вописи ― курам на смех. Вот почему мои дружки-блатари абсолютно правы, когда эту Музу не пускают на порог и/или гонят взашей и называют курвой… Аминь.
…………………………………………………………………………………
Мой цвет почил в Бозе. Моя судьба как художника пошла на закат. Когда я умру, не плачьте, друзья: оплакивать нечего. А у нас на Руси оплакивать нэдолю и вовсе не принято! Оплакивать надо исторический момент, а не талант, который угодил под лафет истории. Мой утраченный цвет в живописи ― это вовсе не трагедия, это, если хотите, необходимая жертва моменту истории, в какой нам выпало жить.
(Далее текст страшно вымаран, местами заляпан чернилами, местами в крови, а местами и вовсе утрачен. Остаётся заметить, что эти записки Иконникова были сделаны на папиросной бумаге, которую, наверное, хранить легче. Имеется дата этих записок: 70-е гг., и даже указан лагерь ***).
Иисусова молитва
Есть такое чудо в молитвенном правиле ― Иисусова молитва. Некоторые из Оптинских старцев практиковали эту молитву. Кажется, что проще, короче, да, пожалуй, и полней и нет молитвы. Но это только по неопытности так кажется. Когда же приходит опыт молитвословия, вот только тогда открывается вся сила и власть этой короткой молитвы: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Эта молитва, если войдёт в твоё сердце, то она сквозь всего тебя пройдёт, прожжёт тебя, как молния, успокоит, согреет, соединит с Господом нашим, Иисусом Христом! А какая радость, какая полнота рождается в твоём сердце, когда эта молитва, наконец, дойдёт до Господа и накрепко свяжет твоё сердце и Его Свет. Ради этой одной молитвы (если она войдёт в твоё сердце) можно претерпеть и затвор, и гонения, и темницы, и тюрьмы.
Но иногда можно так и не понять этого. На всё воля Божия: по вере и дастся.
Колымские молитвы
1. Я оплакиваю себя, как мошенника, сирого, больного и убогого, разорённого, доведённого до отчаяния, обременённого долгами перед Богом, с душой, мельче горчичного зерна, но гордого и нераскаянного грешника. Боже, сделай так, чтоб мне больше не видеть ни себя, ни небо в клеточку, ни свободы, потому что на что они мне, если поправить ничего нельзя. Сделай так, чтобы мне не быть, если в том бытии, для которого я рождён, мне уже не быть. Господи, я всё же надеюсь, что чуть-чуть ещё можно изменить в моей жизни всё то, что изменить нельзя. На всё воля Твоя. Тогда сделай так, чтобы изменить то, что можно, и не прощай такого нераскаянного грешника, как я, если мне уже измениться нельзя. Долготерпение Бога ― вот, что на земле неизмен но. А человек есть ложь, непростительная ложь, даже здесь, в заточении. И всё же я не смерти хочу здесь в застенках, не погибели грешника, но милости. Аминь.
2. Господи, прими короткую молитву мою. Исповедую Тебя, как самый неверный из неверных Тебе. Как разбойник на широкой дороге, ибо на развилке стою: пойти узким путём мимо пучины, или широким путём ― прямо в неё… Боже, милостив буди мне грешному.
3. Господи, Ты ― прибежище сирых, убогих, больных. Твоя милость на всех и на всём, что видно зраком и здравым умом. Ты ― победитель страха, уныния и узилищ тюрьмы. Ты ― успокоитель и Свет и вне узилищ тюрьмы для приходящих к Тебе, целитель и Спаситель душ наших.
4. Господи, благодарю Тебя, что Ты меня победил, успокоил, напоил здравым умом и покоем. Благодарю Тебя, что Ты неотступно идешь со мной, рабом гордым, недостойным и многогрешным. Ты вёл меня в Твою радость и победу Твою, и вот теперь я как под зонтом стою в непогоду, лишённый страстей, памятозлобия и недовольства судьбой, полный любви к Тебе ― источнику милости.
5. Господи, благодарю Тебя ещё за один день, проведённый в тюрьме. Дай мне силы «отмотать» весь мой срок без остатка. Отжени от меня страх, тоску и уныние. Благодарю Тебя за всё, что Ты мне дал и что взял в жизни моей. И пусть сбудется всё, что Ты хочешь, а не я ― многогрешный. Аминь.
6. Я полагаю, что молиться за вас здесь, в заключении, есть исключительная радость для меня. Как теперь вижу вас в одном небольшом недостроенном храме в Москве. Вы переходите с места на место, от одной иконы к другой. Вы поститесь, вы причащаетесь Таин Христовых, и ваши глаза и ваши кудри, выбившиеся из под платка, выдают ― вы невеста Христова. Да удержат вас неведомые нити возле Христа, потому что такая, как вы, всегда будет нуждаться в Его заботе, любви и защите. Да оградит вас везде эта правда Христа, и преткнётся о неё всякая неправда, ложь и омрачение.
7. Я всей душой молюсь Богу о вас. Будьте счастливы вне тюремных препон и затвора.
