Знаете, как рождаются клички? Правильно, их придумываем мы сами себе — своими собственными поступками. Именно поступки рождают клички. Этого башкирского парня звали Ринат. В армии его звали ФОМА! Имя Фома еще со времен Христа стало синонимом скепсиса, недоверчивости и сомнения. Что ж, остается только удивляться тому факту, что звуковая энергетика имени полностью сохранилась в русском звучании и поразительно точно передает характер Рината.
Обладая завидным здоровьем, болел редко, скептически относился к разным снадобьям и не любил обращаться к врачам. У него были золотые руки, он пытался все сделать сам, владел несколькими профессиями, он помимо охранных функций, в ночную смену выполнял всевозможные мелкие хозяйственные поручении — сбрасывал снег с балкона, ремонтировал замки дверей, клеил отвалившуюся плитку. Он вообще был очень сдержан, когда речь шла о его жизни. Кроме того, его отмечала большая впечатлительность и жалостливость, сострадание к больным и слабым.
Не разумно было заставлять человека наблюдать происшествие с его собственной позиции. Не было ничего особо благородного в его страдании от большой боли. На самом же деле ошибка, прежде всего в том, что он отождествлял себя с одним из щенков и его ощущениями. Следовало вывести его из этого состояния, а не вводить еще глубже.
Я попросил остановить «кадр» точно в тот момент, когда у него происходит включение реакции. Если это было «вдруг заболела голова», нужно было узнать, что именно произошло.
— Я посмотрел на испачканные сгущенкой мордочки мертвых щенков, и, вдруг, заболела голова и начали саднить ладони рук, словно с них сняли кожу!
— Их не убили — открыто и честно. Их обманули — подарив сытное «сегодня», навсегда лишили будущего.
Последовательность его переживаний дала ценную информацию. Скорее всего, мы с ним нашли некоторые объяснения…
Боль это сообщение мозгу о неполадках в теле. Внезапно появившись, она перегружает нервную систему своим импульсом. Поэтому, естественная защита от ощущения боли — блокировать общение с телом. Сразу чувствуешь не всю боль, часть ее застревает по пути к мозгу. Тело наполняется инертностью застрявшей боли. Руки сразу наливаются свинцом, плечи каменеют, бежать становится тяжело. Тело, словно глиняный кувшин, нагреваясь от боли, становится твердым и хрупким. Именно так все и было.
Они двигались максимальным темпом — почти бежали. Плотной группой, с минимальной дистанцией, по узкой тропе. Поэтому, когда шедший впереди Коржик споткнулся, времени реагировать, уже не было. Автомат весел на шее. Облокотившись руками на ствол и приклад, Фома почти сам тащил себя вперед. Полный РД, плотно подогнанный к спине, только добавлял ускорения. Чтобы держать бешеный ритм, достаточно было только наклонить корпус вперед и перебирать ногами. Споткнувшись, Коржик не упал, поджав левую ногу, он прыгнул на одной ноге и присел на левое колено. Вовремя споткнувшийся не падает. А вот Фома, налетев на Коржика, упал по настоящему — с кувырком через голову, принимая, на вытянутые вперед руки, всю силу собственной инерции. Прокатившись по склону несколько метров, Фома остановился. Группа не задержалась ни на секунду. Только ротный остановился, пропуская всех вперед. Внимательно осмотрев голеностоп Коржика, он бегло оглядел содранные в кровь, с лоскутами порванной кожи, ладони, локти и правое колено Фомы. Да, такие открытые раны может и не повод для беспокойства где-нибудь в другом месте, но не здесь. Ободряющее хлопнув Коржика по плечу, ротный, раздраженно подтолкнул Фому в спину — догоняй группу, отдых и перевязка на привале.
После падения прошло уже минут тридцать, а про привал словно забыли. Общее время движения росло от привала к привалу, а не наоборот, как казалось, должно было быть. Темп набирали медленно. Ротный разгонял группу, словно локомотив товарняк перед подъемом. Содранные ладони саднили сначала не сильно, но, по мере того, как накапливалась усталость в ногах, боль становилась сильней. Ладони, казалось, распухали, наливаясь болью. Размахивая руками с кровоточащими ладонями, словно раскаленными утюгами, Фома пытался стряхнуть боль, но это не помогало. Боль застревала в плечах, перетянутых лямками РД. Затем, накопившись, по автоматному ремню, через шею, она, толстой тягучей каплей, перетекала в правую руку к разодранному локтю и ниже, к такой же, порванной о камни, ладони. Фома словно тащил на себе коромысло с двумя, полными боли, ведрами. Остановиться и вылить боль, не получалось. Сильное физическое напряжение оранжево-коричневыми шторками закрывало глаза. Мир медленно погружался в мутную оранжевую пелену.
Они продолжали бежать. Боль это как сообщение самому себе о себе. Уставшее тело, ноющее болью, было телетайпом, который безжалостно сообщал о том, что происходит на самом деле. Сознание, ошалевшее от этой морзянки болевых импульсов, продолжало игнорировать эти сообщения, но они лишь становились все грубее и острее. Этот замкнутый круг разорвался только тогда, когда стало ясно, с чем была связана боль.
