Можно ли возражать против этих суждений? Да и нужно ли? По-моему, глупо. Особо, если учесть, что ваш оппонент и не оппонент вовсе, а скорей, выразитель туманных идей и отвлечённых понятий своей жены и двух незамужних дочерей (он ужасный домосед, любит жену и своих взрослых дочерей и для их и своей же пользы завёл домашний журнал под названием «Сердцевед», куда и заносит свои наблюдения. Кстати, из этой пухлой книжицы я и извлёк вышеизложенные суждения).
Этот обывательский и нелицеприятный тон рассуждений о жизни и гибели Пушкина у нас теперь стал расхожим (не без влияния небезызвестной книги Вересаева) ― и это касается не только литературных кругов, но и вообще общественности. Стоит ли напоминать таким «моралистам», что Пушкин пал жертвой вовсе не своих неуёмных «африканских страстей» или непомерных амбиций. Он пал жертвой заговора против себя, царя и, если хотите, России, тонко и верно спланированного в салоне Нессельроде. Этот космополитический клан, чуждый интересам России, давно «положил глаз» на деятельность Пушкина и расправился с ним играючи. И играючи был состряпан гнусный пасквиль. Шутя появился на дороге Пушкина голландский посланник Геккерн (этот профессиональный шулер-дипломат) и, наконец, этот бильярдный белый шар в затянувшейся игре ― Дантес.
Узнав о существовавшем заговоре против себя, что должен был делать Пушкин? Не стреляться? Отсидеться в деревне? Но он не был трусом. Сбежать в Сибирь или ещё куда дальше из России? Но от судьбы, как известно, не убежишь. Да Пушкин и не привык бегать от своих врагов. Пушкин, наверное, был по жизни фаталист, и он принял смерть с редким хладнокровием, стоически.
Мартиролог С. Иконникова
Всё чаще думаю, не поставить ли лучше точку пули в своём конце.
1. Когда философы шутят и говорят, что жить и умирать ― это одно и то же, а поэты этот абстрактный идеал реализуют на практике и при этом пишут стихи:
В этой жизни умирать не ново,
Да и жить, конечно, не новей,
– меня выворачивает наизнанку. Есть во всём этом какое-то отвратительное шутовство, которое противоречит главному народному инстинкту: отвращение к самоубийцам. А самоубийца, наделённый редким талантом, мне вдвойне отвратителен. (Только благодаря Божьему Промыслу в этом скорбном списке не оказался и я).
2. Что лучше: прострелить себе висок, отравиться, броситься, как на штык, на своё же перо или под поезд или стянуть кошелёк у жены и пойти напиться?
3. Никогда не накидывайте на себя петли, даже в шутку. Глупо шутить с тем, что мы не знаем: ни с жизнью, ни со смертью.
4. Я ехал в Москву за тридевять земель, чтоб закончить здесь жизнь на суку, повесившись на осине, как последний сукин сын? Бонапарт сказал, что самоубийство похоже на бегство с поля боя.
Примерно такого же и я мнения.
5. Никогда не приму так называемой эвтаназии ― это замаскированный род самоубийства.
6. У самоубийства есть два оправдания: если под пыткой ты можешь выдать друга или предать отца или вследствие малодушия озвереть и не отвечать за свои поступки (стать опасным для общества). Все остальные горести жизни ― это мелочи, которые надо пережить.
7. Я никого не предал, мне не грозит расстрел за измену Родине, мне не грозит позор от того, что я кого-то изнасиловал ― отчего ж записываться в отряд самоубийц ― глупо!
8. Лучше отдать себя на съедение бутырским вшам и хохотать от их чесотки, чем записаться добровольцем в никуда!
9. Если бы меня спросили, из какой я породы людей: из породы самоубийц или из тех, кого убивают? Я бы сказал ― я из тех, кого убивают.
А если говорить начистоту, я наполовину уже мёртв, т. к. всё то, на что меня сподобил Бог, умерло: цвет в живописи, охота к стихам, радостное мироустройство души, жажда творчества.
10. Озлобление, чувство тревоги, неприязнь, ненависть ― вот фонарные столбы, на каждом из которых можно повеситься. Ваше солнце любви закатилось. Вы разорены.
11.
Мне говорят: «Ты гибнешь».
Я отвечаю: «Да, я гибну».
Мне говорят: «Ты погиб как художник».
Я отвечаю: «Да, я погиб как художник».
Мне говорят: «Яйца нужно оторвать всем советским
…логам, судьям и народным заседателям, а здание
генпрокуратуры СССР разнести динамитом!»
