– Что ты будешь делать с этой пациенткой? – нахмурив брови, спросила она меня строгим голосом.
– С какой пациенткой? – удивился я. Меня поразила ее осведомленность. В перевязочную она не заходила, а в коридоре отделения лицо пациентки было закрыто платком.
– С ранами на лице.
– А ты откуда знаешь про нее? – ответил я вопросом на вопрос.
– Она у меня была на прошлой неделе в поликлинике. Я ее отправила. На фиг она мне нужна без документов? – гордо ответила Махоркина. – Ты ее госпитализировать хочешь? – продолжила она.
– Я ее уже госпитализировал. Она анализы пошла сдавать.
– Я тебе запрещаю ложить ее в МОЕ отделение! – грубым голосом отчеканила Махоркина.
– Не «ложить», а «класть», – поправил я, и ее лицо налилось кровью от злости.
Я не считал Махоркину своим руководителем и не уважал так, как прежнего заведующего, Александра Викторовича, который многому меня научил. Мы были с Евгенией одного возраста, но врачебного опыта у меня было больше: она училась на лечебном факультете, то есть на один год дольше, чем я на стоматологическом. К тому же по окончании вуза она ушла в декрет, заочно прошла интернатуру и вышла лишь полгода назад. Профессионального опыта не имела вообще, зато чувства собственной важности – хоть отбавляй.
– Почему ты против ее госпитализации? – продолжил я.
– У нее нет документов – отделение сработает в минус.
– В какой минус? – не понял я.
– Штраф будет примерно три тысячи рублей, если мы без документов кого-то пролечим.
– А как же первые трое суток, в которые пациенты могут находиться в отделении до установления личности? – уточнил я. – Ведь мы не можем отказать пациентам с экстренной патологией, даже без документов.
– Руслан, все! Я тебе сказала, что запрещаю ее госпитализировать, – прорычала Махоркина и вышла из ординаторской, хлопнув дверью. Обычно это означало, что она крайне недовольна.
Проводив заведующую взглядом, я поспешил переодеться и пошел на вторую работу в стоматологическую поликлинику.
На следующий день во время утренней пятиминутки – отчета медсестры за прошедшие сутки – я узнал, что вчерашнюю пациентку после обследования выгнали на улицу. Я уточнил, почему женщину не госпитализировали, на что Махоркина, перебив медсестру, заявила: это сделала она, и впредь, если я ослушаюсь ее «прямого приказа», буду писать объяснительную на имя главного врача. Потерпеть неудачу с этой заведующей и не смочь оказать помощь бедной девушке было невероятно обидно, и теперь уже злость переполняла меня.
Ближе к обеду в наше отделение пришел сотрудник полиции, которого Махоркина сориентировала на меня, поскольку я занимался пациенткой с рубленым лицом.
– Добрый день, я по поводу сигнала. Вчера передали в дежурную часть, что к вам поступила гражданка с рублеными ранами. Я за ней несколько недель гоняюсь, – обратился ко мне дознаватель.
– Почему гоняетесь? – спросил я.
– Она три недели назад обращалась за помощью в поликлинику. Нам оттуда передали. А когда я приехал, ее там уже не было. Прописки нет у нее, искать не знаем где.
– Ну, тут такое дело. У нее не было документов, и мы ее не стали госпитализировать, – стыдливо опуская глаза, ответил я.
– Норма-а-ально, – возмущенно то ли спросил, то ли утвердительно сказал дознаватель. – То есть если нет документов, то можно ложиться и умирать на улице? – продолжил он обвинять меня в жестокости по отношению к людям.
Конечно же, он был прав, и я это понимал. Выслушивая его возмущения, я испытывал стыд за себя, за наше отделение и больницу в целом. Я предложил ему поговорить с руководством, сославшись на тот факт, что я рядовой врач и мало что решаю в этой больнице.
На следующий день ко мне подошла Махоркина, чтобы уточнить: по официальной версии, мы не выгоняли из больницы пациентку с рубленым лицом – она ушла сама. При этом на лице заведующей было такое волнение, какого я еще не видел.
– Что случилось, Евгения Анатольевна? – спросил я, понимая, что у нее проблемы. Трудно было скрывать, что внутренне я был этому рад.
– Меня главный врач в обед вызывает к себе. Этот «мусор» пожаловался своему начальнику, а тот позвонил главврачу и сказал, что мы бедную женщину выгнали. А какая она бедная? Как водку пить, так она не бедная! – раздраженно искала оправдания своим действиям Махоркина.
– Ну, как сходишь к главному врачу, расскажи хоть мне, о чем разговаривали, – попросил я с неприкрытым удовольствием.
Махоркиной вся сложившаяся ситуация, безусловно, не нравилась. В основном потому, что в этой истории фигурировал я. Я и так обошел ее в плане хирургических навыков, а тут еще и она как руководитель допустила оплошность.
Вернулась Евгения Анатольевна после беседы с начальством очень расстроенной, глаза были красными, словно она не спала несколько суток.
– Руслан, – жалобно начала она дрожащим голосом, а потом ее слова и вовсе перебил плач. Мне даже стало жаль Евгению, но я не знал, как поддержать. – Руслан, ты прикинь, меня из-за этой алкашки главный врач отчитал.
– Чем в итоге все закончилось? – спросил я.
– В общем, их начальник позвонил нашему, сказал, что если мы внутри больницы не решим вопрос по поводу этой пациентки, то он в прокуратуру будет вынужден обратиться. Меня сейчас так «натянули» за то, что я ей отказала.
