— Да не пойдет она, не пойдет! Отстаньте все от нее к чертям собачьим! — Серов сказал это лаборантке, и та, вытаращив глаза по очереди на него и на Наташу, испуганно отошла, а потом почти побежала в кабинет профессора.
Наташа вынуждена была признаться Серову, что у нее нет даже отдельного закутка, где они могли бы спокойно поговорить.
— И не надо, — понимающе молвил Серов. — Я ведь уже сказал самое главное, все, что хотел. И времени на разговоры у нас уже нет. Только вот еще уясни, моя птичка, что ты, я это понял сейчас окончательно, действительно стоишь того, чтобы ехать в Москву. Ты — большой ученый, я вижу это по твоей работоспособности, по упрямству. Из таких, как ты, и получаются потом корифеи. Я сам в детстве, возможно, хотел быть таким. Но про меня совсем другая история. Я тебе как-нибудь расскажу.
А сейчас я приехал за тобой. Я думал о тебе весь год, с тех пор как вернулся, и мог бы приехать и раньше, но просто так ездить мне казалось бессмысленно, а забрать тебя было некуда. Теперь вот у меня есть небольшая квартирка в Кузьминках, вступил наконец в кооператив на заграничные деньги. Не ахти, конечно, что, но жить в ней можно. Рядом старинная усадьба и парк, в нем есть ручные белки. Мы с тобой будем их кормить и тем самым способствовать увеличению их поголовья. Правда, нам предстоит сделать в квартире ремонт! Уж ты сама сделаешь по своему вкусу. Я один на себя брать такую миссию побоялся. Подумал, что, если начну, но не справлюсь, от тоски запью!
Он скосил на ее озорноватый серый глаз, и по его тону Наташа поняла, что он шутит. Но насколько он шутит, а насколько говорит правду, было ей до конца не ясно.
«И эти его ловеласские увлечения… — мелькнуло в голове. — Черт его знает, зачем он приехал…»
Тут Серов встал в серьезную позу и взял ее за руку.
— Ну что ты стоишь? — спросил он, и в голосе его прозвучало нечто такое, что Наташа поняла: скажи она сейчас одну неверную фразу, он развернется и уйдет. Слишком необычна, видимо, была ситуация и для него. — Иди попрощайся с профессором, — сказал Серов. — Если ты хочешь начать учебный год в одном из крупнейших институтов страны, ехать надо в ближайшие дни. Лучше завтра. Но начинать тебе там придется скорей всего с должности младшего лаборанта. Ну, согласна? — Он нетерпеливо притопнул ногой.
Насчет лаборантки он специально сказал, чтобы ее проверить. Конечно, он приложит все силы, чтобы устроить ее ассистентом или научным сотрудником. Но все-таки оставалось неясным, как она к нему относится.
Наташа смотрела на него во все глаза. Вот оно! Бог, или вселенский разум, или кто там еще послал ей в помощь этого человека. Как удивительно все-таки устроен мир. Один мужчина вместо другого. Но что же ей делать? Ведь нужно решать. Как бы там ни было, но даже за одно только предложение она ему благодарна.
— А ты меня хоть немножечко любишь? — В голосе ее звучало сомнение.
Он поднял руки и, крепко прижав ее к себе, засмеялся:
— Будем дружить! — А потом добавил: — Мне без тебя было действительно очень скучно, тоскливо, и я вспоминал тебя чуть не каждый день. Твою походку, твой журнал по иммунологии, ту ночь, которую мы провели вместе. — Он помолчал, а потом сказал очень серьезно, глядя на нее как на пациентку, которой предстоит сложная операция: — Мне кажется, мы с тобой в чем-то похожи. Нам хорошо будет вместе. Ты веришь?
— Верю! — И Наташа почувствовала, будто вновь помолодевший и сильный отец ласково берет ее на руки и поднимает высоко, куда-то в небеса. И в умилении, боясь спугнуть это чувство, она осторожно поцеловала Серова в щеку.
Три дня прошли как в тумане. Ровно столько понадобилось времени, чтобы оформить все документы, зарегистрировать их брак, причем ей пришлось подложить под платье небольшую подушку, распрощаться с друзьями, с коллегами.
Старый профессор сокрушенно качал головой, но не мог скрыть некоторого облегчения от расставания с ней. Удивленную Катю забрали из школы. Самое трудное для Наташи было объяснить свой неожиданный шаг родителям. Мать была против ее отъезда. Она вначале и слушать ничего не хотела. С отцом Наташа говорила, опустив глаза, и испытывала чувство, будто совершает предательство. Отец сидел рядом с ней в кухне на той же старой табуретке и в сотый раз повторял:
— Если будет трудно, Катеньку вези к нам.
— Папа, папа, как я буду там без тебя! — Наташа плакала, держа его за руку.
На вокзале была страшная сутолока. Люди, вещи — все кружилось у нее в глазах. Среди моря чемоданов и сумок лежал большой букет разноцветных гладиолусов — отец рано утром привез их с дачи.
— Наташенька очень любит цветы! — почему-то оправдываясь, говорил он Серову.
— Постараемся сделать так, чтобы вы как можно скорее обменяли квартиру и переехали к нам! — Серов серьезно пожал ему руку.
Через минуту после того, как они загрузили свое море вещей и отец едва успел выпрыгнуть — последним из провожающих, — толпа отхлынула от вагонов, и их поезд тронулся. Родительскую квартиру, кстати сказать, вместе с дачей им удалось обменять на московскую через год.
