А Ника села за вторую у стены, рядом с ней приземлился Пашка. Они тогда виделись в последний раз. Даже не ссорились… Просто жизнь резко изменилась.
Пашка… До памятного майского вечера встречи выпускников Ника не общалась с ним много лет. Она и забыла о Пашке Савельеве, занятая собственной жизнью, собственной карьерой. А потом, когда стало известно, что он все же приедет, почему-то ждала. Память услужливо рисовала высокого тощего мальчишку, болевшего биологией и мечтавшего стать ученым. Как он теперь живет? Каким стал?
А он стал ученым, работал в лаборатории, создавал новые и очень нужные лекарства.
Он стал мужчиной, наглым, умным и чертовски обаятельным. Увез Нику на выходные в Нижний, и это были ее лучшие выходные за уходящий год. А потом провожал, стоя на перроне вокзала, целовал в распухшие после бессонной ночи губы и говорил, что через две недели будет в Москве на конференции.
– Жди меня, Серова, и я вернусь.
– И не подумаю, Савельев. Терпеть не могу самонадеянных.
Он тихо смеялся ей в губы. А она… она все-таки ждала.
И он приехал. Позвонил в дверь в десять вечера и переступил порог с тортом и тремя розами.
– Прости, раньше вырваться не удалось.
Они так и жили все это время на два города. То он в Москву по работе с обязательной ночевкой у нее, то она на выходные в Нижний, даже про ежегодный морской курорт забыла: у него на работе проблемы с побочными действиями препарата, а ей одной в кои-то веки лететь не хотелось.
Ника ничего не понимала, все в ее жизни перевернулось с ног на голову. Происходящее у них серьезно или нет? Это так долго проповедуемый ею же самой легкий, ни к чему не обязывающий роман или нечто большее? Пашка оставался самим собой, он не был похож ни на одного из ее прошлых любовников. И отношения их были далеки от давно заведенного стандарта с походами в элитные рестораны, подарками, поездками и статусностью мужчины.
Нет, так-то Пашка был, конечно, статусный. В своем роде. Не в том, что принято вкладывать в это слово в Москве. Пашка был довольно известен в собственном мире – мире медицины и науки, его труды знали и изучали за границей, у него имелась своя лаборатория (это в тридцать-то с небольшим!), и, как подозревала Ника, на него молился практически весь женский персонал Приволжского исследовательского медицинского университета. Да, она втихаря листала соцстраницы этого научного центра и его сотрудников, она видела на общих фото, какие красивые там аспирантки и лаборантки и какими влюбленными глазами они смотрят на Савельева. Ника ревновала. Как-то раз, наткнувшись на фото с очередного мероприятия, она оценила молоденькую блондинку, которую обнимал за плечи Савельев. У обоих в руках были бокалы с шампанским. Праздновали юбилей то ли профессора, то ли кафедры, и блондинка была такая довольная, такая счастливая, что Нике тут же захотелось набрать номер Пашки и устроить ему сцену.
Что-то типа: «Если ты там у себя обнимаешь всех подряд, если у тебя там сплошь молодые и красивые, тогда зачем ездишь ко мне?»
Еле успокоилась, строго запретив себе дальше бродить по Сети в поисках фотографий Савельева.
– У вас с ним просто секс по дружбе, – занималась Ника самовнушением, произнося эту фразу, как мантру, вслух целый вечер. – Полезная для здоровья вещь, и никто никому ничего не должен.
А он в половине одиннадцатого утра уже стоял перед подъездной дверью и звонил в домофон:
– Серова, открывай, я голодный и невыспавшийся.
И она проводила время у плиты, готовя ему яичницу, а потом тушила мясо с картошкой и даже поставила в духовку пирог.
Ау, Ника, ты ли это?
С ним все было не так, как с другими. И он был не такой, как другие. У Пашки не имелось «Мерседеса», по Нижнему он ездил на новом «китайце», двухкомнатную квартиру снимал и оставался абсолютно равнодушен к внешним атрибутам успешности, кроме обуви. Обувь у Пашки всегда была дорогой и удобной.
Зато когда Ника приезжала в Нижний, он обязательно, если не был занят на кафедре, встречал ее на вокзале, ужинать водил в места пусть не пафосные, но с по-настоящему хорошей кухней и всегда платил за нее сам, а в часы, проведенные вместе, почти не отвлекался на телефон, если только по очень важным вопросам. Пашка был хорошим слушателем. Наверное, именно поэтому, находясь наедине, Ника чувствовала себя особенной для него.
Или каждая женщина в компании Савельева чувствовала себя такой?
Они за все это время даже ни разу не поссорились по-настоящему. Если Ника начинала что-то высказывать (обычно из-за собственной неуверенности и ревности), он тут же гасил ее пыл дурацкой шуткой, а потом лез целоваться. Как он целовался! Это был уже не тот нескладный юноша у подъезда ее дома, неумелый и неловкий. Нике казалось, что ее никто так не целовал, даже красавчик Архимед. Хотя, возможно, все дело было не в технике, а в эмоциях. Пашка вызывал у Ники какой-то совершенно непонятный восторг. Ей нравилось ощущать его сильные жилистые руки на своих плечах, ловить запах – легкий, лимонный, слышать в голосе веселую беззаботность и даже наглость. А больше всего Нике нравились его умные глаза. Пашка Савельев – ее первая, почти детская любовь, кто бы мог подумать.
