Галя: Обидели его? Сочувствую. Если обидели, можно рассказать, поделиться. Любящий выслушает, поймет. Но зачем на мне это вымещать? Я не груша для битья!
Ира: Мужик так себя ведет, потому что его не научили по-другому общаться. Он не умеет. Это как требовать от грудного ребенка, чтобы он говорил.
Галя: А я и не требую. Я ухожу.
Ира: Если тебя тиранят – ты, возможно, внутри жертва. Не просто так люди в жизни попадаются. На себя надо научиться смотреть и спрашивать у себя, почему это в твою жизнь приходит? Для чего?
Галя: Значит, ты считаешь, что жить с таким человеком – это лучше, чем быть одной?
Ира: Я жила одна и говорю тебе, каково это.
Галя: Хочешь, телефончик бывшего дам? Он как раз один. Никто больше не хочет с ним жить. Вот и решите оба свою проблему одиночества.
Ира: До свидания, Галя. Тобой обиды управляют.
Галя: А тобой – низкая самооценка.
…Переживая жизненную драму, мы ждем от близких понимания и сочувствия. Но, к сожалению, наши ожидания редко оправдываются. Почему?
Во-первых, у многих из нас нет культуры сочувствия. Мы не знаем, что сказать горюющему, паникуем при виде чужих слез, и с наших губ автоматически срывается дежурное «А ну, хватит разводить сырость, утри слезки и улыбнись» (в лучшем случае) или мы начинаем набрасывать варианты, какие прегрешения привели его к нынешнему состоянию – то есть попросту виноватим. Почему-то мы становимся бесплатными адвокатами обидчика и забрасываем своего близкого вопросами вроде «А может быть, ты его не так поняла?», «А ты уверена, что сама все сделала правильно?», «Может, вам сесть и все это серьезно проговорить?»
В том, что мы не умеем сочувствовать, нет нашей вины – нас этому никто не учил, и немногим из нас в жизни повезло хоть раз получить настоящее сочувствие. Но мы можем научиться сострадать, поддерживать – причем неразрушительным для себя образом.
«Даже просто молча побыть рядом, подержать за руку, похлопать по плечу или обнять – одно это уже дает горюющему человеку ощущение, что он не один, что его слышат и принимают. И если не знаете, как быть дальше, – спросите, чего бы человеку хотелось: чтобы вы его выслушали или же просто помолчали», – советует психолог Наталья Рачковская….
Во-вторых, если мы провели с абьюзером много времени, то людей вокруг нас почти не осталось, и поведать свою печаль некому. «Крикну – а в ответ тишина».
В-третьих, за месяцы и годы в абьюзе мы истощили терпение близких бесконечными переливаниями из пустого в порожнее, мозговыми штурмами на тему «Что он имел в виду на этот раз?», кухонным психоанализом… Конечно, людей раздражает наша непоследовательность: вчера мы в состоянии нестояния рыдали на дружеском плече и клялись, что это конец, а сегодня бурно примирились с мучителем и на упреки подруги заносчиво отвечаем, чтобы не лезла в нашу личную жизнь.
И даже если вы оперативно вытолкали абьюзера из своей жизни и не успели надоесть близким разговорами о нем, вы точно так же можете не найти у них ожидаемого понимания. По моему опыту, если люди сами не пережили что-то подобное, они вас вряд ли поймут. И даже если пережили – тоже не факт, что смогут провести параллели между вашей и своей ситуациями.
Еще один фактор: выздоровев, многие забывают былую боль, и им уже трудно «подключиться» к эмоциям людей, которым нестерпимо больно именно сейчас. Я это нередко наблюдаю в комментариях к своим постам.
И в-четвертых, не стоит забывать о том, что ваше окружение может быть очаровано психопатом или, по крайней мере, считать его «обычным козлом». Вот как пишет об этом читательница:
«Люди не понимают, что такая проблема существует, что есть такая патология, им кажется, что это просто такой характер, что “мужики все такие”, при разводе, мол, все стараются урвать что-то из семьи, не заботиться о детях, не помогать бывшей с общими кредитами. Ну а то, что они сплетничают о бывшей, лгут о ней, – ну что ж, оправдываются, вот и все.
То есть все эти пируэты рассматриваются не как болезнь, а как черта характера или вынужденная мера в сложившихся обстоятельствах. Ну и слово “психопат” многие воспринимают неправильно – думают, что это мужик с ножом на улице. А такой симпатяга, как мой бывший, – ну какой же он психопат?»
…Вы сейчас настолько ранимы, что можете вспыхнуть от любой неловкой фразы – даже если ее произнесет человек, относящийся к вам действительно по-доброму. Вот показательная сцена объяснения двух любящих сестер из «Анны Карениной»[18]:
«У Долли похолодело сердце, когда она увидала Кити, сидевшую на низеньком, ближайшем от двери стуле и устремившую неподвижные глаза на угол ковра. Кити взглянула на сестру, и холодное, несколько суровое выражение ее лица не изменилось.
– Я теперь уеду и засяду дома, и тебе нельзя будет ко мне, – сказала Дарья Александровна, садясь подле нее. – Мне хочется поговорить с тобой.
– О чем? – испуганно подняв голову, быстро спросила Кити.
– О чем, как не о твоем горе?
– У меня нет горя.
