имер, я ни разу не видел ни англов, ни франков, но знаю ваши языки. Как и ещё некоторые.
Жан уставился на меня, так как последнюю фразу я произнес на французском.
— Я, например, могу нарисовать вам большой мир и, показать, где находится ваша Франция. Или Чина, или Настоящая Индия. Ведь это, — я похлопал по деревянным брёвнам, — не Индия. И мы не индейцы, а совсем другой народ. Вы это знаете, но продолжаете называть нас так, чтобы запутать и себя, и нас.
— Вы говорите невозможные вещи. Вот вы говорите, что знаете будущее…
— Я не говорю, что знаю будущее. Я говорю, что «боги рассказывают нам о будущем».
— И что же вам рассказали ваши боги? — Усмехнулся Жан. — Я не хочу вас обидеть, Вихо, но позвольте мне вам не верить.
— Меня сложно обидеть. — Я тоже усмехнулся. — Но можно.
Я помолчал, обдумывая, свой рассказ. Я не хотел вдаваться в подробности, тем паче, я их не знал. У меня имелся свой резон.
— Вот вы рассказывали, Жан, о том, что встретили на Миссисипи англов и основали на реке несколько фортов. У вас с ними, как я понимаю, соперничество. Вы хотите удержать эти земли, а англы пассивно имитируют активность.
— Имитируют? — Удивился Жан.
— Конечно. Они не распыляются, как вы, а сосредоточились на восточном побережье. Это и ближе, и перспективнее.
— Это дело жизни моего брата Пьера. Он специально приплыл сюда во второй раз, чтобы организовать колонию. Он военно-морской королевский министр. В эту экспедицию нас отправил сам король Франции Людовик Четырнадцатый.
Жан произнёс фразу, горделиво выпрямив спину, но тут же согнулся едва не до колен, спрятавшись от скопившегося у потолка пара. Я видел, что Жан едва не теряет сознание от жары.
— Хватит, Жан, изгонять злых духов. Давайте омоемся и продолжим беседу на улице.
Выскочив из «чистилища» и окунувшись в бассейне, мы закутались в меховые шубы и уселись на скамье под стеной города.
— Пьер взял меня с собой, чтобы я возглавил поселение, но мне ещё девятнадцать лет, поэтому я пока лишь заместитель губернатора. Губернатором назначен его друг Соволь Де Ла Вилланти. На мне лежит разведка и военные действия против англичан, которые очень жаждут завладеть долиной Миссисипи. Мы уже два раза их изгоняли.
— Вам не победить англов, — сказал я, затягиваясь из трубки ивовым дымом. После прогрева лёгких было полезно обработать их противовоспалительным средством.
— Почему? — Удивился Жан-Батист. — Мы много раз их били и в Ньюфаунленде, и в Гудзоновом заливе.
— Вы, лейтенант, всё равно не поверите мне. Что бы я ни сказал.
— А вам? — Спросил Жан с вызовом. — Если они победят нас, то вы выстоите против них?
— И мы не выстоим, — с неподдельной грустью ответил я. — Почти всех нас уничтожат пришельцы. Сначала вы, потом англы.
Француз с изумлением уставился на меня, забыв выдохнуть табачный дым и поперхнувшись им, закашлялся.
— Мы, конечно, будем сопротивляться, однако… — я помолчал.
— Значит надо воевать против англов вместе, — осторожно сказал лейтенант.
— Это как? — Спросил я.
— У нас есть неплохой опыт содружества с ирокезами, когда мы воевали с англами на Гудзоне.
Я рассмеялся.
— Дикари со стрелами против вооружённых пушками англичан?
После своего сна про «говорящий посох» я часто думал о нём. Самое интересное, что я помнил сон от начала и до конца. Я помнил всё сказанное наги мне, и всё, сказанное мной. Я несколько раз пытался «заглянуть себе в душу» и проникся глубочайшим смыслом этого понятия, когда наконец-то увидел сначала оболочку души, а вскоре и её суть. Я познал себя и не только себя.
Душа, хоть и имела определённую форму в виде многих сфер и восьмёрок, но не являлась некой законченной формой, очерченной четкой границей.
Примерно через месяц моих экзерсисов я разглядел очень тонкие, едва видимые моим внутренним взором, сложнейшие конструкции, соединяющие мою душу и окружающий эфир.
Ещё и ещё раз я погружал свой взор в себя и наружу, и всё чётче и чётче видел и, главное, чувствовал нечто глобальное, имеющее связи со мной. Это глобальное ощущалось мной сначала, как нечто много-форменное или бесформенное, а потом я понял, что это тоже сфера, переходящая где-то в бесконечности во множество восьмёрок, то есть, в другие сферы. Но их я даже не почувствовал, а понял, что они есть. Просто есть. И этого было для меня достаточно.
Увидев, почувствовав и поняв свою душу и её связи, я почувствовал тревогу и испуг. Я понял, что «туда» мне ещё ох как рано. Моя душа не имела настолько плотной оболочки, чтобы влиться в «дальние» сферы. Она только недавно начала свой путь из тела в тело, набираясь опыта и сил. «Там» она просто раствориться и потеряет сущность, а она хотела собственного движения.
Я почувствовал, что до полёта «туда» моей душе очень далеко и, откровенно говоря, несколько расслабился. Я понял, что значат фразы: «душа требует», «душа просит», «беспокойная душа», потому что моя душа просила полёта «туда».
