Мнение, что носители вируса неизбежно заболеют, имеет очевидные последствия. Все, имеющие положительный результат анализа на ВИЧ, считаются людьми со СПИДом, у которых его пока еще нет… Это только вопрос времени, как любой смертный приговор. Менее очевидно то, что на таких людей часто смотрят так, будто болезнь у них уже есть. Положительный результат анализа на ВИЧ (что, как правило, означает проверку на наличие не вируса, а антител к нему) все чаще приравнивается к состоянию самой болезни. С такой скоропалительной точки зрения инфицированный и больной – это синонимы. «Инфицированный, но не больной», это бесценное понятие клинической медицины (в теле «скопилось» множество инфекций) вытеснила биомедицинская концепция, которая, несмотря на научное обоснование, апеллирует к антинаучной логике загрязнения и грешит терминологическим противоречием – инфицированный, но здоровый. В этом новом смысле болезнь имеет множество последствий для частной жизни. Люди теряют работу, когда становится известно о положительном результате анализа на ВИЧ-инфекцию (хотя в США и противозаконно увольнять людей по этой причине), и существует огромный искус его скрыть. Последствия еще более губительны, когда дело касается групп населения – а их число только увеличивается, – которые правительство обязало сдавать анализ на ВИЧ-инфекцию. Министерство обороны США заявило, что военнослужащие с положительным результатом анализа будут отстранены от «секретной работы, требующей особого напряжения», поскольку у некоторых носителей вируса при полном отсутствии других симптомов наблюдаются незначительное ослабление умственных способностей. (Доказательства: они набирают меньшее число баллов при прохождении неврологических тестов, что может отражать снижение умственной деятельности вследствие поражения вирусом, хотя большинство врачей оспаривает этот диагноз и связывает результат – как это официально признано – с «раздражением, тоской, страхом и паникой» людей, только что узнавших, что они являются носителями вируса ВИЧ.) И, разумеется, ВИЧ-инфицированные не могут переехать ни в одну другую страну.
Все предыдущие инфекционные эпидемии были равны числу случаев, представленных в табличной форме. Нынешняя эпидемия не сводится к этим данным. Она охватывает куда больше людей, пребывающих в добром здравии (на первый взгляд совершенно здоровых, хотя и обреченных), которые инфицированы вирусом. Новые подсчеты проводятся постоянно, и слышатся требования обнародовать имена инфицированных и навесить на них ярлыки. Современное биомедицинское тестирование позволяет создать новый класс пожизненных изгоев – будущих больных. Однако результат такого радикального расширения понятия болезни, связанный с триумфом современных медицинских исследований, также выглядит как откат в прошлое, в эпоху, предшествовавшую медицинскому триумфализму, когда заболевания казались бесчисленными и таинственными и то, что серьезные больные умирают, было нормой (а не так, как сейчас, медицинской оплошностью или ошибкой, подлежащей исправлению). При СПИДе люди считаются больными еще до того, как они заболевают, он дает необозримый спектр симптомов-болезней и приносит социальную смерть, предшествующую физической, возрождая нечто вроде средневекового опыта болезни, описанного Донном в его «Обращении к Господу в час нужды и бедствия»: «всякое ослабление наших способностей, всякое нарушение телесных функций есть болезнь», которая начинается, когда мы «страдаем заранее, страдаем чрезмерно, изводя себя подозрениями, опасениями и мнительными предчувствиями недуга прежде, чем мы можем назвать его недугом; мы даже не уверены, что больны; и вот одна рука наша старается по пульсу другой, а глаз – по цвету мочи определить, здоровы ли мы? <…> Мы умираем и не можем возрадоваться смерти, ибо умираем, мучаемые болезнью»[49]…заставляющей агонизировать каждую часть нашего тела, и исцеление представляется химерой, «ибо сколь много есть болезней, которые – лишь проявление, всего лишь симптом иной хвори, разъедающей тело, однако причиняют больному столь многие муки, что врач вынужден в первую очередь уделять внимание им, пренебрегая до времени тем, что их порождает»[50]. Следствие всего этого – заброшенность:
Пусть болезнь – сама величайшее из несчастий, но величайшее несчастье, выпадающее нам в болезни, – одиночество; – ибо те, кто мог бы нас поддержать, нас избегают, опасаясь заразы: даже врач, и тот идет к больному с трепетом, перемогая себя… Так больного объявляют вне закона, он отлучен…[51]
В несовременной медицине болезнь описывается как интуитивный опыт, как отношение внешнего и внутреннего: внутреннее ощущение или нечто различимое с помощью зрения (либо прячущееся под кожей и обнаруживаемое с помощью прослушивания и пальпации), подтверждаемое, когда внутренности открываются взору (во время операции или вскрытия). Для современной – то есть результативной медицины – характерны значительно более сложные представления о том, что мы видим внутри тела: не только последствия болезни (поврежденные органы), но и ее причины (микроорганизмы), и значительно более хитроумная типология болезней.
