В области забили тревогу. Была создана комиссия для проверки деятельности школы. Изложенные в письмах факты не подтвердились. Однако «группа родителей» продолжала трудиться в поте лица: почтальоны аккуратно приносили по утрам в самые различные инстанции голубые конверты без обратного адреса.
Директор школы, о которой шла речь во всех письмах, тоже получила письмо. Заботливо поинтересовавшись ее здоровьем, писавший, между прочим, советовал не выходить вечером на улицу, так как ему, автору, из совершенно достоверного источника стало известно, что директора проиграл в карты сын одного из педагогов школы. В конце письма выражалось соболезнование по поводу готовящейся расправы и сожаление о том, что адресату уже ничем нельзя помочь. Старый педагог, проучительствовавшая около сорока лет, прочитав письмо, слегла и вот уже около месяца в тяжелом состоянии находилась в больнице.
Прошла неделя с тех пор, как Туйчиев, получив в свое производство это дело, вел поиск авторов писем. Несколько раз приходил Арслан в школу, беседовал с преподавателями, присутствовал на педсовете, где обсуждался вопрос о письмах. Учителя требовали найти и наказать клеветников.
Тогда же возникло подозрение, что грязные анонимки пишет один из преподавателей школы — Калинкина. Вчера было получено заключение экспертизы — тексты писем выполнены Калинкиной.
«Знает ли она, что нам известен автор? — думал Туйчиев. — Наверное, догадывается. За ее показной непринужденностью и даже бесцеремонностью прячется страх. Он проявляется и в беспокойно бегающих глазах, и в нервной дрожи пальцев, беспрестанно гладящих ручку портфеля. Чему может научить детей такой педагог?»
— В ходе прошлой беседы вы, гражданка Калинкина, клеймили позором анонимщиков. Должен ли я понимать это как раскаяние в совершенном вами преступлении?
— Я вас не понимаю! — возмутилась Калинкина.
— Понять меня совсем не сложно: согласно заключению экспертизы все эти письма, — Арслан протянул Калинкиной голубую пачку, — написали вы.
— Я не могу признать себя автором этих писем. Любой грамотный человек скажет вам, что между почерком, которыми они выполнены, и моим нет ничего общего.
— Вы правы, — неожиданно согласился Арслан Курбанович. — Между вашим обычным почерком и этим почерком действительно нет ничего общего. Но все дело в том, что вы писали левой рукой. Пожалуйста, ознакомьтесь с заключением эксперта.
Калинкина, близоруко щурясь, очень долго изучала заключение. Затем медленно, как-то сразу сникнув, положила его на стол.
Да, она писала. Почему? Да потому, что ее жестоко обидели: раньше она, кроме основной своей работы, получала в школе еще полставки, выполняя обязанности второго завуча. А потом эти полставки передали другому педагогу. Можно подумать, что та будет работать лучше.
— И тогда вы решили облить грязью весь коллектив, встали на путь злостного клеветничества?
— Весь вопрос в том, какое содержание вы вкладываете в понятие «клевета», — огрызнулась Калинкина.
— Я вкладываю в это понятие то же содержание, что и Уголовный кодекс, предусматривающий ответственность за распространение заведомо ложных, позорящих другое лицо измышлений. Или, может, вы считаете, что в ваших анонимках есть правда?
— Есть... немного.
— Правды не может быть немного или много. Правда только одна, — голос следователя был по-прежнему спокоен, только стал немного тверже. — А если ее нет, то есть ложь и клевета на своих товарищей по работе, на советских учителей. Это вам понятно, гражданка Калинкина?
— Но я и не подозревала о том, что мои действия являются уголовно наказуемыми... — пыталась выкрутиться клеветница.
— К счастью, незнание закона не освобождает от ответственности...
— С тобой можно согласиться лишь отчасти, — вздохнул Арслан, оторвавшись от воспоминаний. — Ясно одно! Анонимки пишут потому, что их проверяют. Знай пасквилянт, что его подметное письмо, не читая, бросят в корзину, разве будет он изгаляться? Но диалектика заключается в том, что, во-первых, надо проверять анонимки хотя бы для того, чтобы наказать клеветника, а, во-вторых, мы не можем бросать в корзину письма тех, кто еще не может подняться до высокой гражданственности и открыто разоблачить преступника и вынужден поэтому взывать к справедливости анонимно. Иначе вместе с его письмом в корзину полетит реквием по истине и справедливости. А это, в свою очередь, будет означать, что мы перечеркиваем возможность победы Добра над Злом.
...Вечером по телетайпу пришло сообщение из Самарканда: «Аверченко Вера Никоновна, 1959 года рождения, не замужем, работает калькулятором в столовой, проживает с матерью по адресу: ул. Солнечная, 9. В настоящее время находится в трудовом отпуске. Со слов матери, выехала в неизвестном направлении. Зам. начальника ОУР ГОВД майор Хакимов».
По деланному безразличию, скучающему виду и хитрому прищуру Николая Арслан безошибочно определил: тот пришел с хорошими известиями. Но виду не подал и спокойно спросил:
— Как поживают безумные идеи?
— Прекрасно, — расплылся в улыбке Соснин и положил перед другом часы.
— Подарок? — недоуменно спросил Арслан.
