Назавтра я проковал каменным молотом режущую кромку кинжала и наконечников, закалил и состарил. Всё делал на ощущениях времени. Часа через четыре после закладки я вынул кинжал из плавильной печи и положил на решётку обычной печи и продержал так ещё около четырёх часов. Короче, до вечера.
Наутро я сломал второй отросток на кинжале, получившийся в результате заполнения бронзой воздушного канала, и пришёл к выводу, что кинжал «вроде как стал крепче».
Дедал долго не понимал, что я делаю. Как я ему не объяснял. Запаса местных слов не хватало, и я стал вставлять русские. Вместе с междометиями.
— Дед, смотри. Берём медь, нагреваем. Если сразу её в воду, херак! — я опустил раскалённый прут в воду. — Будет мягкая.
Я погнул прут и обстучал его.
— Проковать его — станет твёрдым и если оставить остывать на воздухе, — я покрутил вокруг руками, — тоже станет твёрдым. Понял?
Дедал слово «понял» уже знал, поэтому покачал головой.
— Млять! — Сказал я, зарычал и треснул его кулаком в душу.
Я взял мешок и засыпал его песком. Потыкал мешок пальцем.
— Мягко?
«Мягко» и «твёрдо» Дедал тоже знал.
Дедал потыкал тоже и согласился.
— Мягко.
Я скрутил мешок, побил его так, чтобы песок спрессовался, как камень, и треснул Дедала этим мешком по заднице.
— Твёрдо?
— Твёрдо. Больно.
— А так? — Я раскрутил мешок и снова треснул старика.
— Мягко.
— Вот так же и там, — я показал на бронзу. — Если побить, будет твёрдо.
Дедал удивился.
— Песок! — Воскликнул он. — Камень, песок, металл. Мять. Твёрдый. Мять — млять. Млять — твёрдый.
Он почесал грудину.
— Млять! — Выругался он совершенно по-нашенски.
Я засмеялся.
— Ну почему все иностранцы первым учат русский мат?
Глава седьмая
Обе экспедиции вернулись благополучно, и плавка бронзы продолжилась, но уже без меня. Я изготавливал пресс-формы. Сначала предмет вырезал из дерева, потом прессовал в бентоните. Пришлось покумекать над боевыми топорами, как их отлить с отверстием под топорище, но с этим разобрался быстро.
Долго работал над пилой. Пришлось вылепливать каждый зубчик вручную и подгонять обе стороны формы. Получилось, честно говоря, так себе, но пила пилила.
Потом отлили несколько кинжалов с пилами на обухе.
Дедал радовался каждой отливке как ребёнок.
Для того, чтобы разгрузить тело от однообразных нагрузок, я занялся тренировкой войска и досугом ребятишек.
Для ребятишек на заснеженной реке установили небольшие ворота, и я показал, как ловить мяч, который бьют ногами. Расчертили площадку под «пекаря». Это игра, типа «городков», только с наличием защитника города.
Поначалу ребятня и взрослые не понимали, для чего это нужно, но когда я показал, как на расстоянии пятидесяти метров сбиваю голову снеговику, всем всё стало ясно.
Видоизменив «лапту» я показал, как попадать в ту же голову снеговику камнем с помощью дубинки, так же из пращи.
Взрослые занимались строевой подготовкой и рукопашным боем с применением различного холодного оружия.
Сети позволили меньше уделять времени добыче пропитания и кормили племя исправно.
За рудой ходили за зиму многократно, и часто не по двое-трое, а всеми взрослыми мужами. Марганца много не надо было, а вот меди не хватало. Да и волки появились на проторенной дороге. Вдвоём-втроём не отбиться. Заодно потренировались в стрельбе из луков и запаслись шкурами.
Ребятишки тоже осваивали луки, коих наделали изрядно, охотясь на пушного зверя: белку, соболя и что-то очень рыжее и вонючее. Хорька, наверное, американского. Или как он тут называется? Я, отплёвываясь и непроизвольно отхаркиваясь от мерзкого запаха, произнёс слово «хорь».
Лопаты, и большие, и малые, заготовили загодя, и снег вычищали дружно, ежеутренне сбрасывая его со скалы на приток Ларга. В итоге к концу зимы там образовалась великолепная снежная горка, и я не удержался и спустился по ней на изготовленных наскоро лыжах. Оставались ещё неиспользованные заготовки полозьев для саней. Вполне успешно скатился, между прочим.
Когда Игра поняла моё намерение, она впилась в меня руками и едва не укатилась со мной, лишь в последний момент, отпустив меня.
Оттолкнувшись палками, я ринулся с кручи.
На лыжах я намертво прикрепил кожаные крепления, затягивающиеся и завязывающиеся сзади и сверху. Нога держалась очень прочно. Правда, уж если упадёшь, руки-ноги могут не выдержать. Имел я подобный опыт в своей прошлой жизни, поэтому тормозил в конце пробежки по заснеженной реке только лыжами.
Укатился я далеко, но на душе у меня было радостно. Отвязав крепление, прижимавшее пятку, я бодренько побежал к «трём богатырям», как я называл нашу скалу. Они и впрямь, особенно отсюда, и присыпанные снегом, были очень похожи на воинов в белых плащах.
— Не хватает ещё красных тамплиерских крестов, — подумал я, произнеся мысли вслух. И потом добавил, — Свят, свят, свят. Упаси Боже.
