После того, как все высказались и проголосовали за одобрение предложения Папы, слово попросил Коломбо.
— Уважаемые участники рейхстага высказывали благодарность Папе за успокоение бунта, но, как мне не прискорбно констатировать, я считаю, что бунт не подавлен, а лишь приостановлен, и готов вспыхнуть хоть завтра, если вы не примите здесь правильного решения.
Папа Александр считает, что налоговое бремя, лежащее на народе чрезмерно. Ограничения использования ресурсов: леса, рыбы, воды и других — надуманы. Если, господа, вы не измените своего отношения к народу, согласно библейским заповедям, то следующий бунт не за горами. Не желаете ли вы обсудить и эту тему? Чтобы нам не собираться через неделю. У меня имеются полномочия Папы и на обсуждение этой проблемы.
На трибуну вышел круглолицый господин, оказавшийся, по словам секретаря, саксонским курфюрстом[1]Фридрихом, основателем университета, где преподавал Лютер и тайный его поклонник. В обсуждении первого вопроса он не участвовал.
— Я не участвовал в обсуждении первого вопроса, потому что солидарен с Папой Александром, что некоторые постулаты «учения Лютера» верные. То, что он шагнул дальше, взбунтовав народ, я категорически порицаю. Однако я не считаю предложенные Папой Александром, через уважаемого кардинал-архиепископа Коломбо рекомендации в настоящее время своевременными. Нам всем, как никому, известно, какие тяготы лежат на нас, какая ответственность по наполнению бюджета, снабжения и пополнения войск.
Фридрих за свой ум и образованность, был очень уважаемым в Германии человеком.
— К тому же… Мы в пятисотом году здесь же на рейхстаге принимали решение об Имперском правительстве. Под председательствованием императора Максимилиана, господа. Считаю, что было бы уместным, вопрос, предложенный к обсуждению кардинал-архиепископом, обсуждать в присутствии императора.
Фридрих сел на своё место, а на трибуну снова поднялся Коломбо.
— Вы, господа, наверняка знаете, что я обременён Папой руководством ордена Иисуса в полномочиях которого нести слово Божье и каноны Римской Церкви неверным и еретикам. За время крестьянских волнений сто тридцать семь наших братьев сложили головы от рук лютеранских бесчинцев. Мы, как никто лучше, знаем настроение народа, и предостерегаем вас от излишней самонадеянности.
Но Коломбо не захотели услышать. Многие считали, что и так сделали широкий жест в сторону Рима, что не поднимали вопрос морали Папы и его семьи. В раскаяние Папы Борха мало кто из знати верил, суда по себе, потому, что знать этого времени вела себя точно также, а то и сильно хуже, чем семья Борха.
Не оставаясь на ночлег Коломбо сразу после заседания в ратуше сел в свою повозку и уехал. Князь-епископ Фридрих фон Цоллерн не успел сообщить генералу ордена о своём решении. Но, правильно поняв обстановку, бросился бежать домой, и, буквально через час, выехал из города на юг, и через два дня был в Инсбурге, где его и догнали вести о Жутком Крестьянском Бунте, частично уничтожившим Аугсбург, значительно Мюнхен и Мангейм, слегка затронувшем Нюрнберг и полностью добившим Штутгард.
Как правильно говорил Коломбо, крестьяне затаились в ожидании справедливости. Разочаровавшись, они подняли на вилы всех, оставшихся на ночлег в Аугсбурге участников заседания рейхстага, каким-то образом вычислив места их проживания. Вытаскивая их рано утром из тёплых постелей, крестьяне и горожане пригнали их по снежным улицам к ратуше босиком.
Собрав всех вчерашних заседателей, за исключением немногих, поверивших Коломбо, и сбежавших, народ заставил их подписать уже готовое решение, потом, испачкав заседателей дёгтем и обсыпав куриным пухом, выгнали из ратуши и погнали по городу под свист и улюлюканье.
Саксонский курфюрст Фридрих издевательства не выдержал, как и ещё несколько имперских представителей. Почему-то все они тайно сочувствовали Лютеру и были связаны с английским резидентом в Страсбурге.
Народный бунт длился пять дней, потом резко утих, но на дверях всех ратуш висели, прибитые гвоздями, листы пергамента с двумя одинаковыми словами: «Два месяца».
— Вы, Мартин, пессимист, — отрезая кусок варёной оленины и накалывая его двузубой вилкой, сказал Томас Говард. — В Англии вас никто не достанет. Особенно в нашем замке.
— В замке, то, да… А если в Лондон? Погулять? Или покататься верхом? Я охоту люблю. Меня ломает, если я кого-нибудь не подстрелю хотя бы раз в месяц. А уже прошло больше двух с моей последней охоты.
— Погулять в Лондоне? Вы ещё и шутник? У вас и обуви соответствующей нет. Как вы думаете, Мартин, как они смогли узнать про наши с вами связи? Мы действовали предельно осмотрительно. Вы знаете, что Страсбург сожгли повстанцы?
— Да что вы говорите? Жаль, красивый город…
— Был, Мартин, был красивый. Остались, практически, руины. Народные бунты…
— И кто же их идейный вдохновитель, Томас? Уж не я, это точно. Папа, хитрец… Выбил все мои аргументы. Так кто вдохновитель восстания во Франции?
