Батя работает на кондитерской фабрике слесарем, потому нередко после своих вечерних излияний вынимает из кармана несколько карамелек или печенье, протягивает их сыну:
— Вот видишь, — тяжело вздыхает Батя, — на что приходится идти. Для себя ни в жисть не взял бы, а для ребенка приходится. Все-таки ворованное. — Он еще горше вздыхает. — А на зарплату не больно-то разбежишься. Ешь. Не знаю, нальешь ли мне в беспомощной старости тарелку супа, сомневаюсь...
Батины дары Володя послушно берет, однако краденые сладости ничего кроме рвотного рефлекса у него не вызывают. Зато их обожает Фенька, беспородная собака тети Дуси, соседки по коммуналке, где живет еще и Ксана Павловна, красивая молодая женщина. Ксана не переносит собаку, и Фенька платит ей тем же. Периодически между соседками возникает диалог о живодерне. Тетя Дуся отвечает с изысканной вежливостью. Во-первых, заявляет она, газбудка, где трудится в поте лица, обманывая покупателей, Ксана, находится далеко от дома и Фенька там не бывает, во-вторых, поскольку Ксана далеко не всегда ночует дома, — здесь тетя Дуся делает многозначительную паузу, — то просто не понятно, когда же собака успевает ей мешать?
Ксана Павловна в таких случаях закатывает глаза и говорит, что не чает уже накопить на взнос в кооператив, чтобы не видеть этих грубых и темных людей. Тетя Дуся обычно искренне удивляется: по ее расчетам на недоливе сиропа Ксана уже давно накопила не только на взнос, но и на полную стоимость квартиры, и потом, разве нет еще одной статьи дохода у такой красивой женщины, если она не ночует дома. После чего сильно хлопает дверь, за которой скрывается Ксана Павловна.
А вообще тетя Дуся добрая, часто угощает Володю пончиками с повидлом или пирогом с капустой, гладит по голове, горестно вздыхая при этом: сиротинушка.
До девятого класса Володя учился хорошо. Батя даже не знал, где расположена школа. Хотя Володя рос замкнутым, его в классе любили за доброту и скромность, а девочки еще — за спортивную фигуру — он посещал секцию бокса — и за задачки, которые он им решал на контрольных. Но неожиданно заболел Батя, его положили в больницу, врачи говорили — цирроз печени. Когда Володя приходил в больницу, отец жаловался на явную несправедливость: ведь это болезнь алкоголиков, а он в рот капли не брал всю сознательную жизнь. Зачем, спрашивается, берегся, если его и тут подкараулили. Проболел он недолго.
Как-то пришла в больницу тетя Дуся, но Батя в этом визите узрел подвох. Сказал потом сыну: «Она с прицелом приходила, даром что ли котлеты притащила? Хочет расписаться со мной, чтоб, когда я с копыт опрокинусь, жилплощадь нашу прибрать, а тебя выбросить. Гляди в оба, сын». Володя, всегда соглашавшийся с отцом, на сей раз не выдержал и накричал на него, как можно про тетю Дусю такое? Отец не обиделся, сказал: «Как знаешь», и отвернулся к стене. В эту ночь он умер.
Володю еще долго мучила совесть за то, что он накричал на умирающего отца. Потом тетя Дуся пошла на кондитерскую фабрику, попала на прием к директору и убедила его в ответственности за сына своего бывшего слесаря. Директор долго махал перед ней кодексом о труде, говоря, что попадет под суд из-за тети Дуси и ее несовершеннолетнего протеже, но в конце концов сдался и принял Володю учеником слесаря во вторую смену, чтобы тот не бросал школу.
Володя стал с удовольствием ходить на работу и с отвращением — в школу. Нельзя сказать, что он уставал, просто школа не выдерживала сравнения с фабрикой, она казалась теперь ему детским садом для переростков. Правда, школа попыталась сымитировать озабоченность судьбой своего питомца, но дальше одной беседы с классным руководителем и завучем дело не пошло. Состоялось молчаливое соглашение: он получал свои тройки, а его клеймили за это на классных собраниях, потому что все знали — он мог учиться лучше. Ребята из класса предлагали свою помощь, но он отшучивался; неужели его впрямь считают недоумком, просто, мол, не хочет сейчас учиться. Бокс он тоже забросил, хотя тренер дважды приходил домой для беседы. А вот на фабрике ему нравилось всё: просторные цеха, неумолчный шум машин, старик Никодимыч — его наставник, не стеснявшийся и легкий подзатыльник дать, если Володя что-то делал не так, смешливые девчата из карамельного. Они откровенно заигрывали с красивым парнем и очень удивлялись, что он не ест конфеты, которыми они его наперебой угощали. «Аль зубы боишься подпортить?» — спрашивали одни. «Да нет, — отвечали за него другие, — он и сам сладкий, зачем ему это баловство?» Володя краснел, но не обижался.
Он быстро научился исправлять мелкие поломки и очень гордился своим рабочим статусом. Питался нехитро, утром пил чай с хлебом и маслом, на большой перемене — стакан кофе с пирожком в школьном буфете, зато в фабричной столовой ел плотно, благо готовили здесь вкусно и дешево. Ну, а в выходные дни было сложнее: приходилось обходиться без фабричного обеда. Правда, тетя Дуся по воскресеньям приносила ему тарелку с пирожками. При жесткой экономии на еду уходило 45-50 рублей в месяц, да плюс квартплата, а получал он восемьдесят. Не разгуляешься.
