Убрав окровавленную и залитую слезами марлю с лица пациента, которую он придерживал рукой, я обнаружил, что большая часть нижней губы отсутствовала. Не хватало половины красной каймы и столько же кожи. Узор от зубов читался так четко, словно кто-то укусил кружок колбасы. Пока я пальпировал образовавшийся дефект, пациент всхлипывал, ерзал и кричал, как маленький мальчик перед уколом, мешая мне провести осмотр должным образом. В конце концов я потерял терпение и прикрикнул на него, за что подвергся критике и угрозам написать на меня жалобу от его друга. Я пытался свести края раны и попробовать рассчитать, сколько мягких тканей нужно переместить, а сколько иссечь, чтобы восстановить утраченную часть кожи и красной каймы максимально функционально и эстетично. Но пациенту не было никакого дела до его предстоящей операции, он будто вообще не был заинтересован в успехе восстановления собственной губы. Лишь все время повторял своему другу, что засудит «эту сучку», и уточнял, будет ли друг выступать свидетелем.
– Когда в последний раз ели и пили? – спросил я у пациента.
– Господи! Вам это так интересно? – вмешавшись в разговор, раздраженно спросил его друг.
– Я не с вами разговариваю. Вы кто? Жена его? – уже окончательно потеряв внутреннее спокойствие и последнюю каплю терпения, огрызнулся я.
Сопровождающий замолчал. Но теперь, увидев, что соперник капитулировал, уже я, раздраженный, стал его донимать. Тем более что обращаться к пациенту смысла не оказалось: он либо молчал, либо плакал.
– Так когда ваш парень в последний раз принимал пищу и жидкость? – спросил я друга. Тому явно не понравилось мое обращение, но теперь в его глазах читался испуг, который мешал ему умничать. – Теперь я вас спрашиваю. Парень ваш когда ел?
– Он не мой парень, – только и смог обиженно ответить сопровождающий.
Вновь обратившись к пациенту, я объяснил, почему мне так важно знать, когда он пил и ел в последний раз:
– Понимаете, операция предстоит большая, вы мне не даете себя осмотреть, вам больно от обычного прикосновения. Вы просто умрете от болевого шока, если мы эту операцию будем проводить под местной анестезией, и…
Пациент перебил:
– Как под местной? Это я все чувствовать буду?
– Да, вы все будете чувствовать, если не скажете мне, когда в последний раз принимали пищу, – устав от бесплодных споров, произнес я.
– Ел последний раз часов шесть назад, а пил, ну, может быть, час-полтора. Воду.
– Для наркоза необходимо, чтобы желудок был пустой. А для этого нужно не есть и не пить четыре часа. Много воды выпили?
– Чуть-чуть, пару глотков, – заверил пациент.
С такой травмой и планируемым объемом оперативного вмешательства требовалась госпитализация для стационарного лечения. Я объяснил пострадавшему всю серьезность сложившейся ситуации, а также проинформировал, что отказ от лечения в дальнейшем приведет к обезображиванию лица. После этого созвонился с дежурным анестезиологом и подробно описал случай. Условились на том, что на операционный стол возьмем его в четыре часа ночи. Затем я предупредил дежурных операционных медсестер, что в четыре часа начинаем сложную операцию, длительность которой пока нельзя предположить. Вернувшись в ординаторскую, я взял листок бумаги, нарисовал на нем нижнюю губу с дефектом мягких тканей, повторяющим рану пациента. И оставшийся час занимался тем, что чертил схемы на своем рисунке, пытаясь проявить все свои творческие способности, чтобы выкроить именно такой лоскут, при котором получится без натяжения переместить ткани и ушить их. Если натяжение между краями лоскутов будет высоким, то рана попросту разойдется уже на второй день либо растянется рубец, что после заживления будет не только некрасиво выглядеть, но и может повлечь функциональные нарушения.
В ОПЕРАЦИОННОЙ Я ПЫТАЛСЯ СОХРАНЯТЬ НЕВОЗМУТИМОЕ ЛИЦО, ДЕЛАЯ ВИД, ЧТО У МЕНЯ ВСЕ ПОД КОНТРОЛЕМ. НА САМОМ ДЕЛЕ Я ПЕРЕЖИВАЛ ТОЧНО ТАК ЖЕ, КАК И СТОЯЩАЯ РЯДОМ МАРИНА, КОТОРАЯ УЖЕ ПРЕДСТАВЛЯЛА УТРЕННИЙ ОТЧЕТ, НА КОТОРОМ НАС С ПОЗОРОМ РАЗНЕСЕТ ЗАВЕДУЮЩИЙ.
Окунув стерильную деревянную зубочистку, которой обычно люди ковыряют в зубах, в банку с бриллиантовой зеленью, я начертил от краев раны две сходящиеся линии в области подбородка. Пациент был под наркозом, поэтому я без стеснения трогал губу, рану, пытался свести края, чтобы прикинуть, что получится, если я сделаю именно такие разрезы по намеченным линиям. Взяв марлевый шарик, промоченный спиртом, я стер ранее нарисованные линии. И так еще раз пять или шесть. Признаюсь, мне было плевать на предстоящую реакцию заведующего, который только и искал повод придраться ко мне. В тот момент меня волновало лишь стремление к идеальному результату.