Ну а дальше наступил черед каторжной, бессменной работы, которая Наташе была не в тягость, а в радость. Для нее закончилась полоса неудач. Благоприятные обстоятельства следовали сказочной чередой. Все пригодилось — и опыт рутинной работы, и умение читать лекции, и настойчивость, и дар убеждения в разговорах с высоким начальством. Защита докторской прошла на ура. И Наташа узнала успех и признание. Что немаловажно, к ней потекли ее собственные деньги. Научные идеи реализовывались одна за другой. Они приносили доход. Она создала и возглавила лабораторию, которая вскоре стала очень престижной. Ее работы вызвали большой интерес в разных странах. А дома ждал друг, ее муж. Все состоялось, как в детских снах. И ей не жалко было ни потраченных лет, проведенных в крысятнике, ни бессонных ночей за листами бумаги, ни даже того, что постепенно вырастала дочка.
Ресторан заполнялся людьми. Из вестибюля прекрасно обозревался весь зал. Алексей видел в нем разных женщин. Многие явно кокетничали. Другие были, как устрицы, равнодушны. Наташа была просто спокойна. Она сидела за столиком, отгороженная от всех воображаемой стеклянной стеной, и Алексей понял, что стена эта называется независимостью. Наташа глядела перед собой задумчиво-беспристрастно, и было видно, что ее нисколько не занимает, какое впечатление она производит на других. Он знал за ней эту привычку — выглядеть отстраненной. Несколько раз сам проверял — если спросишь ее что-нибудь, тут же ответит, но думает всегда о чем-то своем. Он представил, как подойдет сейчас к ней, и почувствовал необъяснимое желание уничтожить эту ее стену, смять ее, растоптать. Он хотел владеть ею полностью, так, как раньше. Владеть ее мыслями, а заодно телом. Что значит секс для свободной женщины? Не домашняя обязанность подчиняться мужу, а сиюминутная прихоть и острое удовольствие, возникающее по мере надобности. Привязать к себе женщину навсегда — вот в чем жестокая доблесть мужчины. Раньше он был уверен, что эта задача решена. Теперь ему показалось, что нет. Алексей вспомнил свою хорошенькую и преданную Алену, представил свою прекрасную квартиру, роскошную дачу. Разве он не был доволен этой жизнью? Был. Тогда зачем Наташа?
Он задумался.
С Наташей он был бы, конечно, другим. Молодец, она добилась все-таки своего! Ну а он? И он тоже добился. Что хорошего он нашел бы на автомобильном заводе, или в институте, или даже в конструкторском бюро? Тракторы бы, что ли, проектировал? Да кому они нужны? Сидел бы, гнул спину за пыльным кульманом и потихонечку спекулировал джинсами… А сейчас он уважаемый человек…
Но в то самое время, когда он делал последний шаг к столику, за которым сидела Наташа, он отчетливо вспомнил суть своего первого студенческого изобретения и тот восторг, который он ощутил у испытательного стенда, когда у него удачно прошел его первый опыт. И ему вдруг стало безумно жаль, что годы ушли и этот щенячий восторг никогда уж не повторится.
Он молча сел рядом с Наташей и поцеловал ей руку.
14
Петербург встретил Славика Серова отчужденно. Он ехал сейчас той же самой дорогой, по которой два дня назад ехала его жена. Он даже остановился при выезде на Московский проспект почти в том самом месте, где и она, чтобы навести справки о дальнейшем маршруте. Это, правда, с большой натяжкой могло отдавать мистикой, так как Московский проспект был самой крупной, удобной, прямой магистралью, выводившей из города поток машин на дорогу М 10, ведущую в Москву. И, спросив у уличного продавца путь на север, на ту улицу, где должен был находиться ресторан, в котором намечался банкет, Славик Серов купил две пачки сигарет и поехал дальше.
К вечеру крупные магистрали затянулись сероватой дымкой смога, и хотя вдоль дорог горели яркие фонари, видимость оказалась неважной, и Славику приходилось прищуривать и без того уставшие за день езды глаза. Все, что касалось зрения, было ему понятно как доктору-офтальмологу, но почему-то те небольшие проблемы, которые возникли у него самого, были ему неприятны. И сейчас, анализируя то, что вдаль он видит прекрасно, но названия на карте, напечатанные мелким шрифтом, не разбирает совсем, он с раздражением подумал, что у него развивается обычная возрастная дальнозоркость, а значит, приближается старость.
«Как быстро все прошло! — подумал он. — Как быстро!»
Он сунул в рот сигарету из новой пачки и, постаравшись выкинуть из головы печальные мысли, поехал дальше. Ветерок с каналов и рек, ворвавшись в незакрытое окно, освежил его и рассеял смог, и Вячеслав Сергеевич почувствовал себя лучше.
«Ну, теперь надо подумать, что я, собственно, ей скажу, когда увижу», — подумал он и стал подбирать в уме разные варианты. Все получалась какая-то чепуха. Фраза «Я соскучился…» после разговора с Мариной звучала уж слишком фальшиво. «Приехал посмотреть, что ты тут делаешь, как себя ведешь» — отдавала ненатуральной игривостью. Просто сказать «Я приехал» означало бы признание вины и просьбу о прощении, а этого Серов тоже не хотел. Парадокс был в том, что, конечно же, бесспорно, он был перед женой виноват, но вместе с тем не хотел признавать себя виноватым, ибо нельзя же человека винить в том, что он постоянно ощущает какую-то смертельную тоску, которую не знает чем развеять. А еще более странным казалось то, что он действительно соскучился по жене.