– Ага, папа сам предложил. А то мне учебники перевозить, одежду, то-се… Неудобно.
– Ясно.
Вот, значит, как. И спать он будет наверняка в давно ставшей только ее кровати. И носить ту самую темно-синюю футболку, забрать которую Андрей забыл, а она не выбросила. Не смогла. И в первые дни после развода, ругая себя и называя дурой, она в этой футболке спала. Привыкать к одиночеству нужно постепенно. Сначала нет человека, потом нет его вещей. Запах мужа со временем выветрился, футболка постиралась, но выбросить ее не получилось.
– Ясно, – повторила Надежда. – Не забудь полить цветы.
– Не забуду, – пообещала дочь. – Ну все, я побежала, надо папе помочь овощи вымыть. Буду делать салат. Ты не переживай, у нас тут все хорошо.
Кто бы сомневался… Шах и мат. И сердце в груди стучит часто и гулко. Ее бывший муж в их квартире в своей футболке отваривает макароны их дочери. А потом он будет помогать Ане делать уроки и ляжет… на ее, Надежды, подушку?
И внутри от этой мысли все замирает. Она вот теперь на гостиничной подушке точно не уснет. Будет все думать и думать…
Ника Серова играла на опережение. Прежде чем все разбредутся в торговом центре по своим интересам, следовало обговорить организационные моменты, касающиеся будущих работ.
– Предлагаю всем подняться на фудкорт, – объявила она.
– Ну ты и душнила, – пробубнил Пашка.
– Как-нибудь потерпишь, – парировала Ника.
– Как-нибудь, конечно…
Энтузиазма в глазах присутствующих не наблюдалось, но авторитет Ники, несмотря на отсутствие друзей, был высок, поэтому все поднялись на третий этаж, где действительно располагался фудкорт. Закончить с «организационными моментами» быстро не получилось, потому что сразу захотелось чая, кофе, пирожка… Прошло минут двадцать, прежде чем удалось разместиться за двумя сдвинутыми столами полным составом.
– Что я хотела сказать, – начала Ника, поправив очки. – Нам надо заранее придумать, кто про что будет писать, чтобы не повторяться. И заранее поделиться на группы. Просто если все станут писать про Пушкина – это неинтересно.
– А вдруг все станут писать про Горького? – не согласилась Люда.
– Что-то сомневаюсь, что все будут писать про Горького. Сейчас возьмете «Евгения Онегина»…
– Ты за всех не решай, – немного лениво и свысока перебил Нику Посох. – Я вот вообще еще не определился. Ни с автором, ни с девчонкой.
– Посох, – заржал Славик Митраков, – девчонка-то тут при чем?
– А при том, если я буду что-то снимать, то точно с девчонкой.
Девочки сразу же оживились и посмотрели на Посоха. Перспектива быть снятой им вдохновляла. Кирилл ведь еще наверняка что-то выложит в Сеть, а это уже шанс почти прославиться, ведь просмотры у парня многотысячные.
– Как интересно, – многозначительно протянула Маша, изящным жестом поправив у шеи волосы.
Горящие глаза других девочек сразу же померкли. Все как-то сразу поняли, кого именно выберет Посох.
– Но я пока в творческом поиске, – закончил Кирилл.
– Я все равно считаю, что нам надо хотя бы примерно распределиться на группы, чтобы понять, сколько их получится в итоге, ведь кто-то будет готовить задание парами, кто-то тройками. И раскидать писателей, чтобы получилось равномерно.
– Раскидать писателей, – загоготал Пашка, – а ты сильна.
Рабочий настрой никак не приходил, ребята не хотели ни делиться на группы, ни решать, про какого писателя делать творческую работу. Все хотели спокойно пить чай или кофе, болтать, дурачиться, а потом разойтись по собственным делам.
Соня вообще смотрела в сторону. Она увидела то, чего не заметила, поднимаясь по эскалатору.
Прямо под ними на втором этаже находился… каток. И этот каток был хорошо виден с того места, где они сидели, так как третий этаж представлял собой широкую галерею, расположенную по периметру стен.
Ника что-то говорила про писателей, про то, что есть еще Добролюбов, про него тоже не стоит забывать, а Соня не отрываясь смотрела на лед, на катающихся после рабочего дня людей, на тренировки девочек, которые крутили пируэты, и хотела к ним. Соня серьезно занималась рисованием, ходила в художественную школу и собиралась стать профессиональным художником, писать маслом на холсте. Она мечтала о персональных выставках и всем таком прочем. Но мама у Сони в прошлом была фигуристкой, а в настоящем – тренером по фигурному катанию, и уже в три года она поставила свою дочь на коньки. Соня любила коньки, хотела кататься, но для себя, для удовольствия, а не ради высоких достижений. Соня умела рисовать, кататься на коньках и играть в большой теннис. Связывать же серьезно свою жизнь она собиралась лишь с изобразительным искусством. Большой спорт – не ее история. Но лед, именно здесь, именно сейчас, манил. Даже зуд в ступнях появился. Ведь этажом ниже не просто каток, там есть еще пункт проката и, конечно, имеются коньки ее размера, если их все не разобрали.
– Лебедкин, ты достал уже! – откуда-то издалека раздался недовольный голос Маши Пеночкиной. – Не буду я с тобой объединяться, даже не мечтай. У меня другие планы.