Свою боль мы создаем сами. Болит ведь не просто так — сознание тщательно игнорирует что-то? Не бывает отрицания боли без борьбы. Ключ к боли всегда в том, что боль помогает достичь. В боли есть определенная система. Ее проявления в разных частях тела означает разные вещи. Значение боли не абсолютно, но нормально функционирующий организм довольно точно определяет, какая боль что означает. Первый шаг в борьбе с болью — простое общение с телом. Боль как сообщение, нужно получить, понять и учесть в последующих своих действиях. Фома понимал все правильно: испытываемая им боль была наказанием за слабость, за позорную зависимость от собственных привычек.
Нет плохого или хорошего поведения. Вопрос в том, чего ты этим достигаешь и насколько, это согласуется с тем, чего ты хочешь. Подсознательно Фома всегда стремился сделать наилучший выбор в текущей ситуации. Они уже трое суток торчали в засаде. Кто принес информацию начальнику разведки о том, что духи меняют систему связи и о том, что готовится переход духовских связистов с новой аппаратурой, Фоме, ясный пень, никто не докладывал. Но факт остался фактом — они прибыли в указанный район, и, видит Бог, честно проторчали свои положенные трое суток. Духи так и не объявились. Ротный уже собрался сниматься с места, когда Фоме приспичило не по-детски. Все было бы нормально, если бы не слабость Фомы. На дне его РД болталась заветная банка сгущенки. Нельзя сказать, что Фома был конченым «бесом» и только делал, что мечтал «заточить» банку в гордом одиночестве. Но не сказать о том, что Фома был сладкоежкой, значит не сказать главного. Фома любил сладости и понимал всю нежелательность этой привычки.
Не бывает просто «плохих привычек». Обычно у людей, зависимых от собственных привычек, проблема раздвоения на противоположности. Вполне можно сказать, что раскол на части — это основная составляющая любой нежелательной привычки. Одна часть Фомы навязчиво злоупотребляла сладким, а у другой из-за этого были большие проблемы. При этом обе части действовали не самым лучшим образом. Одна часть была необузданна и стремилась к удовольствиям, не взирая на последствия. Другая часть отказывала себе в наслаждении и старалась все делать правильно. В этот раз правильно сделать не получилось.
Это была заурядная «задница», сокращенно — ЗДЦ. Обычная встречная засада на маршруте движения духовских «связистов». Цель и задача — поражение, захват оборудования и следовавших в караване специалистов. Засадная группа расположилась в форме указательного пальца, согнутого на спусковом крючке. К полдню третьего дня ожидания засада почти свернулась и представляла собой что-то типа «Ъ» — «твердого знака», развернутого «спиной» к тропе.
В засаде есть определенные правила. Тот, кто их нарушает, рискует не только своей шкурой, но и жизнью своих товарищей. Приговор — смертная казнь, без обжалования. Что дернуло Фому сесть со спущенными штанами под стволы огневой группы, на противоположную сторону тропы, он сам так и не понял потом до конца. Фома удалился, чтобы в одиночестве справить нужду и заодно пососать сгущенки. Не спрашивайте, как это можно совмещать — это целиком вопрос личных вкусов.
Если обстановка сообщает, что это то место, в котором можно сделать необходимое и получить желаемое — разве можно отказаться? На самом деле человеку нужны только те вещи в пространстве его окружения, которые являются частями его реальности и которые согласованны с его собственными целями. Фома не осознавал, что является причиной его поведения. Он вел себя так, потому что это ему доставляло простое, почти забытое, удовольствие из его безоблачного детства. Он так делал всегда, с самого детства: сначала дошкольником — таскал сладости из бабушкиного комода, потом, уже школьником — уничтожал зимние запасы варенья и меда с антресолей в родительской квартире.
Трудно было быть стойким. Непрестанные провалы. Постепенный спад надежд. Болезненная безнадежность попыток когда-нибудь преодолеть искушения страха. Однообразие, которым полевой быт наполнял жизнь, невысказанная обида, которой он отвечал на все это, — дали замечательную возможность найти оправдания собственной слабости и неприспособленности. Живя во времени и переживая действительность, как ряд последовательных происшествий, он не обладал необходимым опытом, чтобы понять, что на самом деле происходит с ним. Чтобы понять происходящие с ним перемены, их надо было переживать, а не проживать. Смена событий, как и сладости, стала для Фомы самоцелью, и потому он уравновесил необходимость перемен привязанностью к привычкам. Он умудрялся удовлетворять обе потребности, соединив преднамеренность привычек со спонтанностью перемен. Так употребление сгущенки легко делало безысходность засады приятным.
Удовольствия по природе своей больше подвержены закону «спада при повторении». Жажда новых ощущений в повторяющихся удовольствиях, рождала удивительную способность — забывать главное в минутных радостях. Самозабвение — увлеченность, превосходящая ожидания. Самозабвенно отдаваясь банке со сгущенкой, Фома вдруг забыл кто он и где он. Самовольно покинув свой пост наблюдения и, усевшись за камнем на склоне, с запрокинутой назад головой, Фома сосал сгущенку из пробитой штыком банки. Автомат лежал на земле. Духи появились в самый не подходящий для Фомы мо