Однако, поскольку пациентка оказалась тяжелой, я не хотел отпускать ее домой в таком состоянии, поэтому решил посоветоваться с заведующим отделением, который позволял звонить себе в любое время дня и ночи. Мы сошлись во мнении, что женщину надо сперва обследовать: взять кровь и мочу на анализы, выполнить рентгенографию и вызвать на консультацию терапевта. Наш план основывался на том, что после получения результатов анализов точно выявятся серьезные отклонения от нормы и это позволит нам госпитализировать ее в отделение терапии нашей же больницы. И уже после стабилизации состояния мы сможем провести операцию, восстановив нормальный контур челюсти.
Мучитель, увидев, что я кому-то звоню, начал заметно нервничать. Положив трубку, я попытался объяснить ему план действий, но он постоянно меня перебивал своим «нам обследоваться не надо, вы сейчас сделайте что-нибудь, и мы уйдем». Грубый тон сурового мужчины сменился на визжащий голос истеричной женщины. Уж очень он боялся оставить свою жертву в больнице. Видя мою непреклонность, он попросил отойти с ним в сторону, где стал уже по-настоящему упрашивать.
– Доктор, вы нам сейчас сделайте что-нибудь с челюстью, и мы уйдем, – теперь ласковым тоном обратился он ко мне.
– Ей нужна операция. Вы же сами видите, в каком она тяжелом состоянии.
– Да нормальное у нее состояние, она всегда такая. Вы сейчас бинтом ей замотайте, там, не знаю, зеленкой какой-нибудь помажьте, чтобы ей легче стало.
– Вы меня слышите? – раздраженно спросил я. – Она даже передвигаться сама не может, не сегодня завтра она умрет от истощения. Ей нужна срочная госпитализация.
– Да мы бы не хотели госпитализироваться. – Немного подумав, он добавил: – Ей нельзя.
Я понял, что споры с ним ни к чему не приведут, и, распорядившись везти пациентку на обследование, ушел. В ординаторской меня уже ждал Глеб, который попросил его понюхать. (Да, вы правильно прочитали. Мы так часто просим коллег, когда находимся долго возле плохо пахнущих, да что там, вонючих пациентов.) Он в красках рассказал мне, какого бомжа с поломанной челюстью ему пришлось шинировать больше часа. Одежда Глеба действительно пропиталась дыханием не чищенной десятилетиями пасти. Запах напоминал обоссанный кошачий туалет, в котором вместо наполнителя лежали дохлые крысы. Я в свою очередь рассказал об истощенной пациентке и о ее, очевидно, мучителе. Мой рассказ заинтересовал Глеба, уж очень он захотел посмотреть на этого тирана.
Прошел час. Обычно к этому времени звонит регистратор из санпропускника и сообщает о готовности результатов обследования. Я списал задержку звонка на возможные очереди в процедурном кабинете или занятость рентген-лаборанта. Прошел еще час. Глеб уже лег спать, а я все не мог дождаться пациентку после обследования. В итоге я решил сам позвонить в санпропускник. Дневного регистратора уже сменила ночная, и она не сразу поняла, о чем идет речь. Оказалось, пока проводилось обследование, «муж» случайно услышал, что на каждого пациента с травмой подается экстренное извещение в полицию. Первым же делом он прибежал в регистратуру и при помощи криков попытался узнать, подавала ли медсестра извещение на его жену. Услышав про дознавателя, который должен приехать в больницу для опроса пострадавшей, абьюзер поспешил вернуться к своей жертве. По всей видимости, он нашел другой выход из больницы, не через приемное отделение, и сбежал, прихватив с собой «жену». Приехавший по запросу дознаватель не успел застать ни жертву, ни мучителя. Адрес мужчина не оставил, да и, как оказалось позже, данные своей жены он предоставил вымышленные.
ВСПОМИНАЯ ЭТОТ СЛУЧАЙ, Я ВСЕГДА ДУМАЮ, ЖИВА ЛИ СЕЙЧАС ПАЦИЕНТКА. ПОЧЕМУ ОНА НЕ ПОПРОСИЛА МЕНЯ О ПОМОЩИ?
Ведь, скажи она мне на осмотре, когда мы были вдвоем, что он тиран и насильно ограничивает ее свободу, все сложилось бы по-другому. Что ей двигало тогда: зависимость или страх? Для меня это останется загадкой. Может быть, это взаимная зависимость абьюзера и жертвы, когда слабому нужен кто-то более сильный, кто будет принимать за него решения и указывать, что делать, а тирану нужен тот, над кем можно издеваться? Или, если жертву регулярно бить, унижать, ограничивать ее свободу или, как в данном случае, морить голодом, от ее силы воли не остается и следа и страх перед расправой после попытки бегства побеждает желание освободиться от насильника.
Глава 20Потерянное ухо
Вернемся снова в Кемерово. Эту историю настолько тяжело представить в реальности, что вы в нее вряд ли поверите. Но и выдумать такое я едва ли когда-нибудь смог бы.
