Сегодня суббота, и, к счастью, мне не нужно судорожно хватать вещи и вызывать такси, чтобы успеть на работу. Встает другой вопрос: чем мы будем заниматься? Нас вряд ли можно назвать парой, но количество секса, что у нас было, и моя увлеченность им, уже не подпадают под определение «случайная связь». Я не представляю нас с Саввой, гуляющими вместе по парку или набирающими продукты в супермаркете, но и расставаться с ним прямо сейчас не хочу. Наверное, пришло время разузнать о нем побольше.
Савва выходит спустя минут пятнадцать, по пояс замотанный в полотенце и с мокрыми волосами. Очевидно, что за дверью скрывалась ванная.
— Ты был в душе?
Савва игнорирует мое очевидное наблюдение и опускается на кровать рядом. Его глаза ласкают мое лицо, рисуют полоску на шее.
— Квартира в твоем распоряжении. Ванная, гостиная, холодильник.
— Я вчера очень испугалась, — неожиданно выходит из меня. — Думала, эти амбалы тебя покалечат. Совсем растерялась от ужаса… Нужно было сразу звонить в полицию, и возможно это бы их…
— Остановило? — на щеках Саввы появляются ямочки. — Если ты пытаешься сложить в голове другой ход событий, то перестань пытаться. Они шли по приказу своего униженного хозяина. Они пешки, наемные роботы, лишенные функции думать. Звонок в полицию ничего бы не изменил — разве что сегодня тебе бы пришлось покупать новый телефон.
— Ты зря так. Они в первую очередь люди.
— Потому что состоят из плоти и крови, так же как ты или я? Это делает из людьми? Понятие homo sapiens в современном мире сильно деградировало и по факту лишь малая часть населения может обоснованно называться людьми. Свободная воля — вот главный критерий понятия «человек». Те два куска мяса, пришедшие отстоять побитое эго своего владельца, такой не обладали. Дрессированная собака по команде может перегрызть горло любому. Ей не нужны обоснования, потому что она не приучена думать. Вчера на асфальте лежали цепные псы. Минус отсутствия мысли — невозможность оценить соперника и спрогнозировать исход.
— Исход мог быть и другим, — тихо замечаю я и от нахлынувших воспоминаний непроизвольно комкаю пальцами одеяло. — Если бы не бутылка.
— Бутылка не случайность. Когда тот жирный боров исчез, я знал, что он пошлет кого-нибудь поквитаться. Власть, наложенная на гнилую натуру, всегда дает такой результат. Он бы не смог спокойно спать, пока не почувствовал себя отомщенным, — Савва криво усмехается: — Сейчас владелец клуба «Лувр» возможно пьет десятый в счету кофе после бессонной ночи. Исход остался бы тем же. Для двух бультерьеров я был лишь рутинной работой, которую они планировали сделать, спустя рукава. Ни один из них не знал, с каким рвением люди способны выгрызать свое право на жизнь.
Так много острой и пугающей правды есть в этих словах, идущих вразрез с любыми понятиями о человеколюбии, что я не сразу нахожусь с ответом. Особенно меня зацепила его последняя фраза.
— А ты знаешь? — от растущей тревоги, мой голос даже немного охрип. — Каково это — выгрызать право на жизнь?
И без того потемневшие глаза Саввы приобретают цвет чернил, но на губах играет легкая улыбка.
— Конечно. Ты ведь помнишь, что я создатель кровавой стрелялки.
Мне вдруг становится холодно и неуютно. Хочется залезть под горячую воду, выпить горячий чай, или с головой укутаться с одеяло, чтобы избавиться от послевкусия этого разговора. Наверное, это последствия вчерашнего стресса и мне все еще требуется время прийти в себя, так же как и Савве.
Поэтому я прошу:
— Полежи со мной.
Савва незамедлительно опускается рядом, прижимаясь ко мне всем телом, его рука ложится мне на позвоночник. Я вдыхаю сандаловый запах его влажного тела, промакиваю пальцем бисеринку воды, застывшую на его плече. Его мировоззрение меня пугает, но очевидно, недостаточно, чтобы оттолкнуть, потому что неожиданно мне становится хорошо. В своих рассуждениях о посторонних вещах Савва кажется мне суровым и чужим, но едва происходит соприкосновение наших миров — все меняется. Когда его руки обнимают меня, я перестаю думать.
— Расскажи мне что-нибудь о себе. Я ведь ничего о тебе не знаю.
— Ты знаешь, чем я занимаюсь и где я живу. Очевидно, что тебе интересно узнать о моей семье.
Я больше не удивляюсь, как мастерски ему удается читать мысли: он, черт подери, предусмотрительно купил бутылку в баре клуба, зная, что Громов пошлет за ним своих людей.
— Ты, как и всегда, угадал. Ты близок со своей мамой? Есть ли у тебя братья или сестры? Чем занимается твой отец, если вы общаетесь, конечно.
Рука, поглаживающая мою поясницу, сбивается, но потом вновь возобновляет движение.
— Отвечу по порядку. Со своей матерью я не близок хотя бы потому, что она много лет не появлялась в Москве. В силу обстоятельств у нее нет возможности приехать. Братьев и сестер, у меня нет, и я совсем об этом не жалею. Мой отец был художником, которого прессе нравилось сравнивать с Бэнкси благодаря их выдающемуся видению окружающего мира. Мы не общаемся, потому что пять лет назад он сгорел в своей студии вместе со всеми работами. Ущерб тогда оценили в десятки миллионов рублей.
От шока и изумления я даже привстаю на локте:
— Твой отец — Вениамин Раевский?
