Довольный тем, что пациентом заниматься не придется, я уже собрался возвращаться в свое отделение, но ко мне подошел человек в полицейской форме и представился дознавателем. Ему нужно было опросить врача, который первым принимал пострадавшего. Я рассказал, что пациента привезли не так давно и я сам мало что знаю. Полицейский записал мой краткий рассказ. Под написанным рукой дознавателя текстом я добавил уже привычное для себя в Новокузнецке «С моих слов записано верно, мною прочитано», а ниже – дату и подпись. Разговорившись с сотрудником полиции об этом случае, я узнал, что обидчик отбывал срок за подобное же преступление. Осужден был по сто одиннадцатой статье на восемь лет лишения свободы, из которых отсидел лишь шесть, и вышел по условно-досрочному. Он успел провести на воле не больше месяца, и вот уже наряд полиции ехал к месту его проживания, чтобы задержать рецидивиста.
В два часа ночи в ординаторскую позвонил анестезиолог и сказал, что пациент скончался на операционном столе. Нужно было написать дневник осмотра пациента, так как историю болезни через час вместе с трупом отвезут в патологоанатомическое бюро. Мне пришлось разбудить заведующего: я понимал, что утром будет разбор этой смерти перед руководящим составом больницы, поэтому решил повесить написание осмотра на него.
Утром в ординаторскую пришла заведующая лор-отделением, тоже дежурившая в эту смену, и сообщила, что всех имеющих отношение к ночному пациенту врачей вместе с заведующими приглашают в десять утра на неофициальную встречу с руководством для разбора ошибок в тактике лечения. Я не знал причину смерти и еще не догадывался о том, сколько врачей в итоге участвовало в этой истории. Заведующая лишь коротко рассказала, что пациент умер от асфиксии – захлебнулся собственной рвотой, пока она бежала из лор-отделения в операционную, куда после неудачных попыток интубации ее вызвал анестезиолог. К сожалению, лор-отделение находилось от операционной еще дальше, чем мое, и бежать ей по переходам нужно было примерно двенадцать минут. Добралась она, когда было уже поздно.
Обсуждение смерти началось с речи доктора медицинских наук, директора какой-то там клиники и по совместительству председателя этого «тайного собрания». В больнице была введена на западный манер такая должность, как «директор клиники». Он была выше должности заведующего и ниже заместителя главного врача. Что в обязанности «директора клиники» входило, наверняка никто не знал.
– Коллеги, сегодня ночью при загадочных обстоятельствах умер пациент. Нам нужно разобраться, кто все же виноват, чтобы впредь таких ситуаций не возникало.
– Я предлагаю начать с самого начала, с того, как пациент приехал в больницу, и закончить тем, как он умер на операционном столе! – выкрикнул из зала, полного врачами, очередной директор какой-то клиники, но уже другой. Всего в зале находилось четыре таких директора. Под клиниками подразумевались несколько отделений, находящихся в одном корпусе.
– Так, кто у нас первый смотрел пациента? – продолжил председатель, сидящий за трибуной перед залом. – Челюстно-лицевой хирург, где вы? Встаньте.
Мои поджилки затряслись. Я уже был не так уверен в себе, как еще десять минут назад, когда шел туда. Мной овладел страх, потому что отделение челюстно-лицевой хирургии я представлял один: на собрании не было ни моего заведующего, ни профессора Сиволапова – никакой авторитетной поддержки. В то время как врачи остальных отделений пришли со своими заведующими и профессорами. Я нашел в себе силы и после непродолжительной паузы встал:
– Я принимал пациента. Челюстно-лицевой хирург Меллин Руслан Викторович.
– Продолжайте, – сказал председатель собрания.
– Врач скорой помощи привез его с диагнозом: «Ушиб мягких тканей лица». Поскольку у пациента была выраженная гематома, которая в дальнейшем могла нагноиться, я предложил ему госпитализацию в наше отделение. После того как врач скорой уехал, сестра пострадавшего сообщила, что он терял сознание и была неоднократная рвота. Я вызвал дежурного нейрохирурга. Она осмотрела пациента и забрала его в свое отделение. Все.
– Дежурный нейрохирург, встаньте, – приказал председатель.
Та, вместо того чтобы просто встать с кресла, подошла к трибуне. Наверное, так, она считала, нам всем удобнее разглядеть ее красоту. Что она говорила, я уже не слушал. Мой пульс в три раза превышал норму, и я думал, что вот-вот потеряю сознание. Пришел я в себя, когда нейрохирург жаловалась, что старший дежурный запретил перетранспортировку в двадцать девятую больницу.
Теперь уже попросили встать дежурного по больнице, а нейрохирургу предложили вернуться на место и сесть. Но молодому врачу так понравилось, что на нее смотрит весь зал, что она решила утвердить свое место у трибуны до конца разбирательств.
Встав, старший дежурный врач объяснил свой запрет:
– Пациент был несохранный. Внутричерепное давление увеличилось, гемодинамически он был нестабильный. Мы просто потеряли бы его в дороге.
