За музыку.
За то, что я смотрю на мир другими глазами.
За уроки терпения.
Спасибо тебе. Общаться с тобой всегда было как солнца напиться…»
Я спросила женщину, почему она написала обидчику такое письмо, когда на самом деле сходила с ума от боли, унижения и отчаяния. И вот что она ответила:
«Я подумала, что не хочу быть для него просто очередной жертвой, которая повела себя стандартно. Ну и возможно, еще теплилась надежда на хорошие отношения».
Как видите, мы «прощаем» абьюзера не потому, что на самом деле простили, и «благодарим» не потому, что и правда благодарны. Скорее всего, нам важно «сохранить лицо» перед самими собой – в меру наших представлений о правильном. И, конечно, мы хотим показать себя в лучшем виде перед агрессором, отстроиться от других его жертв, «которые ведут себя стандартно», наверно бессознательно или полусознательно оставляя ему возможность «оценить» нас и «одуматься».
Парадокс в том, что такие «благодарственные письма» как раз таки и шлет обидчикам большинство пострадавших. Всеми силами они удерживают себя от выражения гнева, стремясь показаться абьюзеру «особенной» – мудрой, мягкой, женственной, способной любить без всяких условий, умеющей ценить крупицы добра и прощать тонны негатива. По сути, это завуалированный призыв: приходи в любой момент, у меня ты встретишь только почитание и никаких претензий. Видишь, какая я особенная, «вкусная»[53]?
А вот мнение психолога Натальи Рачковской:
«Написание подобных писем – способ избавиться от боли. Из серии "что бы еще такого сделать, чтобы не сдохнуть от страданий".
Когда нас бросают без объяснений, а то и с обесцениваниями, это сильный удар по самооценке. Если со мной так поступили, значит, я заслужила? Значит, я ужасный человек? Пустое место? Нет, это не так, я хорошая, я добрая, я благодарная.
Такие письма пишутся в тайной надежде получить от абьюзера подтверждение, получить ответное письмо с благодарностями или объяснениями, типа "дело не в тебе, дело во мне". И отстройка от других жертв идет еще и потому, что мы о них были наслышаны, какие они истерички. А теперь получается, и я такая? Ну нет, я расстанусь по-доброму».
…Если вы считаете, что благодаря насилию можно стать выше-сильнее-быстрее, то подумайте о тех, кого абьюз сломал навсегда. О тех женщинах, которые не пишут мне писем, потому что погибают сейчас в полной изоляции и без помощи. О тех, что стоят сейчас перед раскрытым окном и думают: шагнуть – не шагнуть…
Вспомните и своих мучителей. Именно родительское насилие убило их души.
«А если, вместо того чтобы благодарить, взять и подсчитать свои потери? Минусы и плюсы нельзя списывать взаимозачетом. Я приобрела какую-нибудь психосоматическую болячку, но выучила английский – неравнозначный обмен. Или я стала бояться новых отношений и с недоверием относиться к людям, зато стала больше зарабатывать – разве оно того стоило?» – рассуждает читательница.
В то же время философы утверждают, что в страдании есть свой смысл. В частности, Виктор Франкл, австрийский психиатр, пройдя через фашистские концлагеря, потеряв родителей и жену, создал метод психоанализа – логотерапию, которая побуждает человека находить смысл во всех проявлениях жизни, даже самых трагичных. Об этом он пишет в книге «Человек в поисках смысла»:
«Если в жизни вообще есть смысл, то должен быть смысл и в страдании. Страдание – неотделимая часть жизни, как судьба и смерть. Без страдания и смерти человеческая жизнь не может быть полной.
То, как человек принимает свою судьбу и доставленные ею страдания, то, как он несет свой крест, дает ему полную возможность – даже в самых тяжелых обстоятельствах – придать более глубокий смысл своей жизни. Он может остаться мужественным, полным достоинства и бескорыстным. Или в жесточайшей битве за самосохранение забыть свое человеческое достоинство и стать не более чем животным.
Когда человек понимает, что его удел – страдать, он должен принять это страдание как свою задачу, свою единственную и уникальную задачу. Он должен понять, что даже в страдании он уникален и один во всей вселенной. Никто не может освободить его, или облегчить его страдание, или взять его на себя. Единственная его возможность – решить, как он будет нести свое бремя.
Когда нам, заключенным, открылся смысл страдания, мы перестали мысленно приуменьшать мучения лагерной жизни, пытаясь их игнорировать, или питать ложные иллюзии и поддерживать искусственный оптимизм. Страдание стало для нас вызовом, от которого мы не хотели отворачиваться.
[…]
Найти смысл жизни можно и тогда, когда мы находимся в безнадежной ситуации, во власти судьбы, изменить которую невозможно. Именно тогда предоставляется возможность проявить качества, на которые способен только человек – превратить личную трагедию в триумф, приговор судьбы – в подвиг.
