог бы еще бороться, но устал безмерно. Меня хоть и похоронят с залпом караула, но бросят кости не в родовом склепе почетного некрополя, а за пределами кладбища. Так и должно быть. Бог не простит меня, ведь я сам себя не прощаю. На мне кровь твоего сводного брата, моего старшего сына: сперва я лишил его материнской любви и ласки, запретив общаться с родной матерью, а потом отправил его в самое пекло, соблазнившись ускорением его карьеры и представив, что мой отпрыск неуязвим. Есть и еще ошибки, которые я совершил. Надеюсь, ты не повторишь моей глупости и твои руки не обагрятся невинной кровью. Я же выбор свой сделал. И как видишь, заканчиваю свой земной путь не праведником. Я обуреваем гневом, и его последствия не заставят себя ждать даже после моей добровольной отставки. Традиции русского офицерства заставляют блюсти неписаный кодекс чести, когда душа болит, а совесть гложет. Честь имею. Служу России. А тебе желаю здравия».
Фельдъегерь доставит письмо к КПП Военно-дипломатической академии, именуемой знатоками «Консерваторией». И передаст в руки сыну.
…Генерал стоял в парадной форме перед зеркалом. Старая эмблема с летучей мышью на рукаве. Личное оружие – в руке. Дуло у виска. Выстрел. Нет больше генерала…
Его хоронили за оградой Троекуровского кладбища. Без залпа почетного караула. В присутствии лишь ближайших соратников. Жена на похороны не явилась, сославшись на высокое артериальное давление, артистично назвав свое состояние «мигренью». Сын не мог скрыть слез. Полковник Дугин молчал. Именно он взял на себя все организационные хлопоты. Купил гроб, нанял катафалк и пытался договориться с батюшкой об отпевании.
– Пушкина ведь отпевали. А дуэлянты приравниваются к самоубийцам, батюшка… – уговаривал перед похоронами Дугин.
– Поэт раскаивался и исповедовался перед кончиной, а Марину Цветаеву довел до рокового шага голод, истощение и моральное, и физическое. Помешательство, так сказать. Да и ходатайствовали за нее из епархиального управления. А ваш генерал – некрещеный даже. – Батюшка кладбищенского прихода не соглашался ни в какую.
– А Есенин? Его ведь отпевали… – демонстрировал свои ритуальные познания полковник.
– Так его в питерском «Англетере» чекисты удавили, такие ж, как твой генерал. Вы что ж, думаете, он по своей воле, добровольно из жизни-то ушел?
– Думаю, да. Баба довела. Танцовщица Айседора Дункан. А мой генерал – не чекист, батюшка, он военный разведчик.
– По мне так одно и то же. А на Есенина поклеп не наводи.
– Не в моего ты бога верила,
Россия, родина моя!
Ты, как колдунья, дали мерила,
И был, как пасынок твой, я.
– Это Есенин, батюшка. И он ушел из жизни сам. Отпойте генерала!
– Нет!
Ни аргументы, ни крупные купюры в валюте не смогли убедить священника, что генерал наложил на себя руки не в результате гнева или холодного расчета, ропота или неверия в милость Господа, хулы и богоборчества. Старец был непреклонен и неподкупен.
Памятник водрузили сразу, он был без креста и фотографии покойного. Могилу выкопали как-то небрежно. Гроб клали косо, едва не перевернув. Дорогой венок был лишь один – от спецназа ГРУ. Перед тем как пригласить присутствующих на поминки, Дугин увидел кладбищенскую крысу, посчитав ее появление хорошим знаком.
Глава 3. Пасечник
Впервые в жизни полковник Дугин летел на частном самолете. Это был Dornier 328 VIP. Комфортно, ничего не скажешь. Белые кожаные кресла, каких нет у него дома, стол из ореха и ковролин с гербом Тироля. Приветливая бортпроводница поднесла коньяк. Он выпил очередную порцию за милых дам, глядя на пародийный портрет графини средневекового Тироля Маргариты, больше похожей на мужчину в женском одеянии. Такая дама любого мужика нокаутирует.
Осушив бокал, он попросил виски, чтобы выпить за здравие всех некрасивых женщин мира, сообщив при этом стюардессе, как ей повезло, что она такая красотка.
– Виски и коньяк вместе? – улыбнулась девчушка в смешной пилотке, скроенной по образцу люфтваффе.
– Ничего страшного. И не такое мешал в лейтенантскую бытность, особенно в Афгане…
В ладони Дугин мял визитку, которую всучил ему генерал Кораблев за день до того, как застрелился. Эта была визитка человека, на чьем самолете и к кому в гости летел действующий полковник ГРУ Дугин. Официально он летел в отпуск в Австрийские Альпы покататься на лыжах. Неофициально – на встречу с высокопоставленным пенсионером, пенсии которого оказалось достаточно не только для содержания частного авиатранспорта, но и целой армии вооруженной охраны.
Именно так. В аэропорту полковника встречали семь английских джипов «Рэндж Ровер». По старой привычке он пересчитал личный состав – ребят было ровно двадцать человек. Выправка военная. Почти все русские. Два-три немца и один негр, которого было трудно не выделить – уж очень похож на Анелька – французского футболиста. Дугин давно болел за ЦСКА, а Жирков, хоть и метался теперь между «Челси» и «Анжи», числился практически в его кумирах. Еще свежи в воспоминаниях были те два гола, которые вкатили Жирков и Анелька «мясу» на матче «Спартак» – «Челси». Дугин тогда находился на трибуне и сорвал глотку. Сорвал, крича на английском языке и находясь в толпе английских болельщиков. Развлечение что надо. Спартаковские фэны, включая «фирму Фратрия», смотрели голодными глазами, а он щекотал свои нервы! Ощущение незабываемое…
Такое же незабываемое, как Альпы. Где-то здесь совершил свой знаменитый переход с непобедимой русской армией гениальный Суворов! К снегу русскому воинству не привыкать! Особенно если армией командует полководец, а не мебельщик! Надо выполнить последнюю просьбу генерала – он просил уволить министра. Просьбу наставника Дугин воспринимал как приказ. Завет надо выполнить и уволить дилетанта.
На их жаргоне термин «уволить» мог означать разное. Самый легкий способ уволить человека – сделать так, чтобы его не стало. Однако есть и иные способы. Об этом еще предстояло подумать. Сейчас же Дугина более всего волновала судьба его детища – проекта «Крыса» – и судьба Макса, того самого сына Кораблева, который, по мнению генерала, погиб в Чечне, а по глубокому убеждению полковника Дугина – был живее всех живых. Но доказать сей непреложный факт генералу при жизни так и не удалось…