Я замахал палками в сторону дома. Мне впервые за всё время пребывания здесь стало по-домашнему хорошо.
— И ведь придут когда-нибудь… — Вздохнул я.
Стоял солнечный мартовский день. Я в течение года экспериментировал с солнечными часами и установил дни солнцестояния: весеннего и зимнего из расчёта — триста шестьдесят пять дней в году.
Отметив самый короткий день в году, я отсчитывал от него дни, и по этим подсчётам шли уже восьмидесятые сутки, то есть — 12 марта.
— День рождения, — вспомнил я. — Сегодня мой день рождения.
День рождения Урфа я не знал. Да и никто не знал. А мой вспомнился. И вспомнился висевший когда-то у меня вечный календарь с цифрами и месяцами, на которые надевались колечки. Какой хочешь день, такой и ставь.
Надо сделать такой же в племени и отмечать дни рождения. У нас в племени, как раз сегодня ночью народился ещё один житель. Я понял, что есть повод для веселья и поспешил в городище.
Я быстро взобрался по вырубленным в расщелине ступенькам и, на несколько минут зайдя в пещеру, поднялся в город и подойдя к кузнечному столбу, стукнул битой в висевший на бронзовой цепи бронзовый лист.
Народ вздрогнул и приблизился, побросав всё. Вождь зовёт, не хухры мухры.
— Граждане свободного города Урфа! — Прорычал я по-русски.
Я всегда так к ним обращался и они привыкли.
— У нас сегодня родился ещё один гражданин, и я предлагаю отметить этот день, чтобы его родители… — Я поперхнулся. В племени не было постоянных супружеских пар.
— Чтобы родительница, и мы все запомнили этот день и передали память о нём сыну. В честь этого я, как вождь племени дарю новому гражданину наш священный тотем — «рыбу» с символом этого дня. Отныне и далее повелеваю отмечать дни и годы рождения.
Никто ничего не понял, кроме того, что вождь решил одарить сына Огры блестящей и красивой безделицей в виде рыбы, на которой с одной стороны были выбиты непонятные для всех знаки «12.03.03».
Честно говоря, я тоже бы ничего не понял, но с завтрашнего дня решил ежедневно учить детей не только стрелять из лука и кидать камни, но и уму-разуму.
Сошёл снег, и вскрылась река. Метрах в пятидесяти ниже городища мы наметили линию ещё одного городского рва и стеновой насыпи и за зиму вырубили там деревья. Большими топорами и несколькими удачными пилами валить деревья было значительно сподручнее.
После ледохода опробовали обтянутую шкурами рамную лодку. Сначала никто не хотел садиться в гуляющую под ногами посудину. Но когда я смело уселся, и, гребя одним веслом, прокатился туда-сюда по реке, взяла весло и села в лодку Игра.
— Ну что, сестрёнка, на «раз-два»?
— На «раз-два», — дрожащим голосом повторила она.
Я оттолкнулся веслом от причала, — уложенных на край скалы двух тёсаных «полубрёвен», уложенных на сваи, и скомандовал.
— И раз, и два, и раз, и два.
Игра послушно опускала весло. Не прошли даром зимние тренировки на бревне.
— Табань, — сказал я, и лодка послушно развернулась почти на месте. — Ну вот, а ты боялась.
— Какой ты у меня, Урф! — Прошептала Игра. — Ты самый лучший. Только я всё равно боюсь.
— Это пройдёт, — довольно сказал я.
Лодка, или как называл её я — каяк, имела толстый «киль», состоящий из двух частей: внутренней и внешней.
К внутренней части киля крепились шпангоуты, утопленные в него на четверть. По бортам от носа до кормы проходили по три гнутых бруса, тоже утопленных в шпангоуты на четверть.
То есть, кожа лежала ровно, приклеенная и привязанная к раме ремнями. На первом снизу брусе лежали скамьи: две центре и по одной спереди и сзади. Лодка получилась вместимая, с высокими, чуть загнутыми внутрь бортами.
— И раз, и два, и раз, и два, и раз….
Я ускорил темп и командовал на один такт, то есть один взмах в секунду, и лодка быстро двигалась против течения. Грести было легко.
— Умничка, — похвалил я Игру.
Мы быстро скрылись за поворотом реки и легли в дрейф. Я положил весло и стал расправлять сеть. Примерно в том месте, где ставили и зимой, я аккуратно стал опускать главный якорь сети.
— Помогай!
Я опускал сеть в воду, а Игра перебирала сеть, чтобы та не запуталась, не зацепилась за борт, и не перевернула лодку. Первый в этом мире спуск сети за борт прошёл благополучно.
Вернувшись к причалу, мы привязались. Я вылез, а Игра вопрошающе посмотрела на меня. Срок крутился рядом, как собачий хвост.
— Вы катайтесь, но не потоните и других не потопите. Помните, чему я вас учил: прежде чем входить-выходить, надо что? — Спросил я.
— Привязаться к причалу.
Я махнул рукой.
Причал у нас получился отличный. Ещё зимой вставили заточенные снизу брёвна в продолбленные во льду лунки (по два на ширину причала) и глубоко вколотили их в дно реки. На лёд положили брёвнышки поменьше и закрепили их на сваях клиньями, а на них положили широкие доски.