Она смотрит с такой мольбой, будто хочет что-то сказать. Шею жжет кулон, и я думаю, что стоит вернуть его, как память. Я так и не сумела передать вещицу, как того хотела Солнце. Впрочем, у меня остается последний шанс.
— Ты поедешь с нами? — задает следующий вопрос женщина, и я киваю, отвечая не ей — той девушке, что терзается, глядя на меня сквозь свою маму.
— Конечно.
— Я отвезу ее, — вызывается Петр, о котором я успеваю забыть. Лилина мама смеряет его равнодушным взглядом и позволяет увести себя.
Мы идем к машине: оглушенная неожиданным видением Солнца я и, как всегда, недовольный Доронин-младший.
Адвокат распахивает передо мной дверь, а я не успеваю даже отметить, как выглядит его автомобиль снаружи — так далеки мысли от того, что происходит здесь. Я прокручиваю раз за разом принятое решение, все еще сомневаюсь, правильно ли я собираюсь поступить.
— Ты лежала с ней в одной больнице? — спрашивает, наконец, Петр, ожидая, пока тронется скорбный кортеж. Он нажимает на кнопку, и я слышу, как защелкиваются все замки. — Стоило бы догадаться сразу.
— О чем ты? — тревога раненой птицей бьется в закрытые двери, в тонированные окна, не находя выхода. — Петр? Ты знал Лилю?
Мы трогаемся, пропуская вперед машины траурной процессии.
Я пристегиваюсь, чуть наклоняясь вперед. Может, позвонить Ивану? Искоса наблюдаю за неторопливыми движениями Доронина-младшего. Таится ли в нем угроза? Каждое его появление в мой жизни не приносит, ровным счетом, ничего хорошего, но это еще не значит, что мужчина способен причинить мне боль. По крайней мере, физическую.
Он едет за рулем расслаблено, управляя одной рукой, а второй подпирает щеку, взирая на мир со скукой. Мы движемся медленно, плетясь в самом конце сигналящей колонии.
— Чего ты боишься?
Петр поворачивается ко мне, глядя исподлобья. Я не желаю отвечать ему и смотрю в другую сторону, замечая машину Толика. Полицейский хмурится, завидев автомобиль Доронина, и скользит взглядом по темным стеклам, разделяющим нас друг от друга. Мне хочется, чтобы мужчина знал, что я сижу здесь, внутри.
— Думаешь, не я ли тот урод, который убил Лилю Романцеву? А если я?
Мощный двигатель довольно урчит, когда мы набираем скорость, но я теряю из виду и главную машину, и Толика. Куда мы двигаемся? Горечь наполняет рот; мелко дрожат пальцы, и я прячу руки под бедра, точно собираясь согреть.
— Я думаю, что ты просто урод. Но не тот, кто убил Лилю. Откуда ты ее знал?
Я боюсь брата Ивана; верю ли я в его непричастность? Сейчас, когда мы едем рядом, скованные небольшим пространством адвокатской машины, меньше всего мне хочется думать о его роли во всем случившемся; но в то же время было бы куда спокойнее, окажись я как можно дальше от него.
— Смело, — заключает он. — Я был ее адвокатом. До тех пор, пока родители не наняли другого. Того, кто смог добиться ответа от Страсбургского суда.
— Ты виделся с ней?
— Несколько раз. Она рассказывала, какие ужасы творит в больнице медперсонал, начиная от санитарки и заканчивая заведующей.
Я постукиваю пальцем правой руки по кожаному сиденью, проворачивая в голове известные факты.
— Почему ее родители решили найти нового адвоката?
— Спроси у них, — вдруг огрызается Петя, а я приглядываюсь к нему. Способен ли он на убийство? Не обязательно Лили. Например, Аллы Николаевны — заведующей, которая ужасно обращалась со всеми, в том числе и с Солнце.
Я застываю, вспоминая тот момент, когда Лиля рассказывала о визите адвоката. Что она про него говорила?
Перед глазами возникает больница.
Ночь, которая никогда не бывает тихой; словно в джунглях, она насыщенна звуками, бормотаниями, стонами. Со временем к шуму привыкают все; ты учишься не реагировать на внешние раздражители, до тех пор, пока среди обычных звуков вдруг не появляются новые.
— Ты спишь? — в темноте глаза Солнце кажутся еще больше, блестящими, словно от влаги.
— Чего тебе? — поворачиваюсь на бок, чтобы лучше видеть ее.
— Ко мне сегодня приходил адвокат. Родители пытаются вытащить меня отсюда.
— У них получится, — уверяю я, не особо веря в свои слова. Точнее, не задумываясь, возможно это или нет.
Для меня выход из больницы кажется чем-то недосягаемым. Я гоню от себя мысли, связанные со свободой. Когда меньше надеешься, жить становится легче.
— Я не хочу больше здесь быть, — продолжает Солнце, натягивая одеяло на голову так, что видно лишь нос. — Адвокат обещает, что все будет хорошо. Я доверяю ему. Наверное, зря?
Я молчу. Находясь здесь, верить людям вообще сложно.
— Он нравится мне. Красивый, уверенный в себе. В словах своих. И я хочу так же верить.
Внешний вид ни о чем не говорит: невинное лицо Солнце вряд ли натолкнет на мысль, что она способна на убийство. Как и я.
— Аня, когда я выйду отсюда, я смогу нормально жить? Выйти замуж, родить детей?