– И какие наши действия? – Мне было непонятно, как можно найти человека без постоянного места жительства.
– Прописки у нее нет, но сейчас начальник полиции дал команду снарядить бригаду на поиски пациентки. По мусоркам и подвалам поедут искать, – уже с улыбкой закончила Махоркина.
К вечеру сотрудники полиции все же нашли пациентку и доставили в ЦРБ, но я об этом узнал только на следующий день, придя на работу.
Утром мы с ней познакомились ближе. Одежда с первой встречи не поменялась, а вот настрой теперь казался жизнерадостным, и дефект лица ее как будто не смущал. И вот что она рассказала о себе.
Своих родителей моя пациентка не знала, родственников не было, и все детство она провела в детдоме. В шестнадцать лет попала в исправительное учреждение для несовершеннолетних за воровство. Два года спустя ее перевели во взрослую колонию, именно тогда ее документы и были утеряны. Через четыре года освободилась, но ненадолго: жить ей было негде и не на что, поэтому воровство и привело ее обратно.
Однажды она решила изменить свою судьбу и нашла работу – устроилась сиделкой к матери одинокого мужчины. Деньги он пообещал небольшие, но на еду хватит. Плюс матери был нужен постоянный уход, а девушка не имела места жительства, поэтому мужчина предложил остаться у них.
Работодателю было около пятидесяти лет.
КАК-ТО РАЗ ОН ПРИШЕЛ С РАБОТЫ ПЬЯНЫЙ, ВЗЯЛ ТОПОР И БЕЗО ВСЯКИХ ПРИЧИН НАЧАЛ НАНОСИТЬ ДЕВУШКЕ УДАРЫ – ПО ГОЛОВЕ, ПО СПИНЕ, ПО РУКАМ, КОТОРЫМИ ОНА ПЫТАЛАСЬ ПРИКРЫВАТЬСЯ.
– Я неожиданно получила удар топором по лицу и упала на пол, даже не успев понять, что произошло, – вспоминала пациентка. – Еще боль не почувствовала, как увидела, что он второй раз замахивается. Я прикрылась руками, и тут же – резкая боль в области левого локтя. Это он мне разрубил кость. Рука левая от боли упала на пол. От третьего удара я закрылась правой рукой, в глазах моих уже была кровь, и я с трудом могла разглядеть, что происходит. Третий удар прошел вскользь, мимо правой руки, топор попал в левую кисть, которая лежала на полу. Он ударил еще несколько раз, сломав мне правую ключицу, – все тем же топором. Я перевернулась лицом к полу, потому что не могла защищать себя руками. Он стал наносить удары по спине, разрубил мне лопатки. Боли я уже не чувствовала. Мне было страшно, и я приготовилась к смерти. Помню, что потеряла сознание то ли от удара топором по затылку, то ли от шока. В сознание пришла ближе к утру из-за сильной боли. Но во всем теле была такая слабость, что я не могла даже пошевелиться.
Утром мужчина протрезвел и увидел полуживую, истекающую кровью жертву. Пациентка с улыбкой продолжала рассказывать мне, что смелости добить ее у истязателя не хватило и он просто бросил ее умирать в свой погреб. Там несчастная провела около месяца. Мужчина ее не насиловал, но регулярно избивал. Он прекрасно понимал, что девушку никто не искал – да и кому искать?
Ей удалось освободиться, когда он в очередной раз пришел домой пьяным. Моя пациентка уговорила его выпить вместе и сбежала, когда он уснул.
Но на этом ее беды не закончились. На протяжении практически трех недель она пыталась обратиться за помощью в поликлиники города. Но ей отказывали в приеме из-за отсутствия документов. Жила все это время на улице, спала в подъездах и подвалах, питалась чем придется. Однажды кто-то из прохожих, увидев ее, позвонил в скорую помощь и полицию. Так она и оказалась у нас в стационаре в первый раз. Помню, в тот первый день на осмотре я думал, каким нужно быть зверем, чтобы так изувечить девушку, и какую нужно иметь силу воли, чтобы все это стерпеть.
Из-за давности травмы кости лица у пациентки срослись, но в неправильном положении, что усугубляло и без того непростую клиническую ситуацию. Плюс к тому времени я еще не обладал достаточным опытом и навыками, чтобы провести в этом случае сложную операцию по реконструкции лица в полном объеме. Да и нужного оборудования у нас в больнице не было.
Я попытался договориться с коллегами из челюстно-лицевой хирургии Красноярска, но получил отказ из-за все того же отсутствия документов. Хотя, как заверял ответственный за такие случаи врач, поработать с моей пациенткой ему бы очень хотелось. Я обзвонил всех своих друзей в надежде найти того, кто помог бы восстановить документы, но таких не нашлось.
Оставалось лишь все сделать самому. Мне был свойственен героический дух, заставляющий брать на себя лишнюю ответственность, и даже тот факт, что я не умел лечить патологию этой пациентки, не остановил меня от проведения операции. Я очень хотел помочь. В ассистенты пригласил своего коллегу, стоматолога-хирурга из частной стоматологии, Андрея Александровича. Он брал в нашей ЦРБ одно-два дежурства в месяц – как утверждал, чтобы не терять навык оказания экстренной помощи. К операции все было готово: я собрал операционную бригаду, медсестры простерилизовали проволоку для связывания отломков, сверла для обычной строительной дрели, поскольку медицинского портативного микромотора, который используют для остеосинтеза, у нас в отделении не было. Но тут, вспомнив прежние обиды, вмешалась Махоркина.