Посчитав очередную нарисованную разметку удачной, скальпелем по направлению вниз от получившегося дефекта я выполнил два разреза, сходящиеся в области подбородка. Таким образом у меня получился треугольник, основанием обращенный к дефекту. При помощи все того же скальпеля я отделил кожу внутри треугольника вместе с подкожной клетчаткой от мышц подбородка. После этого я принялся прижигать сосуды. По-научному это называют остановкой кровотечения путем коагуляции сосудов, а инструмент – биполярным коагулятором. Область губ и подбородка хорошо снабжена кровеносными сосудами, поэтому операции там зачастую сопровождаются обильным кровотечением. Так и в моем случае – после расщепления и удаления кожного лоскута фонтаны крови начали заливать операционное поле. Марина едва успевала менять салфетки, чтобы на доли секунды осушить рану и показать мне, из каких сосудов брызжет кровь. Около сорока минут ушло только на остановку кровотечения.
После послабления краев нижней губы с обеих сторон от образовавшейся раны я свел края дефекта таким образом, чтобы они не имели излишнего натяжения, соприкасаясь друг с другом. Затем сделал несколько внутренних швов толстой нитью через мышцы и подкожную жировую клетчатку, а после тонкой мононитью наложил внутрикожный шов, дополнительно зафиксировав в нескольких местах рану единичными узловыми швами. В нескольких местах установил в рану резиновые дренажи, сделанные из медицинской перчатки.
Операция закончилась к утру. До пятиминутки оставалось полтора часа, я хотел поспать, но Марина меня постоянно будила. Ей было страшно из-за предстоящего утреннего отчета, на котором, по ее предположению, заведующий нас публично выпорет. «Руслан, а мы точно правильно поступили? А может, надо было его до утра оставить? Руслан, мы должны были спросить у Гусарова разрешения. Я тебе говорила сразу, что надо было ему позвонить, спросить совета», – мне пришлось выслушивать все это до самого утра.
Я понимал, что Марина права и нас ждет уйма нотаций. Но мне было непонятно, чего она беспокоится, ведь публичных унижений нам не избежать в любом случае. Она пыталась вообразить свое спасение путем полной капитуляции, но я знал, что перед гневом заведующего уцелеть невозможно. Со стонами боли или же по собственному желанию, но признать его правоту нам придется. Утренний отчет превзошел все ожидания Марины, и вспоминать его, не говоря уже о том, чтобы описывать здесь, я не хочу.
Я ВСЕ ВРЕМЯ НАБЛЮДАЛ ЗА ПОВАДКАМИ ПАЦИЕНТА, ПОКА ОН НАХОДИЛСЯ В СТАЦИОНАРЕ: ЕГО НЕОБЫЧНЫЕ ЖЕНСКИЕ МАНЕРЫ ЗАИНТЕРЕСОВАЛИ МЕНЯ.
Бо́льшую часть времени мужчина находился в коридоре у окон и что-то эмоционально обсуждал по телефону. За все время госпитализации к нему не пришел ни один посетитель. Ни девушка, ни друг, ни родственник.
К моменту выписки у пациента остался небольшой, примерно четыре сантиметра, рубец в области подбородка.
Глава 16Жозефина. Перезагрузка
Я был самым бесполезным врачом отделения. Мне по-прежнему доверяли лишь роль ассистента на плановых операциях. Все чаще в голове стала мелькать мысль о том, что мечты и планы на будущее так и останутся мечтами и планами. В этом отделении задолго до моего прихода прочно укоренился стереотип: настоящим челюстно-лицевым хирургом можно стать, только поступив в ординатуру сразу же после окончания института. Я же пришел сюда спустя семь лет работы в разных медицинских учреждениях и направлениях стоматологии.
На одном из ночных дежурств я разоткровенничался с коллегой и рассказал о своих переживаниях по этому поводу. Поведал ему, что еще до переезда в Кемерово жил в мечтах о том, как буду оперировать сложных пациентов, разбирать непростые клинические ситуации, но вместо этого я получил должность врача перевязочного кабинета, а заведующий до сих пор не доверял мне ведение плановых пациентов. К моему удивлению, коллега сказал, что я сам виноват в сложившейся ситуации и если бы я действительно хотел оперировать, то бегал за заведующим по пятам и упрашивал его, как это делали остальные, еще будучи ординаторами. «Понимаешь, ты пропустил эти этапы, попав к нам после работы в больнице, да и ординатуру проходил в другом отделении, а у нас так не принято. Обычно таких врачей в отделение вообще не принимают. Ты должен пройти не один год унижений, прежде чем заведующий посчитает тебя достойным великого звания челюстно-лицевого хирурга», – резюмировал он.
И вправду, мне доставалось больше остальных. Я был гадким утенком в этой прекрасной послушной стае. Поначалу мне было стыдно, когда заведующий принижал меня перед коллегами. Каждый раз я сомневался в своих способностях и думал, что, возможно, и правда сделал не все правильно, что можно было поступить иначе. Однако, когда тебя изо дня в день бьют по рукам, что бы ты ни сделал, и выставляют дураком, приходит равнодушие – я перестал реагировать на замечания в свой адрес. Однако случаи публичной порки только участились.
Я стал задумываться, правильно ли выбрал свой путь, не зря ли переехал в Кемерово? Ирония заключалась в том, что с переездом в Кузбасс я потерял все, ради чего туда и стремился: возможность быть хирургом, оперировать пациентов, развиваться и совершенствовать свои навыки. Но самое главное, я потерял уважение к себе. Все чаще стал думать о побеге. При любой возможности старался избегать нахождения в отделении. Однажды нам сообщили, что главный врач заключил договор с тюрьмой и теперь сотрудники обязаны ездить по первому зову осматривать заключенных. Это вызвало большое негодование среди коллег, и, когда все отказались от консультаций такого рода, я вызвался добровольцем, попросив заведующего впредь отправлять меня на все вызовы, которые будут поступать из исправительного учреждения. Коллеги решили, что я сделал этот выбор из любви к воровской романтике, но это был просто лишний повод отсутствовать в отделении.