— Спи, — не давая мне ответить, обрубает нас Иволга, и Солнце окончательно исчезает под одеялом. Я отворачиваюсь, радуясь, что мне не пришлось ничего говорить.
Солнце верила Петру. Надеялась, что оказавшись на свободе, сможет жить так же, как и другие.
Вместо этого мы везем ее на погост с человеком, который так и не оправдал ее надежд.
Новое кладбище находится на краю города. Огромное поле с темным забором, церковью и служебными помещениями. Дорога до него не занимает много времени, и мы приезжаем одновременно со всеми.
— Она нравилась мне, — заявляет Петр, выключая двигатель. — Черт, я бы своими руками убил этого урода, — он ударяет по рулю ладонью в жесте отчаянья, становясь в этот момент очень похожим на Ваню.
— Солнце была чудесной, — соглашаюсь я, — и мне до сих пор не верится…
Замолкаю, так и не договорив. Банальные фразы, которые ничего не меняют.
— Солнце? — Петр смотрит удивленно.
— Так ее называли в больнице. Мы хорошо общались с ней.
— Благодаря похожим преступлениям?
— Умеешь ты все испортить, — качаю головой, выходя из машины, пока Доронина — младшего не занесло слишком далеко в темы, которые я ни с кем не собираюсь обсуждать.
Вдали, над лесом, кружат темными точками вороны. Мы проходим по главной аллее, и снова Петр двигается рядом, словно привязанный.
— Может, отвалишь? — не надеюсь на положительный ответ, но все же спрашиваю.
— Сегодня мы с тобой неразлучны. Или я хуже Ивана?
— Хуже. Лучше помолчи.
Прощание выходит скомканным; я не отвожу взгляда от намогильного деревянного креста с именем
Когда доходит моя очередь, я, вопреки своим же словам, подхожу, наклоняясь к Лиле. Стараюсь не смотреть в лицо с закрытыми глазами, быстро вкладываю медальон в ее руки, ощущая могильный холод.
— Сберегла, как ты и просила, — шепчу, прося мысленно прощение. Могла ли я помочь ей, не дать стать жертвой убийцы? Ком застревает в горле. — Прости, Солнце, — и ухожу, не оборачиваясь, так же, как и в больнице.
«Она прощает тебя, — шелестит четвертый голос, а шептуны охают, удивляясь. — Теперь ей хорошо. Только найди его».
«Помоги мне», — прошу ее, но она выдает привычное:
«Не время. Ты все поймешь сама»
Поминок избежать не удается. Чувствую себя чужой среди родственников, но остаюсь в кафе только потому, что об этом просит мама Лили. С опаской смотрю на нее, но больше не вижу во взгляде Солнце.
По правую руку, словно сторожевой пес, сидит Петр.
— Мне кажется, тебе тут не рады.
— Тебя забыл спросить, — мы скрещиваемся взглядами, и каждый из нас не желает проигрывать. Доронин выжигает меня глазами. Сжимаю зубы, когда он приближается и произносит, — если девушка смотрит на тебя больше шести секунд, то она хочет либо убить, либо отдаться.
— В твоем возрасте пора прекратить верить статусам в социальных сетях.
На его лице появляется усмешка, но Петр тут же прячет ее, вспоминая, где мы находимся.
Я ощущаю маету, наблюдая за остальными людьми. Похороны, поминки — все это так близко к вере, которой во мне нет. Я впервые оказываюсь за поминальным столом и теперь мечтаю выбраться отсюда быстрее.
Нахожу маму Солнце, запоминая по разговорам, как ее зовут, и вежливо прощаюсь:
— Вы меня простите, Татьяна Викторовна, но мне нужно идти.
— Подожди, — женщина отводит меня в сторону, — она так с тобой встретиться мечтала, как вышла. Только о тебе и рассказывала. Говорила, что ты защищала ее там. Правда?
— Правда, — киваю я, думая, что так до конца и не смогла защитить прозрачную девочку. — Вы не знаете, о чем она хотела поговорить?
— Нет, — качает головой мама.
Мы уходим с Петром вместе. Я стреляю у него сигарету, поняв, что отделаться от него удастся лишь тогда, когда он захочет этого сам.
— Ну и долго ты будешь мне в затылок пыхтеть? — мы сидим на лавке, наблюдая за прохожими. Я позволяю себе ни о чем не думать, набирая полные легкие дыма и выпуская его через нос.
— Мне просто интересно, что в тебе нашел Иван.
Я вскидываю голову:
— Ну и что? Выяснил? Провел сравнительный анализ с Яной?
— Провел, — не отрицает Доронин. — Ты проигрываешь по всем фронтам.
— Не ново, — хмыкаю я. — Особенно в плане фантазий. Мне бы ума не хватило отослать любовнице похоронный венок.
— О чем ты? — я рассказываю адвокату о сюрпризе, устроенным женой его брата, а он в ответ хохочет.
— Это вполне в Янкином духе. Она очень мнительная и ревнивая.
— У вас с ней что-нибудь было?
Простой вопрос тут же лишает Петра хорошего настроения. Он смотрит на меня тяжелым, ментовским взглядом, но сегодняшний день позволяет привыкнуть к его манере поведения.
— Я бы мог ответить, что тебя это не касается. Но не буду давать повод трактовать мои слова в угоду собственной выгоды. Нет, между мной и Яной ничего не было. Она верная жена. В отличие от моего братца.
— Но ты к Яне не равнодушен.
— Не твоего ума дела. Ты влезла в чужую семью, непонятно, на что надеясь, и сейчас еще пытаешься накопать грязного белья?