— Вот именно, — торжествующе ответил Николай.
— Спасибо, но у меня...
— Знаю, знаю. У тебя часы есть. Но это подарок не тебе. Посмотри на обороте.
Арслан взял в руки часы, на задней крышке было выгравировано: «Анатолию Петровичу Гринкевичу в день пятидесятилетия от сослуживцев».
Туйчиев еще раз прочел надпись, повертел часы в руках, внимательно вглядываясь, словно надеясь получить еще какие-то сведения, и, протянув их Соснину, вопросительно посмотрел на него.
— Ваш немой вопрос принял, — Николай взял часы и положил их на стол перед собой. — Спешу удовлетворить возникшее любопытство. Итак, знаком ли вам некто Малов Владимир Александрович, он же — Малков Владимир Александрович, — увидя как Арслан нетерпеливо поморщился, Николай поспешил успокоить его: — Уже скоро... Он же — Панкин Павел Александрович, а короче — Каланча?
— Не имел чести, — ответил Арслан.
— При задержании этого профессионального карманника нашими ребятами у него изъяты эти часы. Думаю, что комментарии излишни.
— Не совсем, — спокойно ответил Арслан. — Если ты имеешь в виду, вернее, связываешь обнаружение часов у преступника с фактом попадания в больницу с сотрясением мозга Гринкевича, то непосредственного отношения к нашему делу усмотреть никак не могу.
— Хочу подчеркнуть прямое отношение и к делу и, главным образом, к версии, которую ты не очень уважительно счел сверхбезумной. — С этими словами Николай извлек из кармана бумажник и протянул его Арслану. — Прежде чем ознакомишься с содержимым, должен предупредить: бумажник также изъят у Каланчи.
Туйчиев раскрыл бумажник и вынул три новеньких водительских удостоверения. Ни в одном из них не имелось фотографий, хотя все реквизиты были заполнены.
— Хамраев Абдулла, — медленно вслух прочел Арслан и, отложив, взял следующий документ. — Сагидуллин Ренат Ибрагимович и, — он раскрыл третье удостоверение, — Ермаков Виктор Степанович. М-да, интересно.
— Посмотри на номер, — предложил Николай.
— Я уже обратил внимание: везде одинаковый и, главное, наш искомый — АБЦ 274051. М-да, интересно, — снова проговорил он. — Где же раздобыл все это Каланча, вернее, кого обчистил? Насколько я понимаю, клиенты ему координаты не оставляют.
— На сей раз ты ошибаешься. Было так. Каланча сел в такси, в котором уже были пассажиры. Двое. Один сидел рядом с водителем, поэтому Каланча уселся сзади. Вот у этого соседа он и вытащил часы и бумажник. Между прочим, интересная деталь: по мнению Каланчи, сидевшие в такси пассажиры знали друг друга. Тот, что сидел впереди, очень торопился и сошел у обувного магазина. Что же касается координат, они известны: Гринкевич Анатолий Петрович.
— Ты хочешь сказать, — в голосе Арслана чувствовалось нескрываемое удивление и одновременно радость, — что...
— Вот именно, — не дал ему договорить Соснин, — и часы, и бумажник Каланча вытащил у одного, как ты выразился, клиента. Так что давай вплотную раскручивать Гринкевича.
— Подожди, не торопись, — радость в голосе Туйчиева сменилась глубоким сомнением. — Ты считаешь, что тогда, в конце июня, Гринкевич был ограблен и попал в больницу вследствие нападения. Умолчал же он об этом, — Арслан кивнул на лежащие перед ним водительские удостоверения, — по понятной причине. Но учти, Каланча — карманник, а не грабитель. Публика же эта не очень склонна менять узкую специализацию. Вот и не сходятся у нас концы с концами.
— Это у тебя не сходятся концы с концами, потому что ты решил увязать воедино попадание Гринкевича с травмой в больницу и похищение у него часов и бумажника. — Николай разгорячился, вскочил с места, несколько раз быстро прошелся по кабинету и снова сел. — Ты сказал — ограбление, а не я. Не могу сказать точно, что произошло с Гринкевичем в тот вечер, скорее всего, он говорит правду, но Каланча обчистил его в такси. Выходит, все сходится, товарищ старший следователь.
— Да ты не горячись, — успокоил друга Арслан, — я ведь на прочность проверяю твои построения.
— Ну и как? — умиротворенно спросил Соснин.
— Ничего, еще стоят, — улыбнулся Туйчиев. — Давай лучше с учетом данных определим наши дальнейшие действия.
— Я же сказал: надо раскручивать Гринкевича.
— Верно, но как? В лобовую атаку не пойдешь.
— Это уже по твоей части.
— Пожалуй, с Гринкевичем надо пока говорить о часах. При необходимости сделаем очную ставку с Каланчой. Как думаешь, он опознает Гринкевича?
— Об этом я с ним еще не говорил. Все равно его надо допрашивать, тогда и выясним.
— Согласен. Если Каланча на очной ставке подтвердит, можно будет начать разговор и об удостоверениях. Но сначала направим их на экспертизу. Родные ли они, с одного клише или...
— По всему видать — родные, — проговорил Соснин, — но чем черт не шутит. Всякое бывает. Экспертиза, конечно, нужна, а «или» не надо.