— Не мы, Мартин, честно, не мы.
— Честно? Не верю, — смеясь сказал Мартин. — Покайтесь, Томас.
— Ну если только чуть-чуть, — рассмеялся ему в ответ Томас Говард.
— Куёте железо, пока горячо? Если не в Германии, так во Франции?
— Зачем добру пропадать, Мартин? Вы такую волну подняли! Грех не воспользоваться. Жаль религиозная тема угасла. Два барабана — лучше одного, но и один поднимает полки! Во Франции мы наоборот, подняли народ под знамёнами Папы. Они своих реформаторов лупят и феодалов. Папа сейчас в фаворе у народа. Да и знать германская на своей шкуре поняла мудрость Рима.
— Я всё не пойму никак, Томас, какую вы силу представляете?
— Англию, сэр. Я — лорд-казначей Англии.
— О, как! — Удивился Мартин. — Весьма польщён! К менее важному лицу меня не могли устроить? Мне уже стало неловко…
— А мой шикарный замок вас не смутил? — Засмеялся Говард. — Вряд ли у кого-то менее «важного», как вы выразились, может быть такой замок.
— Это да. Я, почему-то, только сейчас понял это. Вы, вероятно, герцог, сэр?
— Пока нет. Мы с королём враждовали и он забрал мой титул. Я пока граф, граф Суррей. Но, я думаю, он скоро простит меня.
— Но… Чем моя персона привлекла лорд-казначея? Финансы и религия… так далеки.
— Вы, уважаемый господин Лютер, ошибаетесь. Финансистам до всего есть дело. Деньги делаются из всего, даже из воздуха. А уж из религии…Сам Бог велел. Вы же сами в своих сочинениях обвиняли Рим, что они делают деньги из воздуха.
— То есть?
— А индульгенции? — Рассмеялся Говард. — Продажа ничем не обеспеченных бумажек!
— Действительно, — с удивлением согласился Мартин.
— Финансы — кровь огромного мирового организма и мы хотим, чтобы она текла к нам. А для этого надо, чтобы, других частей было меньше, или они меньше потребляли финансов.
— Достаточно цинично, лорд-казначей, граф, Томас Говард, вам не кажется?
— Конечно кажется, уважаемый Мартин. Но ещё мне кажется, что вы умный человек, и всё поймёте правильно. Жизнь вообще — циничная штука, а уж добывание денег… Кто успел, тот и съел.
— Ну хорошо. Вы хотите сказать, что лорд-казначею могу быть интересен я, профессор теологии и философии?
— Вы, уважаемый профессор, мне интересны, потому что не побоялись выступить против Ватикана, этого монстра, растянувшего свои щупальца и пытающегося опутать ими весь наш шарик. И смогли организовать народные массы на вооружённое столкновение с регулярными войсками.
— Ой! Да какие они там регулярные?! Император завяз в конфликтах с Османами. В городах в основном ополченцы, да небольшие отряды феодалов.
— Мне импонирует ваша скромность, Мартин. И вы можете гордиться. Всё, что вы предложили — Папа утвердил.
— Я то хотел не этого, а отрыва от Римской Церкви, а он, хитрый бес… Как он смог перевести библию? На пять наречий! Да так точно к оригиналу! И напечатать!
— Если я правильно вас понимаю, вы готовы продолжить борьбу с Ватиканом?
— Естественно! — Воскликнул Мартин. — Но как?
— Об этом мы подумаем с вами вместе. А пока… Давайте продолжим трапезу.
[1]Имперский князь, выборщик императора.
Глава 14
Папа Борха на вилле Алехандро Санчеса отдыхал душой и трудился телом.
Ни в какие «палестины» он не поплыл. Когда его галера вышла в море, возле Сицилии её встретил, давно ожидающий её, четырёхмачтовый парусник с элегантными обводами.
По взятому на себя обету, во время паломничества, Папа Борха, должен был молчать и находиться с прикрытым капюшоном лицом. Сейчас от монахов сопровождавших его в паломничество, он отличался лишь цветом плаща.
Борха, поменявшись с одним из монахов плащами, прикрывшись капюшоном, вышел на палубу галеры, и перешёл на палубу парусника. Без какого-то ни было сопровождения. Подмену экипаж галеры не заметил.
Прибыв в Лиссабон, Борха инкогнито, в сопровождении монахов иезуитов, перебрался на виллу Алехандро. Сам Алехандро жил в новой вилле, стоявшей недалеко от первой. Первая вилла превратилась в испытательный полигон для его придумок и механизмов, имела небольшой пороховой погреб и стала для семьи не вполне безопасна.
Зато на выдержанного и мало эмоционального Борха вилла произвела впечатление взорвавшегося пушечного заряда. Борха днями расхаживал по вилле и дивился моделям и диковинным вещицам. Пересмотреть всё за раз было не возможно. И вот уже четыре месяца Борха жил среди механических чудес.
В вилле были часы с маятником и лифт на второй этаж, поднимающийся силой противовесной кабины, в которой опускались двое слуг.
Борха, изумившись станочным механизмам и поработав на токарном станке, принял участие в строительстве модели летательного аппарата, движущегося в воздухе с помощью пропеллера, вращающегося от скрученной резины.
Борха был поражён эффектом полёта резиномоторного самолёта, также, как и самоходных беспарусных катеров.