– Садитесь. А вы продолжайте, – снова обратился председатель к нейрохирургу.
– Я решила в экстренном порядке взять пациента на трепанацию черепа. Дальше уже вам, наверное, лучше анестезиолог расскажет.
– Анестезиолог, встаньте, – велел председатель. Но никто не встал. – Так, где анестезиолог?
Кто-то в зале заметил, что он уже идет, просто на утреннем наркозе задержался. Спустя минуту в зал вбежал анестезиолог, взрослый мужчина сорока пяти лет, и с ходу начал рассказывать, как взял пациента в операционную. Провел седацию, после которой не смог ввести трубку в трахею пациента, потому что та была короткой и узкой. Вызвав эндоскописта, он продолжил обеспечивать функцию дыхания при помощи маски и аппарата ИВЛ. Председатель попросил встать эндоскописта, но того не оказалось в зале. Кто-то сообщил, что его не будет, поэтому анестезиолог продолжил сам. После неудачных попыток эндоскописта и анестезиолога интубировать пациента было решено вызвать дежурного лор-врача с целью экстренного наложения трахеостомы[20].
– Почему вы сами не наложили? – спросил председатель.
Разведя руки в стороны, анестезиолог ответил, что давным-давно не выполнял такую операцию, да и при такой короткой шее ориентиров не было видно.
Председатель поднял дежурного лор-врача, которая сказала, что по той же самой причине не смогла провести трахеостомию, так как шея пациента была слишком короткой. Лор-врач соврала. Пациент умер задолго до ее прихода, и выполнять трахеостомию не было нужды. Она хотела помочь своему другу-анестезиологу, который не учел риски и не пригласил ее заранее, до седации. После того как всех врачей заслушали, начались громкие дебаты.
Итог дебатов был следующий. Заведующий приемным отделением, человек татарской наружности, сидевший передо мной, встав, взял слово.
– Я считаю, виноват челюстно-лицевой хирург, – развернувшись в мою сторону, сказал он.
Я удивился, но ничего не ответил. После этого присутствующие в зале спорили еще несколько минут, а потом разошлись. Я в подавленном состоянии вернулся в отделение и рассказал обо всем коллегам. Заведующий ответил, что именно поэтому он и не пошел – знал, что в любом случае крайними сделают челюстно-лицевых хирургов. Забрав все свои вещи, я ушел из отделения, так и не попрощавшись.
Глава 15Откушенная губа
Я мечтал учиться, совершенствовать свои знания и получать новый опыт у лучших врачей. Таким в моем представлении был главный челюстно-лицевой хирург Кемеровской области Сергей Алексеевич Колобовников. Еще в ординатуре я часто слышал рассказы от коллег и пациентов, что за двести километров от Новокузнецка, в красивом городе Кемерово, работает высококлассный специалист, которому в Кузбассе нет равных. Я долгое время упрашивал своего профессора устроить с ним встречу, на которой мог бы попроситься на работу и стажировку. Наконец Константин Анатольевич Сиволапов сдался и поговорил с заведующим отделением в Кемерове, порекомендовав меня в качестве нового сотрудника. Осталось только пройти два собеседования: сначала – с заведующим отделением Гусаровым Василием Николаевичем, затем – с главным врачом Ликстановым Михаилом Исааковичем. Меня разнесли в пух и прах еще на первом.
Анализируя произошедшее, я понял, что заведующий Гусаров просто применил психологический прием, который практикует со всеми молодыми специалистами-соискателями.
Цель первого собеседования – сломить человека, раздавить его волю, вызвать сомнения в собственных силах, а после из оставшейся жижи собрать подобие врача, которое будет исполнять любые прихоти заведующего.
Он подчинял всех своей власти. Но гораздо хуже приходилось врачам-девушкам. Он не считал их ровней мужской части отделения и не забывал напоминать об этом. И если все же Гусарову приходилось нанимать на работу женщину по не зависящим от него причинам, то это не сулило ей ничего хорошего. Девушки выполняли нелюбимую всеми или грязную работу, затыкая собой любую брешь в отделении. Также для них существовал негласный запрет на определенный вид операций, потому что, по мнению заведующего, они для этого не подходили. А за неугодный проступок наказывались дополнительными ночными дежурствами и полным отлучением от операций, на неопределенный срок становясь подобием студентов, чья роль в операционной – держать крючки. Но обо всем этом я узнал позже.
Гораздо веселее собеседование проходило у главного врача. Мне показалось, что он относится к вымирающему виду советской школы врачевания, и тогда я был рад, что такие еще существуют. На собеседовании я не чувствовал, что кто-то из нас главный, если не брать во внимание, что Ликстанов задавал вопросы, а я на них отвечал.
– Кто вы?
– Руслан Викторович Меллин, окончил ординатуру в этом году. До того семь лет работал стоматологом-хирургом, – ответил я.
– Понятно, Руслан Викторович. Значит, ординатуру окончили. Это хорошо, – задумчиво произнес главврач. И затем с улыбкой спросил: – Руслан Викторович, а сколько букв в русском алфавите?