За два дня до ухода в отпуск я пришел в кабинет заведующего, чтобы сообщить о своем твердом намерении. Но у него находился пациент, поэтому я сказал, что зайду попозже. Как раз в отделение поступил мужчина с поломанной челюстью. Он стал моим последним пациентом там. Пока я прикручивал проволоку к его зубам, прошел час. Посчитав, что достаточно выждал, я решил еще раз зайти к заведующему. У него сидел все тот же пациент, но в этот раз они пили чай. Гусаров велел мне не бегать туда-сюда и говорить в присутствии пациента. Движение времени остановилось, глядя на Василия Николаевича, я замер. Я не был готов к разговору при посторонних. Наконец, после продолжительной паузы, мой рот словно сам заговорил.
– Я увольняюсь, Василий Николаевич, – уверенно произнес я.
Обычно эту фразу ему говорили возрастные коллеги с целью манипуляции, и он не принимал ее во внимание, потому что не вел переговоры с шантажистами. Но мой тон дал понять, что я ничего не хочу взамен и условий выдвигать не буду. Я просто увольняюсь. Его голова непроизвольно затряслась – он не был готов к этому. Глаза смотрели мимо меня в стену. Я уже не видел в них ненависти ко мне, как на протяжении этих двух лет. Он задумался и после нескольких секунд спросил:
– А причина какая?
– Я разочаровался в челюстно-лицевой хирургии и понял, что из меня не выйдет хорошего хирурга.
В воздухе опять повисла тишина. И я, выжидая хода Гусарова, стратегически молчал. Он, в свою очередь, не спешил говорить, зная, что каждое слово сейчас имеет высокую цену. Мне была непонятна его реакция. Все это время казалось, он мечтал, чтобы я уволился по собственному желанию. А сейчас мы сидим и пытаемся найти компромисс.
– Погоди, разочаровался в себе или в челюстно-лицевой хирургии? – осторожно спросил Василий Николаевич, словно боясь нарваться на ловушку.
– Все вместе, полагаю.
После это он выдержал еще более длительную паузу, пытаясь понять, почему я так поступил и какими словами он сможет переубедить меня. Сложно вести диалог с оппонентом, которого не понимаешь, – не знаешь, чего от него ожидать. До этого момента заведующий держал меня за дурака, потому что я отличался складом мышления от остальных коллег. Но если кто-то думает не так, как вы, значит ли это, что он вообще не думает? В отделении челюстно-лицевой хирургии Кемерова у сотрудников не было права отличаться друг от друга. Если ты не мыслишь как Василий Николаевич, значит, ты не думаешь вообще.
– А я как раз завтра хотел тебя в операционный план поставить. Оперировать. Ты, наверное, заметил, что я потихоньку тебе начинаю разрешать оперировать?
– Да, заметил, – согласился я, решив, что, если буду с ним спорить, разговор затянется. Он и вправду стал разрешать мне оперировать – за последний месяц я удалил несколько бородавок.
– Ну, на самом деле, если ты стал задумываться о том, что из тебя не выйдет хорошего челюстно-лицевого хирурга, то ты на правильном пути. Тебе просто нужно успокоиться и продолжить работать.
– Я решил уволиться и уже не передумаю, – сказал я как отрезал.
– И куда ты пойдешь? У меня есть знакомые, я могу договориться, чтобы тебя взяли в стоматологию работать.
– Я ухожу в никуда.
На этом месте я оставлю наш диалог, потому что все самое интересное в нем закончилось. После долгих и пустых разговоров я все-таки настоял на том, чтобы Гусаров подписал мое заявление. Все два года я ненавидел заведующего за мои публичные унижения, но сейчас мне было его искренне жаль. Глядя в его глаза, я видел в них лишь сожаление. Мое увольнение он воспринял как личную неудачу, как мне показалось. Я не держу на него зла и хочу попросить прощения за то, что преподнес его в таком свете в своем рассказе.
Ему чужды такие человеческие потребности, как отдых, сон, еда. Он до фанатизма любит свою работу и посвятил всю жизнь отделению, став его частью. Заведующий – плохой друг, но отличный врач.
На следующий день ни один из коллег не заговорил со мной об увольнении. Считали это очередной моей шуткой. Действительно, я много шутил, и далеко не весь юмор был понятен окружающим. К концу рабочего дня мой наставник Сергей Алексеевич Колобовников с грустью обнял меня и передарил бутылку коньяка, которую ему только что подарила пациентка. Я же в ответ на это подарил ему полупустую банку своего кофе. Сергей Алексеевич был настоящим кофейным маньяком, однако сам никогда не приносил в отделение любимый напиток, поэтому мой подарок оценил по достоинству. Попрощавшись с остальными коллегами, как это делаю обычно, словно приду на следующий день, я ушел навсегда.
КУДА ИДТИ РАБОТАТЬ, Я ПОКА НЕ ПРЕДСТАВЛЯЛ. У МЕНЯ НЕ БЫЛО НИКАКОГО ПЛАНА – Я ПРОСТО УВОЛИЛСЯ, ПОТОМУ ЧТО БОЛЬШЕ НЕ МОГ СЕБЯ ОБМАНЫВАТЬ И ПРОЖИГАТЬ ЖИЗНЬ ВПУСТУЮ, ИСПОЛНЯЯ ЧУЖУЮ ВОЛЮ.
Имея теперь много свободного времени, я решил отправиться в Москву. Первым же делом посетил редакцию «Эксмо». В издательстве меня встретило много приветливых людей и среди них – та самая шеф-редактор Анжелика Подоляк. Она дала мне несколько графитных карандашей и пачку бумаги «Снежинка», чтобы мне было чем и на чем писать эту книгу. Я оценил этот легкий юмор.