Но неожиданно Володя получил квартальную премию — аж сорок рублей! Сходил с цветами к могиле Бати, купил большой торт тете Дусе: как раз ее день рождения подоспел. Через несколько дней он не пошел в школу, валялся с книжкой на тахте. Тетя Дуся куда-то ушла. Внезапно дверь без стука отворилась, и на пороге он увидел Ксану Павловну, с распущенными волосами, в халате.
— Вовик, ты чего, приболел? — участливо спросила она, подходя ближе. Он покраснел, отрицательно помотал головой и вскочил с тахты. Ксана Павловна присела на краешек.
— Ну, как ты живешь?
— Хорошо.
— Может, что-нибудь нужно? Так ты скажи, не стесняйся. — Она плавным движением руки погладила его голову и шею. От нее пахло шампунем и духами.
Володя еле сдерживал внутреннюю дрожь.
— Да ты совсем взрослый мужчина, небось от женского пола отбою нет, — улыбнулась Ксана. — Или все стесняешься? У мужчины должна быть первой женщина, а не девушка. — При этих словах халат у нее словно сам по себе распахнулся, и она прильнула к Володе горячим телом. — А то запутаешься, как говорил один мой знакомый моряк, в брамсах, гюйсах и стеньгах, и ничего у тебя не получится. Сердечко-то птичкой в клетке бьется. Я, кажется, первая, — шепнула она.
У Володи перехватило дыхание, он почувствовал, как Ксана жарко целует его в висок. Неизведанное мнилось неземным, но он все же попытался отодвинуться и пролепетал: «Мне надо уйти... Там ждут...» На эту жалкую ложь Ксана не обратила внимания, лишь тихо простонала: «Глупышка», и продолжала осыпать его поцелуями. И в этот момент Володе на помощь (разумеется, если ханжески считать, что он в ней нуждался) из-под тахты выскочила затаившаяся там давно Фенька. Схватив зубами край халата Ксаны Павловны, собака стала остервенело трепать и рвать его. Ксана громко ахнула, вскочила с тахты и сильным пинком отбросила своего заклятого врага. Потом застегнула халат, пригладила волосы и, не оглядываясь, вышла из комнаты.
Володя еще долго лежал, уставясь в потолок, потом громко расхохотался и вскочил с ложа. Фенька скулила в углу, удивленно глядя на него: она-то за него вступилась, а вот он поступил не по-товарищески.
Инцидент был исчерпан быстро: вечером на кухне Ксана Павловна как всегда с улыбкой сказала: «Добрый вечер, Володя», и он, покраснев, ответил. Правда, тетя Дуся своим острым чутьем что-то уловила, но, поскольку Фенька ей ничего не рассказала, ограничилась недоверчивым взглядом из-под очков.
Жизнь дала трещину в воскресенье, которое началось как всегда: Володя по обычаю читал, валяясь на тахте. Да, именно в этот день все пошло под откос. Под вечер прибежал однокашник Борька Чиркин и стал звать на танцы. «Ты не пожалеешь, — уговаривал Борька, — девочки будут из педучилища, а там есть уникумы». Володя идти не хотел: словно предчувствие удерживало его, но Борька был настойчив: «Потом ко мне заскочим, у меня Высоцкий, приблатненный до упора, пальчики оближешь».
В конце концов Борька, по достоинству получивший прозвище «Танк», сломал слабые оборонительные рубежи приятеля и утащил его на танцы. Это было началом конца.
Володя долго стоял в стороне, высматривая Борьку, но того нигде не было, а вскоре он обратил внимание на девушку, которая в отличие от других танцевала очень медленно и смотрела вокруг себя словно невидящими глазами. Она понравилась ему. Знакомство состоялось быстро, и после танцев Володя сначала хотел повести ее к Борьке домой побалдеть от Высоцкого, но потом передумал и пошел провожать Клаву в общежитие текстилькомбината, где она жила. Оказывается, Клава приехала из отдаленной области, хотела поступить в педучилище, но не набрала баллов. Домой возвращаться было стыдно, поэтому она сообщила, что учится, а сама пошла работать с тем, чтобы на следующий год вновь испытать конкурсное счастье.
Вечер был теплый, безветренный, они шли по темной улице, разговаривая о разных пустяках. Володя даже не смог бы объяснить, чем приглянулась ему эта угловатая, долговязая, курносая девчонка, с короткой черной челкой, в общем — ничего особенного.
До общежития уже оставалось рукой подать, когда от стены дома с аркой отделилось несколько фигур, шесть или восемь, наверное, все же шестеро, но все рослые, крепкие. Странно, но Володя сумел разглядеть их нагловатые улыбки, хотя черты лиц были смазаны темнотой. Он крикнул Клаве: «Беги!» и боковым зрением успел заметить, как она метнулась под арку во двор общежития. Он облегченно вздохнул: за ней никто не побежал. Сам же он прижался спиной к стене дома, защищая свой тыл.
— Мы не курящие и сколько времени — знаем, — гордо объявил тот, что подошел ближе. — Курить вредно, а счастливые часов не наблюдают, поэтому гони бабки, — и осклабился еще шире, ударив Володю по лицу.
У того была с собой десятка — все его богатство до очередной зарплаты, и отдавать ее этим подонкам он не собирался. Держать удар он мог, все-таки три года посещал секцию бокса, однако удар был достаточно сильным, в голове слегка зашумело. Без подготовки, даже не размахнувшись, Володя нанес в переносицу врагу свой коронный прямой левой, из-за которого тренер уговаривал не бросать бокс. Парень безмолвно рухнул на землю, и в этот момент в конце улицы Володя увидел мигалку патрульной машины.