– Посох, у Мари планы на тебя, – хохотнул Пашка.
– Ника, запиши за нами с Соней Пушкина, – совсем рядом проговорил Антон и потянул Соню за руку. – Нам пора.
Да, им действительно пора. Захотелось сбежать с этого собрания. И тело уже приятно заныло в предвкушении.
– Слушай, я тут хотела предложить… – начала говорить Соня, когда они встали на ступени эскалатора.
– Сходить на каток, – закончил за нее Антон.
– Как ты догадался?!
– Достаточно было проследить за твоим взглядом.
Через пять минут они уже брали коньки напрокат, а еще через несколько Соня вышла на лед. Едва лезвие коснулось твердой глади, едва нога оттолкнулась ото льда – Соня заскользила и, сама того не замечая, широко улыбнулась, а потом и вовсе засмеялась. Народу на катке было немного, и это означало, что не требовалось аккуратно объезжать цепляющихся за бортик новичков или постоянно тормозить, избегая столкновений с парнями в хоккейных ботинках. Можно именно кататься. И она каталась. Сначала сделала несколько кругов, чтобы почувствовать ноги, затем набрала скорость и оторвала одну ногу ото льда – сделала нечто похожее на ласточку, только без сильного наклона. А после, снова набрав скорость, Соня зашла на вращение, очень простое, без заклона, но при этом – самое настоящее. Мама бы оценила. Не зря она сама когда-то учила дочь всем этим элементам. Ноги помнили, тело помнило… Но где же Антон?
Соня закончила вращение и оглянулась по сторонам. Антон стоял у одного из бортиков и снимал видео, показывая Соне большой палец вверх. Она в ответ, широко улыбаясь, помахала ему рукой:
– Иди сюда!
Он, конечно, катался хуже Сони, но все же держался на коньках вполне уверенно. В прошлом году они на выходных вместе ездили в Парк Горького. Там были музыка, разноцветные фонарики вдоль ледовых дорожек и горячий чай в бумажных стаканчиках. А после чая можно было целоваться. Губы тоже становились горячими.
И вчера в номере губы были горячими у обоих. Вчера вообще все было… на грани. И если бы в дверь не постучала Надежда Петровна, наверное, они бы эту грань впервые перешли. Потому что хотелось обоим, и потому что все внутренние запреты куда-то вдруг исчезли. Соня понимала, что рано или поздно это произойдет. С каждым разом, оставаясь наедине, они заходили все дальше и дальше, и вчера она впервые разрешила снять с себя бюстгальтер. Было совсем не стыдно. Волнение соседствовало с абсолютно новыми ощущениями. Он впервые ее касался так интимно, она впервые это разрешала, и дыхание сбилось у обоих… А потом стук в дверь. И невозможно быстро одеться. Руки дрожали, бюстгальтер сначала не находился, потом не застегивался, а Антон давал ей время привести себя в порядок, стоя в двери и не пропуская учителя в номер.
После им обоим было немного неловко. Морок прошел, они будто проснулись и не знали, что сказать. Но Антон все равно проводил Соню до номера. И быстро поцеловал в губы – слегка коснулся. А Соня потом полночи думала, как же они теперь дальше, как пройдет завтра. Что он о ней подумает? Что скажет?
А он просто постучал утром в дверь и позвал: «Девчонки, пошли завтракать». И они сидели за одним столиком втроем с Людой, чуть позже к ним неожиданно присоединился Посох. Антон принес девочкам кофе и булочки с изюмом, и Соня перестала переживать.
Ведь это Антон. Тот, с которым они сидели за одной партой. Тот, который решал ей задачи по физике и алгебре. Тот, кому она когда-то, очень давно, делала домашние задания по рисованию. Это был парень, у которого глаза голубые, как небо, и крышесносная улыбка. Это ее первый парень, ее первая любовь. Соня не сомневалась, что их с Антоном любовь настоящая и особенная. А мир – огромный и прекрасный – один на двоих.
Антон взял Соню за руку, и они покатились вместе, легко и свободно.
– Сонька, вот ты везде найдешь каток.
– У меня дар. Я еще умею искать теннисные корты. Но здесь его точно нет. А то я бы тебя победила.
– А еще ты любишь хвалиться. Но все равно хорошо, что корта здесь нет.
– Боишься проиграть?
Они постоянно спорили и пикировались, и это доставляло удовольствие обоим. Вчерашнее забыто. Почти. И все стало по-прежнему.
А с третьего этажа за ними наблюдали оставшиеся ребята. Нике так и не удалось разбить присутствующих на рабочие группы.
– Смотрите! Воскресенская в ласточке! – Максим Лебедкин первым заметил Соню на катке.
Когда она зашла на вращение, на лед уже смотрели все.
– Зачет, – прокомментировал Посох.
– Подумаешь, – фыркнула Маша, но глаз от Сони не отрывала.
И что Антон в ней нашел? Ну, симпатичная, ну, на коньках катается. Подумаешь. По большому счету, ничего особенного. Может, Воскресенская его приворожила? Маша где-то читала, что это вовсе не выдумки, что привороты по-настоящему существуют и действуют.
Она смотрела, как эти двое, взявшись за руки, покатились вместе, и испытывала жгучую зависть. И ревность. И обиду. Почему Соня? Почему не она?