– Полно, Кити. Неужели ты думаешь, что я могу не знать? Я все знаю. И поверь мне, это так ничтожно… Мы все прошли через это.
Кити молчала, и лицо ее имело строгое выражение.
– Он не стоит того, чтобы ты страдала из-за него, – продолжала Дарья Александровна, прямо приступая к делу.
– Да, потому что он мною пренебрег, – дребезжащим голосом проговорила Кити. – Не говори! Пожалуйста, не говори!
– Да кто же тебе это сказал? Никто этого не говорил. Я уверена, что он был влюблен в тебя и остался влюблен, но…
– Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! – вскрикнула Кити, вдруг рассердившись.
Она повернулась на стуле, покраснела […] Долли хотела успокоить ее; но было уже поздно.
– Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? – говорила Кити быстро. – То, что я была влюблена в человека, который меня знать не хотел, и что я умираю от любви к нему? И это мне говорит сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я этих сожалений и притворств!
– Кити, ты несправедлива.
– Зачем ты мучаешь меня?
– Да я, напротив… Я вижу, что огорчена…
Но Кити в своей горячке не слышала ее.
– Мне не о чем сокрушаться и утешаться. Я настолько горда, что никогда не позволю себе любить человека, который меня не любит. – Да я и не говорю… Одно – скажи мне правду, – проговорила, взяв ее за руку, Дарья Александровна, – скажи мне, Левин говорил тебе?..
Упоминание о Левине, казалось, лишило Кити последнего самообладания; она вскочила со стула и, бросив пряжку о землю и делая быстрые жесты руками, заговорила:
– К чему тут еще Левин? Не понимаю, зачем тебе нужно мучить меня? Я сказала и повторяю, что я горда и никогда, никогда я не сделаю то, что ты делаешь, – чтобы вернуться к человеку, который тебе изменил, который полюбил другую женщину. Я не понимаю, не понимаю этого! Ты можешь, а я не могу!
И, сказав эти слова, она взглянула на сестру, и, увидев, что Долли молчит, грустно опустив голову, Кити, вместо того чтобы выйти из комнаты, как намеревалась, села у двери и, закрыв лицо платком, опустила голову. Молчание продолжалось минуты две. Долли думала о себе. То свое унижение, которое она всегда чувствовала, особенно больно отозвалось в ней, когда о нем напомнила ей сестра. Она не ожидала такой жестокости от сестры и сердилась на нее. Но вдруг она услыхала шум платья и вместе звук разразившегося сдержанного рыданья, и чьи-то руки снизу обняли ее шею. Кити на коленях стояла пред ней.
– Долинька, я так, так несчастна! – виновато прошептала она. И покрытое слезами милое лицо спряталось в юбке платья Дарьи Александровны».
Большую боль страдающему человеку причиняет и то, когда близкие невольно «надевают белое пальто»[19], заявляя что-нибудь вроде:
• «Ну ты, Катя, в своем репертуаре – к тебе вся шваль липнет!»;
• «Как можно сразу было не понять, что это за человек? У него же на лбу написано: козел»;
• «Почему со мной ничего такого не происходит, а у тебя сроду какие-то приключения? Как скучно я живу…»
Все это усиливает в вас сознание собственной ущербности, глубокой проблемности – все люди как люди, а у вас все вечно не слава богу.
Еще более жестокими выглядят насмешки, подтрунивание над вашей бедой.
«Мне случалось слышать признания нескольких из его жертв, и я не могла удержаться от смеха, даже прямо в лицо, при виде слез моих подруг, не могла не смеяться над оригинальными и комическими развязками, которые он давал своим злодейским донжуанским подвигам», – пишет родственница поэта Михаила Лермонтова, писательница, графиня Евдокия Ростопчина. И это притом, что сама она прожила недолгую жизнь, и это напрямую было связано с разрушительными личными отношениями. Читаем ее роман «Счастливая женщина».
…И тем не менее, наши страдания требуют того, чтобы быть выплаканными. Причем не только в подушку, но и кому-то – и не просто кому-то, а кто бы выслушал с вниманием и участием. Иначе, как считает психотерапевт Игорь Погодин, процесс переживания может быть блокирован:
«Клиентка, девушка 28 лет, рассказывает о чудовищном событии, произошедшем около 3 лет назад, – ее любимого человека убили у нее на глазах. Боль, ужас, отчаяние, ярость смешались в единый аффективный кубок. Психолог по образованию, удивляется длительности затянувшегося процесса горя, который, по ее мнению, должен был пройти в течение года-полутора. По ее словам, стараясь справиться с событием, она рассказывала о своих переживаниях многим близким, давала себе возможность плакать. Плакала и сейчас. Казалось бы, к этому времени событие должно быть пережито.
Спустя некоторое время для меня становится очевидным, что в момент рассказа Б. о своих чувствах меня не существует в поле ее переживаний. Она говорила как будто самой себе, оставаясь по-прежнему одинокой со своими чувствами и мыслями. Я спросил ее, кому она плачет. С удивлением она ответила, что себе, так же, как и все эти 3 года, да как, впрочем, и всю свою жизнь. Сама возможность говорить о себе кому-то была для нее новой. Некоторое время мы посвятили осознанию различия между “плакать” и “плакать кому-то или для кого-то”. В одиночестве процесс переживания значительно осложняется, восс