Неожиданностью для меня стал звонок от Керстин Хольм, которая из Франкфурта-на-Майне прибыла с рабочим заданием в Москву. Впервые я вживую общался с человеком не из России. Она прекрасно владела русским языком, и мы несколько часов с пристрастием обсуждали работы, представленные в Третьяковской галерее, и сравнивали искусство Германии с русским.
Вернувшись в Кемерово спустя две недели, я не смог сразу забрать документы из отдела кадров. Оказалось, что место для записи в моей трудовой книжке закончилось и меня не могут уволить. Дело в том, что за два года моей работы областная больница Кемерова сменила три названия. Устраивался я в Областную клиническую больницу имени С. В. Беляева. Через полгода она стала называться Кузбасской клинической больницей им. С. В. Беляева. Вроде бы статус больницы с таким названием должен стать выше, вот только зарплаты наши снизились. Спустя еще полгода кто-то подсказал главному врачу, что статус больницы неясен простому обывателю. Решили переименовать в Кузбасскую областную клиническую больницу им. С. В. Беляева. Зарплаты пришлось еще раз урезать, поскольку смена названия требует определенных финансовых затрат. Нужно ведь поменять документы, печати, вывески, пропуска и многое другое. А наименование организации – это лицо больницы, это наша честь в первую очередь. А кто так не считает, пусть пишет заявление на увольнение. Подшив к трудовой книжке вкладыш, на что ушло еще пять дней, мне все же ее отдали.
По-прежнему хирургия и медицина в целом вызывали у меня отвращение, и двухнедельный отдых не помог. Я чувствовал, что перегорел. Решив, что правильнее будет вернуться туда, где все началось, взяв с собой сына, я отправился в Минусинск. Нам предстояло преодолеть на машине восемьсот километров.
Как только мы отъехали от Кемерова, на наших глазах произошла страшная авария. Лобовое столкновение иномарки с отечественной моделью «Жигули». Молодой парень, водитель иномарки, отвлекся, из-за чего вылетел на встречную полосу, где на большой скорости встретился лоб в лоб с «Жигулями». Выйдя из машины, он с ужасом наблюдал, что натворил. Двигатель «Жигулей» от удара залетел в салон машины, в котором находилась семейная пара. У виновника аварии сработал инстинкт самосохранения, и он бросился бежать с места происшествия. Признаюсь честно, я колебался, принимая решение, остановиться или сделать вид, что меня это не касается, и проехать дальше. Но что-то внутри меня ерзало, сверлило и царапало. Я все же встал рядом с несколькими автомобилями, водители которых также предпочли не оставаться равнодушными.
У столкнувшихся машин уже скопилось несколько мужчин, которые пытались вытащить из покореженных «Жигулей» водителя.
ОБОЙДЯ МАШИНУ, НА ПАССАЖИРСКОМ СИДЕНЬЕ Я ОБНАРУЖИЛ УЖЕ МЕРТВУЮ ЖЕНЩИНУ. ПРОВЕРЯТЬ ПУЛЬС НЕ БЫЛО НУЖДЫ. ДВИГАТЕЛЬ РАЗДЕЛИЛ ЕЕ ТЕЛО НА ДВЕ ПОЛОВИНЫ, А ГЛАЗА ИЗ ОРБИТ ВЫЛЕЗЛИ НАРУЖУ.
Я впервые находился в подобной ситуации, но почему-то не было паники. Случись это три-четыре года назад, я не знал бы, что делать, да и, наверное, проехал мимо. А сейчас я, не успев обдумать свои действия, машинально склонился над уже лежащим на асфальте водителем и начал искать пульс, попутно проверяя дыхание. Артерии на его руках молчали. Ни единого удара. Я отчаялся: на моих глазах еще никто не умирал. В надежде я обратился к его шее: там проходит более крупная артерия. Что-то тоненькое, едва уловимое, но дающее шанс пострадавшему, пульсировало. Нитевидный пульс – мне удалось его найти. Объяснив окружающим, что имею медицинское образование, я принялся сжимать грудь пострадавшего – делать непрямой массаж сердца. Стараясь самостоятельно считать количество надавливаний на грудную клетку, я быстро сбился. А спустя три минуты и вовсе руки перестали мне подчиняться, поэтому я попросил стоящего рядом очевидца меня подменить. Он давил с таким усилием, что ребра водителя хрустели. Пока мужчина проводил реанимационные действия, я решил осмотреть полость рта. Дело в том, что при надавливании на грудную клетку оттуда доносился непонятный хрип. На нижней челюсти у мужчины оказалось всего два зуба – клыки. Предположив, что он носил протез, я указательным пальцем руки попытался достать до горла, где и нащупал его и достаточно легко извлек: пациент не сопротивлялся. Теперь воздух стал проходить свободнее.
Через двадцать минут прибыла карета скорой помощи. Это была линейная бригада, состоящая из врача и медсестры. Врач-терапевт явно не была готова к подобному, поэтому я продолжил руководить процессом. Попросил мешок Амбу, который мне дали не сразу: он лежал где-то в самой дальней сумке в разобранном состоянии. Воспользовавшись наконец мешком, я крикнул врачу, чтобы срочно несли электрокардиограф, потому что легкие потерпевшего начали расправляться. Но еще от каждого моего надавливания на мешок Амбу его веки надувались, как воздушные шарики, а затем и щеки. Такое бывает. Когда сломаны верхние челюсти, воздух из гайморовых пазух проникает в мягкие ткани, в результате чего образуется эмфизема