Даже настолько несведущий в искусстве человек как я, помнит лицо известного столичного художника, так примелькавшееся на страницах глянцевой прессы. Его картины, вроде костюма от мирового кутюрье, считали нужным приобрести политики и звезды. О трагическом пожаре в его студии, находившейся в самом модном районе Москвы, почти месяц трубили газеты.
— Да, это он. Теперь ты знаешь мою фамилию.
Эмоции и сочувствие переполняют меня и, повинуясь им, я глажу его плечо.
— Мне очень жаль, что так вышло.
— Не стоит. Вряд ли ты прочтешь об этом в прессе, но отец был алкоголиком. Рано или поздно они все плохо кончают.
— Получается, ты совсем один?
Рука Саввы обхватывает одеяло, прикрывающее мою грудь и мягко тянет его вниз. Его голос меняется, становится глубже, чувственнее.
— Уже нет. Теперь у меня есть ты.
29
— У тебя иногда не возникает желания что-нибудь приготовить? — спрашиваю я сидящего за столом Савву, пока выкладываю привезенную курьером еду на тарелки. Аромат свежеприготовленного мяса заставляет меня незаметно сглотнуть набегающую слюну. Я, оказывается, так сильно проголодалась.
— Не помню за собой такого. А ты?
Я аккуратно ставлю тарелки на стол и, заняв стул напротив Саввы, берусь за вилку:
— Раньше я любила готовить, но постепенно стала об этом забывать. Начинаешь думать: для чего мне целая кастрюля супа, если я живу одна? Не проще ли купить его в магазине?
— Такая практичность следствие твоего ритма жизни. Моя мать постоянно готовила, потому что у нее не было других занятий. Ты много работаешь, что традиционно свойственно мужчинам, и твоя женская сущность начинает отходить на второй план. Все вполне закономерно.
Я в очередной раз удивляюсь его наблюдательности и уму. Ему двадцать шесть, а меня порой не покидает чувство, что Савва проживает вторую жизнь. Откуда в нем такое понимание человеческой натуры, комплексов и людских страхов?
— Иногда мне хочется что-нибудь приготовить.
На его губах появляется улыбка ослепительная в своем очаровании.
— Например, когда ты рядом со мной?
Я вспоминаю, как закидывала продукты в корзину, пока Савва ждал меня в машине, и с каким удовольствием варила для него кофе после ночи нашего секса. Да, пожалуй, мое проснувшееся желание готовить связано с ним.
— Скорее всего.
— Это потому что ты чувствуешь себя женщиной. Ты знаешь, что я тебя сильнее, и тебе хорошо со мной в сексе. Рядом со мной ты позволяешь себе быть слабее, и гендерная гармония, заложенная природой, вновь торжествует. Женщины не случайно превращаются в холодных и циничных добытчиц. Просто рядом с ними не оказывается мужчин, готовых заботится о них так, как они того заслуживают.
— Думаешь, я чувствую себя слабой рядом с тобой?
— Я не сказал, что ты слабая. Слабые люди не достойны внимания. Я сказал, что рядом со мной ты позволяешь себе быть таковой. Смущаешься, не боишься показывать свои страхи, допускаешь чужой инициативе вмешиваться в свою жизнь.
Я опускаю глаза в тарелку, делая вид, что сосредоточилась на еде. Савва прав, тысячу раз прав. С ним я становлюсь мягче, гибче, нежнее. Даже работа, которая годами была любимой частью моей жизни отошла на второй план. За минувшие сутки я ни разу о ней не вспомнила. Разве такое когда-либо случалось раньше?
— Чем мы займемся сегодня? — уточняю я после того, как наш поздний завтрак окончен, и мы перемещаемся в гостиную. — Если тебе нужно работать, то я могу поехать к себе, а если нет — то мы могли бы, например, посмотреть фильм.
— Мне больше нравится второй вариант, — Савва садится на диван и, обхватив мое бедро, тянет к себе. Я со смехом утыкаюсь лицом в его плечо и в сотый раз непроизвольно вдыхаю его запах. В груди распространяется уютное тепло и становится легко будто от глотка шампанского. Сидя у него на коленях в мужской футболке и с растрепанными волосами я чувствую себя юной, беззаботной и абсолютно счастливой.
— Какие фильмы ты предпочитаешь? — Савва берет в руки продолговатый джойстик, после чего черная плазма на стене вспыхивает изображением дневных новостей.
— Не знаю… Что-нибудь легкое, наверное.
— Комедии, мелодрамы?
— Пожалуй, что да, — я не удерживаюсь от кокетливого смешка: — Но вряд ли их любишь ты.
— Ты права, не люблю. Я вообще редко смотрю фильмы, но если уж это случается, то стараюсь уделить внимание чему-то стоящему.
— А я, напротив, смотрю фильмы, чтобы разгрузить голову.
— В этом и есть миссия современной индустрии развлечений: сделать так, чтобы потребителю не хотелось думать, — Савва улыбается, но его глаза остаются серьезными. — Книги, музыка, кино, искусство — все дешевеет, становится второсортным. Тем, кто сверху, невыгодно наличие под собой большого количества мыслящих и образованных, ведь стадом куда легче управлять. Те фильмы, которые нам показывают, как и современная литература, не учат людей нести ответственность, а напротив, снимает ее с них, заставляя верить, что в жизни каждого есть внешний враг, от которого происходят все беды. Очень удобный политический трюк, перекочевавший в массы. Некачественное еда, некачественное телевидение, стремительно ухудшающееся образование. Нас учат жить с мыслью, что мы второсортное быдло, которое ничего не решает. Именно поэтому я избирательно выбираю то, что читаю и смотрю.