У них были совершенно непонятные отношения и жизнь на два города. Жизнь, у которой абсолютно точно нет будущего. Но так счастлива, как она была в эти лето и осень, Ника не была счастлива никогда. Ни с кем она не чувствовала себя большей женщиной, чем с Пашкой.
«Жди меня, и я вернусь, только очень жди…» – любил повторять он, отлично зная, что эти строки когда-то очень давно написал Константин Симонов другой Серовой – Валентине.
Нике было хорошо с ним. Пашка всегда был «своим», а стал вдруг родным и близким, несмотря на постоянные разлуки. И она решилась. Наврала о переходе на противозачаточные таблетки, с которыми можно обходиться без презервативов. Потому что если от кого и рожать, то от Пашки.
«Хорошие гены, – убеждала себя Ника. – Ребенок будет умным».
Главное – забеременеть, главное – успеть до того, как они расстанутся, а дальше… она разберется. Как-нибудь.
Да, она обманывала Пашку, она была уверена, что ребенок ему не нужен. Во всяком случае, не сейчас, когда Савельев по уши в своей науке, лаборатории и опытах. Если бы ему это было нужно, он бы уже давно женился и завел себе парочку мальчишек. Под боком, вон, постоянно крутятся блондинки и брюнетки в белых халатах и с призывными улыбками. Может быть, когда-нибудь Пашка захочет иметь наследника, но для Ники будет уже поздно рожать, годы идут. Да и вряд ли для роли матери своего ребенка он выберет ее.
А вот Ника выбрала его и, словно чувствуя, что забеременеет быстро, что впереди у них осталось не так уж много времени, отдавалась Пашке самозабвенно, растворяясь в его руках, упиваясь им, оставляя свои следы на его длинной поджарой спине.
– Серова, да ты, оказывается, хищница, – шептал он ей на ухо после того, как все заканчивалось.
– Я юрист, Савельев, а они все хищники. Разве ты не знал?
– Подозревал, – и переворачивал ее на себя, начинал щекотать, а она хохотала.
– Отпусти, дурак! Тебе сколько лет?
– Неважно. Я провожу научный эксперимент, ищу управу на юристов.
Они хохотали оба на развороченной кровати, и не было никого в тот момент счастливее Ники.
А потом она забеременела.
Это произошло как раз в тот день, когда Посох собрал их всех, чтобы снять эпизод для своего фильма. После окончания съемочного дня Пашка поехал к Нике, они провели вместе бессонную ночь, а на рассвете он укатил в свой Нижний, сказав, что вернется через две недели. Но не вернулся, потому что Ника наврала про срочную командировку в Калининград. Мол, один очень капризный, но очень денежный клиент назначил встречу в своем родном городе и ни за что не хочет лететь в Москву, зато все авиарасходы берет на себя. Короче, врала самозабвенно. А все потому, что тремя днями ранее, поняв, что у нее задержка, Ника купила тест на беременность. И несмотря на то, что она очень ждала две полоски, оказалось, была к ним абсолютно не готова.
Не может быть!
Этого.
Не.
Может.
Быть.
Просто не может.
Первая реакция.
Ника весь вечер бродила по квартире в растрепанных чувствах, пытаясь осознать новость. У нее получилось. У нее будет ребенок. Ее ребенок. Свой собственный. Тот, о котором она так долго думала, так долго мечтала. Финансовая сторона вопроса ее не смущала, Ника уже давно откладывала деньги на грядущее материнство (все-таки она была хорошим юристом, настоящим профи с соответствующим ценником) и знала, что года полтора проживет спокойно. Только Ника не собиралась долго сидеть в декрете. Она наймет няню и продолжит работать. Она давным-давно все продумала.
С ума сойти! У нее будет ребенок. У нее и… у Пашки.
И вот тут в хорошо продуманном и даже реализованном плане стали видны слабые стороны. Вера же в то, что со временем найдется идеальный выход, таяла с каждым днем. Выход не находился. А вопрос «что делать дальше» оставался.
Как сказать Пашке о ребенке?
Может, вообще не говорить?
Но ведь это его ребенок, он должен о нем знать.
Допустим, она скажет. Но как тогда объяснить его появление? Сказать, что забыла выпить таблетку? Только Савельев не дурак. Он знает Нику много лет, знает, какая она ответственная и педантичная.
В душе Ника понимала, что рано или поздно признаться придется, но пока тянула время. Боялась.
Боялась увидеть в его глазах презрение, когда Пашка поймет, что она его обманула. Боялась его слов, боялась увидеть уходящую спину.
Хотя, казалось бы, чего бояться?
У них легкие, ни к чему не обязывающие отношения двух взрослых людей.
И Ника врала, бессовестно врала Пашке по телефону про командировку в Калининград, высокое давление у матери, из-за которого она не может приехать к нему в Нижний, и, «прости, но Новый год я встречаю на даче с друзьями».
Конечно, она скучала. Скучала отчаянно. Конечно, хотела его увидеть, и, пока живот плоский, можно было бы продолжить встречаться, но… токсикоз. Он измучил Нику. Наступил почти сразу, как только она узнала о беременности, и не отпускал. Ника не переносила транспорт – ее укачивало, не переносила запахи – ей становилось плохо, не могла есть – тошнота сразу же подступала к горлу.