Светильник любви в небе высок. Он освещает нам все пути, все дороги. И больше всех я для вас желаю спасительных путей узких. Ибо пространны и широки пути в сети ловчие, и ими многие идут. Помните, что только чистые сердцем Бога узрят. А Бог ― это не только верховная власть, любовь и сила, но и счастье.
Желтуха
У меня желтуха, и у меня желтушечный сон. Мне приснился Илья Эренбург, с трубкой во рту, в шляпе, в руках он держал какую-то трость и будто сплёвывая говорил, что эта трость подарок Пикассо. Мы говорили о Кафке, о Сартре, о Париже и о Москве.
На нашем столе лежало моё эссе «Прежде и потом», которое Эренбург то ли читал, то ли не читал, то ли хотел взять с собой в Париж, то ли нет. Я смотрел на этого знаменитого нашего советского европейца, очень свободного и раскованного человека, и думал, почему он молчит? Почему он не хочет мне рассказать о Пикассо и Париже, или о Наде Леже? Быть может, он стесняется меня, потому что я болен и сижу в лагере? Да, даже для такого видавшего виды и людей человека, как Эренбург, я настоящая загадка (что уж говорить о других фигурах помельче…). Он глядит на меня как на закоренелого зэка.
И это он, Эренбург, который так хорошо, так смело, так свежо написал свою книгу «Люди, годы, жизнь» об удивительных людях! Чего он боится?
Илья Эренбург ― автор знаменитой «Оттепели», вечный наш гонец от культуры, который вечно налаживал связи между Западом и Востоком. Он говорил без устали: «Мы ― это они! Они ― это мы!», мы вовсе не живём на острове. Он вечно искал мостиков для перехода из одной эпохи в другую. Он говорил: «История изобилует ущельями, пропастями, а людям нужны хотя бы хрупкие мостики, связывающие одну эпоху с другой». А однажды он даже сказал так: «Берёза может быть дороже пальмы, но не выше её». О чём это сказано и для чего? Не для того ли, чтобы наладить новые мостики и связи между искусством Запада и Востока, например между Россией и Океанией? Ведь это то, к чему он стремился всю жизнь, к открытию новых земель, культур, стилей, эпох, к глобальному, всемирному братству художников!
Я иногда даже думаю так: почему он, Илья Эренбург, близкий друг Пикассо, не напечатает моё эссе «Прежде и потом» в Париже? Это здесь на меня глядят искоса, как на сумасшедшего, но Париж ― это же сердце искусства Европы! Ведь это бы стало настоящей сенсацией, то был бы наш общий триумф! Чёрт побери, почему он молчит? Ведь моё небольшое эссе «Прежде и потом» поставит Париж на уши…
«Уши… или я ослышался? Париж и до этого кто только не пытался поставить на уши, да из этого мало что выходило. Вам надо выучить другую русскую фразу, чтобы привлечь к себе внимание публики, эта фраза принадлежит А. Чехову: «Господа, прощу вас ваши уши повесить на гвоздь внимания».
Это или примерно это выражали несколько настороженные, несколько выпученные и какие-то стеклянные глаза Ильи Эренбурга. Он спокойно вынул трубку изо рта, достал из кармана какую-то тетрадь, положил передо мной, прикрыв ею моё эссе «Прежде и потом, встал и, не прощаясь, по-английски, ушёл.
Я открыл рукопись. Это оказались «Французские тетради». Я прочёл прекрасное эссе о Париже, об импрессионистах и о Пикассо. И, наконец, долго застрял на эссе «Поэзия Франсуа Вийона». Конечно, я и раньше был знаком со стихами Вийона, но теперь они меня просто потрясли!
Баллада поэтического состязания в Блуа
От жажды умираю над ручьём.
Смеюсь сквозь слёзы и тружусь играя
Куда бы не пошёл, везде мой дом,
Чужбина мне ― страна моя родная.
Я знаю всё и ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовёт.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышней я всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Я скуп и расточителен во всём.
Я жду и ничего не ожидаю.
Я нищ, и я кичусь своим добром.
Трещит мороз ― я вижу розы мая.
Долина слёз мне радостнее рая.
Зажгут костёр ― и дрожь меня берёт,
Мне сердце отогреет только лёд.
Запомню шутку я и вдруг забуду,
Кому презренье, а кому почёт.
Я всюду принят, изгнан отовсюду.
……………………………………..
Эти стихи 15-го века так современны, это так созвучно нашему времени. А вот это, а эти стихи! Нет, по-моему, не хлебнув на земле горя, не испив чашу настоящих страданий, не посидев один и другой годик в тюрьме, этого не напишешь…
Из «большого завещания»
Я душу смутную мою,
Мою тоску, мою тревогу
По завещанию даю
Отныне и навеки Богу.
И призываю на подмогу
Всех ангелов ― они придут,
Сквозь облака найдут дорогу
И душу Богу отдадут.
Засим земле, что наша мать,
Что нас кормила и терпела,
Прошу навеки передать
Моё измученное тело.
Оно не слишком раздобрело,
В нём черви жира не найдут,
Но так судьба нам всем велела,
И в землю все с земли придут.
Рондо
Того ты упокой навек,
Кому послал ты столько бед,
Кто супа не имел в обед,
Охапки сена на ночлег,
Как репа гол, разут, раздет ―