Это был обыкновенный четверг, с привычно большим операционным планом: впереди пятница, а за ней – два выходных, когда отделение работает только в экстренном режиме. В плане стояло семь операций, и напротив двух – моя фамилия. Мое дежурство начиналось после окончания рабочего дня, то есть с четырех часов, а до того я был освобожден от экстренных обращений, и вся нагрузка по оказанию срочной помощи в первой половине дня ложилась на плечи второго врача-дежуранта, который плановой работой не занимался. В этот четверг им оказался Дмитрий Иванович, пенсионер сорока пяти лет от роду. Коллеги называли его Дмитрий Диваныч, так как он, приходя с утра на дежурство, ложился на диван, включал свой любимый «РЕН-ТВ» и засыпал. Дмитрий Иванович своей манерой общения и внешним видом больше походил на начальника гаража, чем на врача. Поэтому, когда пациентов было мало, его можно было найти в больничном гараже, где он проводил большую часть своего рабочего времени. Часто на своих дежурствах он отпрашивался у коллег на час или два в зависимости от проблемы, которую ему предстояло срочно решить. Меня он тоже неоднократно просил прикрыть его, и причины срочного отъезда были различные: посмотреть мотор на надувную лодку, реле шестивольтовое заднего правого поворотника на двадцать первую «Волгу», лобовое стекло и правую заднюю дверь на ту же ретромашину. Все это он находил в объявлениях о продаже тогда же, на дежурствах, и очень важно было тут же поехать оценить находку.
В тот четверг, в наше совместное дежурство, которое у меня еще даже не наступило, поскольку время было всего двенадцать часов дня, он попросил прикрыть его в очередной раз.
– Руслан, да ты представляешь, какая ситуация, у меня же тут отец умер, – начал он.
– О, Дмитрий Иванович, соболезную, так, может, вам подмениться на сегодня? – с насмешкой предложил я, зная, что его отец умер более четырех лет назад. Просто в своих просьбах Дмитрий Иванович всегда заходил издалека, медленно продвигаясь к сути проблемы, так, чтобы измотать собеседника в разговоре и получить одобрение до того, как озвучит причину.
– Да нет, Руслан, ты не понял. Отец у меня четыре года назад умер, а, представляешь, я так и не переоформил участки, которые достались по наследству.
– Почему именно сегодня, Дмитрий Иванович? – спросил я, улыбаясь.
Я всегда задавал ему этот вопрос, чтобы понять логику действий. Один раз он таки мне сказал правду. Тогда ему нужно было срочно поменять масло в двигателе машины, и он без стеснения выпалил: «Я что, в свое личное время должен это делать?!»
– Да мне вот позвонили из регистрационного, вот только сегодня шанс переоформить. Руслан, надо ехать.
Я посмеялся, так как подобные просьбы были ожидаемы, но сегодня он придумал что-то новое. Я ответил, улыбаясь и едва сдерживая смех:
– Дмитрий Иванович, езжайте, я прикрою. Есть какие-нибудь экстренные пациенты?
– Один какой-то поступил, я ему назначил анализы и консультацию лор-врача.
– С чем пациент?
– Ему кто-то ухо откусил. Я его лор-врачам хочу спихнуть, – ответил Дмитрий Иванович.
Между оториноларингологами и челюстно-лицевыми хирургами на протяжении долгого времени идет война. Дело в том, что есть условные разграничения между анатомическими областями головы, и, например, раны ушей и носа – в рамках компетенций лор-врачей, а раны век – офтальмологов, за остальные раны лица отвечают челюстно-лицевые хирурги. Но часто границы этих областей становятся предметом спора. Так, рана, проходящая по крылу носа, всегда ставилась лор-врачом под сомнение, и он пытался доказывать, что бо́льшая часть ее находится не на крыле носа, а на щечной области. Отсюда и возникают конфликты между лор-врачами и челюстно-лицевыми хирургами о том, кто будет шить.
– Как откусили? Полностью, что ли? – переспросил я.
Дмитрий Иванович, заметно торопясь, громким раздраженным голосом ответил:
– Что ты докапываешься? Я сам пациента не видел. Приеду – посмотрю. Не трогай его, я все анализы назначил.
Я посмеялся и следом за Дмитрием Ивановичем вышел из ординаторской, направляясь в операционную.
Спустя час, когда операция закончилась, я вернулся в ординаторскую, но Дмитрия Ивановича так и не было. Ординатор Сергей передал мне, что звонил дежурный оториноларинголог и искал меня, хотел переговорить по поводу пациента с откушенным ухом. Перезвонив в лор-отделение, я услышал знакомый голос заведующего Андрея Владимировича. Он спросил, что мы собираемся делать с пациентом, а я ответил, что даже не имею понятия, о ком он говорит. Скорее всего, они хотели отправить пациента к нам, я не собирался брать на себя ответственность и уж тем более спорить с заведующим другого отделения. Поэтому вежливо ответил, что дежурю только с четырех часов и сейчас вновь надолго ухожу в операционную. В итоге сошлись на том, что пациентом займется Дмитрий Иванович.
Я вернулся в ординаторскую с очередной операции, а Дмитрия Ивановича так и не было. Все тот же ординатор Сергей рассказал, что приходил пациент с откушенным ухом, вел себя агрессивно, приставал к медсестрам и его отправили ожидать дежурного врача на первом этаже, в фойе. Я спустился туда, намереваясь уточнить обстоятельства травмы и собрать подробный анамнез жизни. Войдя в фойе, первое, что услышал, – крики охранника, бабули под семьдесят. Имени ее я так и не узнал, но в ее смену регулярно у всех были проблемы с попаданием на работу. То машину криво поставил, то и вовсе сегодня запрещено ставить ее возле корпуса, то она видит тебя в первый раз и пропускать отказывается – словом, человек строгого порядка. Мы шутя называли ее эфэсбэшницей, так как во время конфликтов, которые сама и инициировала, она вечно прикрывалась какими-то связями в администрации.