Я только обязательно должен уточнить, что страдание ни в коем случае не является необходимым, чтобы найти смысл. Я лишь настаиваю, что смысл возможен даже несмотря на страдания – разумеется, если страдание неизбежно»[54].
Виктор Франкл подчеркивает: «разумеется, если страдание неизбежно», то есть если с нами происходит что-то, на что мы не в силах повлиять, и все, что нам остается – это смириться, ждать и надеяться на счастливый исход. В этой ситуации умение принять страдание и, если придется, то и смерть, может стать вершиной духовной жизни страдающего человека…
Но в обычных условиях мы можем избежать большинства страданий, если не вступим в отношения с «подозрительным» человеком или своевременно их покинем. Таким образом, нам не придется благодарить насильника за страдания, будто бы открывшие нам истинный смысл жизни. И все же…
«Горький жизненный опыт часто дает толчок к личной мобилизации. Благодаря такому опыту жертва становится, с одной стороны, сильнее, с другой – менее наивной. Она может решить, что отныне заставит себя уважать. Человеческое существо, к которому относились жестоко, может черпать в своем бессильном положении новые силы для будущей жизни. Ференци[55] отмечал, что чрезвычайное отчаяние может неожиданно разбудить скрытые предрасположенности. Там, где извращенный человек поддерживал пустоту, может возникнуть притяжение энергии, как приток воздуха: “Интеллект рождается не просто из обычных страданий, а только из травматических страданий. Он представляет собой вторичный феномен или попытку компенсировать полное бездействие психики”. Агрессия в этом случае выступает как испытание. Лечение могло бы интегрировать это травмирующее событие, как один из эпизодов, составляющих жизнь, который позволяет обрести эмоции, ранее подавляемые», – пишет Мари-Франс Иригуайен.
…«То, что нас не убивает, делает нас сильнее», – утверждал Ницше[56]. Да, без стресса нет жизни, поэтому некая толика отрицательных эмоций нам необходима, чтобы идти вперед, личностно расти. Однако выбирая путь сильных страданий, которых вполне можно избежать, помните о том, что они могут и убить вас.
Утверждение № 14. Да никакой это не нарцисс!
Мы рассказываем психологу об абьюзе, психопатах, ссылаемся на работы Роберта Хаэра, Мари-Франс Иригуайен, Ланди Банкрофта и Сюзан Форвард, но видим снисходительную улыбку. «Никакой это не нарцисс, с чего вы взяли? Меньше читайте страшных книжек, а то и родильную горячку у себя найдете», – говорит нам специалист.
И мы теряемся. Нам почти стыдно. Значит, не нарцисс? Опять мы раздули из мухи слона, как нам и говорит абьюзер?
…Когда под очередной историей в моих блогах появляются комментаторы, которые «не видят здесь никакого нарцисса», я говорю: и не надо его здесь видеть. Диагностика – дело специалистов. Нам же важно видеть проявления насилия и убирать его «авторов» из своей жизни. А уж от личности с какими поломками исходит абьюз – от социопата, параноида, нарцисса или даже душевнобольного человека – нам, по сути, безразлично.
Пытаясь «диагностировать» мучителя, мы не должны делать это самоцелью. Важно понимать одно: главный признак токсичных отношений – то, что нам в них хронически плохо. А уж каким словом называть человека, «благодаря» которому вы страдаете, в общем-то, не имеет значения.
…Впрочем, бывает и так, что человеку во всех отношениях плохо и тревожно. Некоторые мои читатели «диагностируют» у других нарциссизм на основании того, что ощущают тревогу. Да, это действительно бывает маркером того, что рядом – опасный человек. Но признак это не однозначный.
«Иногда эта тревога – последствия прошлых травм. Если вы понимаете, что склонны испытывать тревогу рядом со всеми людьми, стоит обратиться к хорошему психологу, который знаком с темой абьюза. Он поможет разобраться, действительно ли вас окружают деструктивные люди или вы сами повышенной тревогой реагируете на свое прошлое», – предлагает Наталья Рачковская.
Утверждение № 15. Если захотеть, к любому можно найти подход
Наверно… Вот только зачем?
Пишет читательница, попавшая в классический сценарий – после бурной идеализации нарцисс стал непредсказуемо и без объяснений исчезать на несколько дней:
«Психолог предложила такой вариант действий: я принимаю его таким, какой он есть, и рассматриваю его как учителя, у которого должна научиться отпускать. И поскольку у него явно была какая-то травма, раз он такой, то мне нужно попытаться быть для него целительницей.
Рекомендует, когда он пропадает, ждать его появления и реагировать с любовью. Он долго не писал – а я ему сердечко в ответ и никаких претензий. А у меня такая боль накапливается, какие уж тут сердечки…»
А вот что рассказывает другая женщина:
«Меня психотерапевт убеждала, что я должна остаться в деструктивных отношениях, научиться вести себя по-другому и получать другой результат».