Во времена кустарных диагнозов врач выносил свой вердикт сразу же после осмотра. Теперь же медицинский осмотр предполагает сдачу анализов. Анализы же требуют времени, и это время, учитывая тот факт, что медицинские лаборатории работают по графику, как промышленные предприятия, может растянуться на недели: мучительнейшая задержка для тех, кто ожидает смертного приговора или оправдания. Многие неохотно сдают анализы из боязни вердикта, из страха, что их занесут в дискриминационный список или сотворят что-то еще худшее или из фатализма (что проку от анализов?). Сейчас уже повсеместно признано, что самостоятельно выявлять некоторые распространенные типы рака на ранних стадиях, пока болезнь не развилась и не стала фатальной, совершенно бесполезно. Раннее обнаружение болезни, считающейся тяжелой и неизлечимой, не дает больным никаких преимуществ.
Как и прочие заболевания, вызывающие чувство стыда, наличие СПИДа часто держится в тайне, но только не от пациента. Семья часто скрывает от больного раковый диагноз, и столь же часто пациент скрывает от семьи, что у него СПИД. Как и в случаях других серьезных заболеваний, воспринимающихся как нечто большее, чем просто болезнь, многие люди со СПИДом подвергаются комплексному, а не специализированному лечению, считающемуся либо неэффективным, либо чересчур опасным. (Периодически высказывается предложение, опирающееся на взгляды с претензией на просвещенность, пренебречь научной, эффективной медициной ради чисто специализированного и, возможно, токсичного лечения.) Некоторые раковые больные совершают этот пагубный выбор, хотя их болезнь вполне излечима с помощью операции и лекарств. Предсказуемая смесь суеверий и покорности заставляет некоторых людей со СПИДом отказаться от противовирусной химиотерапии, хотя та даже в отсутствие лечения доказала свою эффективность (замедляя развитие синдрома и предупреждая некоторые сопутствующие заболевания.) Вместо этого больные пробуют излечиться самостоятельно, зачастую под руководством какого-нибудь гуру, практикующего «альтернативную медицину». Но очищать изнуренное тело посредством продлевающей жизнь диеты помогает в лечении СПИДа примерно как кровопускание, излюбленное «холистическое» средство во времена Джона Донна.
Этимологически пациент означает страдалец. Страшны даже не сами страдания, а изнурительная мука.
Однако болезнь может быть не только эпопеей страданий, но и возможностью для перехода в трансцендентальное состояние. Это видно из сентиментальной литературы и, что даже еще более убеждает, из историй болезней, составленных врачами-писателями. Некоторые недуги более других располагают к этому виду медитации. Оливер Сакс на материале неврологической болезни изображал страдания и переходы в трансцендентальное состояние, самоуничижение и экстаз. Его великий предшественник, сэр Томас Браун, использовал для схожих целей туберкулез, рассуждая о болезни в «Письме другу, написанном по случаю кончины его близкого друга» (1657) и романтизируя некоторые стереотипы, связанные с туберкулезом: аристократичность болезни («медленно чахнуть») и аристократичность кончины («легкая смерть»). Фантазия о легкой и безмятежной кончине – на самом деле, смерть от туберкулеза часто тяжела и мучительна – часть мифологии болезней, которые не считаются постыдными или унизительными.
По контрасту с легкой смертью от туберкулеза смерть от СПИДа, равно как и рака, сопряжена со страданиями. Метафоризированные болезни, обитающие в коллективном воображении, имеют тяжелые кончины либо представляются таковыми. Однако вызывает ужас не сам летальный исход. Он даже не необходим, как в случае с проказой, возможно, самой позорной из всех болезней, при этом чаще всего не смертельной и практически не заразной. Рака боятся больше, чем болезни сердца, хотя у сердечника больше шансов умереть от инфаркта, чем у ракового больного скончаться от рака. Сердечный приступ – это событие, однако он не меняет личность, превращая больного в одного из «тех». Если он и вызывает изменения, то в лучшую сторону: испугавшись, сердечный больной приучается делать гимнастику и садится на диету, ведет более размеренную и здоровую жизнь. Бытует мнение, что таким образом он обеспечивает себе легкую, то есть мгновенную, смерть.
Самые страшные болезни – это те, что воспринимаются не просто как летальные, а как лишающие человеческого обличья. В страхе перед бешенством во Франции XIX века с бесчисленными случаями мнимого заражения новоявленной «звериной» формой бешенства и даже «стихийным» бешенством (подлинные случаи бешенства, la rage, были чрезвычайно редки) отразилась фантазия, будто инфекция превращает людей во взбесившихся животных – сексуально разнузданных, – однако не факт, что болезнь была неизбежно фатальной до того, как Пастер изобрел вакцину в 1885 году. Хотя от холеры в Западной Европе в XIX веке скончалось меньше людей, чем от оспы, ее боялись значительно больше из-за внезапности заражения и унизительных симптомов: диареи и рвоты, предрекавших ужасы посмертного разложения. За несколько часов организм обезвоживался, и больной усыхал, превращаясь в карикатуру на себя самого. Его кожа приобретала синевато-черный оттенок (во Франции по сей день панический, леденящий страх обозначают эпитетом bleue, голубой), тело холодело и в тот же день или вскоре после того наступала смерть.