И еще я понял фразу: «чужая душа — потёмки». Так и было. Все остальные, окружающие меня люди, от моего взора были закрыты тёмной вуалью.
Я понял и почувствовал, что моя душа, буду пока называть её так, но на самом деле, это я был её частью, её материальным разумом. Так вот, моя душа имела и более ранние, чем моя «первая» сущность, воплощения, и я увидел их. Что интересно, это были воплощения в людей из разного времени. Их «опыт» оставался во мне, и теперь он стал для меня доступным.
— Дикари со стрелами против вооружённых пушками англичан? — Спросил я. — И вы, франки, станете нашими вождями и отправлять нас на убой? Не годится. Хотите жить на нашей земле? Живите, но по нашим правилам. Хотите выращивать здесь табак или хлопок? Выращивайте, но, — я поднял указательный палец вверх, — или отдавайте нам часть выращенного, или платите другим товаром.
Мы помолчали, периодически затягиваясь дымом.
— И запомните, это, — я обвёл рукой зеленеющие прерии, — наш дом. Наша земля. Вы заплатите слишком дорогую цену если не поймёте это.
Жан вздохнул.
— Я-то уже понял. Боюсь не поймёт наш король. Они все там, — Жан махнул куда-то рукой, — считают вас не то что дикарями, а даже и не людьми. Да и если бы не ты, Вихо…
Жан замолчал, а я не тревожил его вопросами.
— Если бы не ты, Вихо, то и я не стал бы разговаривать с индейцами на философские темы.
— Правильно, Жан. Поэтому мы должны показать твоему королю, что индейцы — сторона, с которой надо договариваться и без которой он не победит своих врагов, а их у него ох, как много.
Жан посмотрел на меня непонимающе.
— Мы захватим, стоящие у форта корабли и выйдем на тропу морской войны.
Я сказал буквально «naval warfare» и Жан вздрогнул.
— Это мистика, — прошептал он.
— Да, — усмехнулся я. — Наши боги с нами рядом, а где ваши?
— Следующие корабли, что придут сюда, — это корабли моих братьев. Ты на них хочешь напасть? Я очень люблю их, и не смогу участвовать в твоей морской войне. Убей меня сейчас.
— Убью, если посчитаю нужным, — сказал я, сохраняя невозмутимость. — сколько пушек на их кораблях? Ты говорил, что от пятидесяти до семидесяти. Даже если это и так, то мы увеличим огневую мощь захваченных нами кораблей вдвое. И дальнобойность наших орудий больше. Никаким вашим кораблям не выстоять.
— Ты так и не показал мне ваши пушки, — с сожалением сказал Жан.
— И не покажу.
— Почему?
— Я тебе не верю. И никому из вас не верю.
Французские пленники жили в палатках метрах в пятистах от городища и не смели переступить в сторону города ими же выложенную камнями линию.
— Зачем же ты нас не убьёшь сразу?
— Если вы поможете мне захватить стоящие у форта корабли, я разрешу вам уйти на одном из кораблей твоих братьев. Если они отдадут мне третий и сами не нападут на меня. Убедишь их, и вы останетесь живы.
— Их будет сложно убедить. Почти не возможно.
— Тогда я возьму всё сам, — сказал я совершенно спокойно.
Три месяца назад.
Одинокий Бизон и семеро его напарников отправился на разведку на третий день после выигранного сражения. Запряжённые собаками тобогганы (беполозные сани) за два дневных перехода донесли отряд до места, где лёд на реке истончался на столько, что передвигаться по нему становилось опасно. Дальше они передвигались по правому, более пологому берегу реки, хотя следы многих копыт уходили налево.
Поселение соседнего племени осталось сзади в одном переходе. Так индейцы и селились, чтобы хватало одного дневного перехода, чтобы дойти до соседей. Однако отряд не останавливался ни в нём, ни в следующем индейском селении, помня наставления шамана о смертельной болезни, напавшей на братьев и сестёр по крови.
Стоящий посередине реки корабль они увидели на третьем переходе, но не стали скрываться, а подъехали ближе, и встали лагерем напротив, метрах в сорока от него. Индейцы разожгли костёр, вскипятили воду и стали печь на углях оленину. От костра поплыл сильный запах жаренного мяса. За ними наблюдали французы, но индейцы делали вид, что ничего необычного на реке не замечают.
На противоположном берегу должно было находиться очередное индейское поселение, но никого из индейцев видно не было.
Не выдержав искушения голодом, французы спустились в привязанную к борту фрегата лодку и поплыли к берегу.
Одинокий Бизон почесал свою левую руку, на которой всё ещё зрела шишка от введённой вакцины, и приблизился к приставшей посудине. Вставший в ней француз сказал языком жестов:
— Мы не будем стрелять. Мы братья. У нас есть товар.
Он вынул из мешка край полосатого одеяла.
— Что ты хочешь за свой товар? — Спросил Одинокий Бизон.
— Ваше мясо, — француз показал на костёр.
— Это? — Индеец удивился. — А что будем есть мы?
— Ещё убьёшь, — сказал француз.
Индейцы рассмеялись. Их смех, прозвучавший среди безмолвного разговора заставил французов схватиться за мушкеты, но Одинокий Бизон остановил их жестом руки.