Я думаю: «Но России от этого не легче».
И чувствую ―
«Я» для меня мало,
Кто-то из меня
Вырывается упрямо.
1. Если существо поэта, о котором говорили буквально все поэты, ― это живое существо, то его надо так же кормить, поить, лелеять и так же приуготовлять к длительной жизни. Более того, за ним нужен глаз да глаз! Если говорить фигурально, это как плод в чреве женщины: его надо поить, кормить, оберегать, с той лишь разницей, что его нельзя родить физиологически.
Дети поэта ― это его образы, чем существо поэта, или, как я его называю, внутренний человек, мощней, тем он более требователен к себе, тем больше захватывает всего внешнего человека, т. е. поэта. Для меня иногда детской забавой кажется, так сказать, пожелание трудящихся, а точней, знатоков поэзии (или её евнухов), их пожелание улучшить природу поэта, приставить к нему крепкого дядьку с тем, чтобы поворотить его фигуру в ту или иную сторону, изменить творческую походку и проч. Мы знаем по множеству исторических свидетельств, что всякое вспомоществование поэту, вмешательство в святая святых поэта ― внутреннего человека оканчиваются плачевно…
Поэт, т. е. творческая единица, ― этакий тандем внешнего и внутреннего человека, только он способен на те или иные «поновления», только он может привести к гармонии или дисгармонии этих двух существ, находящихся в себе.
2. Волею судеб я испытал на себе печальную участь маленького поэта с большой поломкой в ведущих частях поэтического локомотива. Что это значит? Это значит, что травматические последствия того страшного удара, который нанесла моей психике fatum, или судьба, были таковы, что она оказалась потрясённой до самых глубинных слоёв моего «ЭГО». Странное тёмное депрессивное состояние, в котором я оказался, длилось долгие годы, и, по-видимому, в моём мозгу произошли необратимые изменения. Только теперь я понял всю горькую, грозную правду Варлама Шаламова, который после сталинских лагерей и Колымы говорил, что лагерный опыт имеет только одно разрушительное значение.
Тот, кто его не прошёл, тот…
Итак, невротические расстройства моей психики теперь таковы, что меня раздражает любая мелочь, меня может вывести из себя сущий пустяк!
Я иногда думаю: «Странно, что меня не убили ещё в лагере или я сгоряча кого-то не убил…»
К тому времени я уже потерял цветоощущение в живописи, у меня пропала всякая охота к стихам и сочинительству…
Один старый фельдшер это заметил и посадил меня на месяц в изолятор.
Это меня спасло.
Вот тут-то я понял, что большой вред ― я смело утверждаю, преступный вред ― был нанесён в заключении не столько моей нервной системе вообще, сколько внутреннему человеку, т. е. существу поэта, о котором я говорил раньше. Это существо, этот внутренний человек перестал существовать: он перестал просить есть, и я его перестал кормить. Потянулись чёрные дни. Я ясно начал ощущать, как моя жизнь наклонилась к закату… Вот тут-то я понял, что есть поэт, что есть поэтическое дарование, даже не такое большое, как моё. Я понял, что всякий поэтический талант, если его сравнить с локомотивом, ― это нешуточное дело, и всякая поломка его, даже незначительная, грозит крупной аварией для всего человека.
Манкурты
У великого итальянского скульптора Микеланджело есть два скульптурных раба: один ― умирающий, другой ― восстающий. Чингиз Айтматов, известный писатель, с лёгкой руки которого слово «манкурт» стало расхоже-популярным, говорит, что раб рано или поздно восстанет, манкурт ― никогда.
Человек, у которого вышибли память, отбили лёгкие, съели печень и изъяли сердце ― это манкурт.
Мой мозг без памяти, сердце из жести и пустота там, где должна находится душа, мне напоминают часто манкурта!
Вот почему имя Христос ― это теперь краеугольный камень для меня. На этом камне я должен стоять. Всё же прочее: политика, деньги, успех, слава и даже искусство ― это скользкий лёд.
Манкуртизм ― вот та главная историческая «ценность», которую нам оставил большевизм.
Школа(о подражании в поэзии)
Можно ли обойтись без подражаний в поэзии? Много ли пользы от этого поэту, который не обрёл ещё своего голоса? Почему я так много сил отдавал в юности подражанию? Этот вопрос не праздный, не лёгкий для меня….
Теперь, когда мой «голубо-розовый» период подражаний позади, у меня есть время осмотреться: дало ли мне что-то подражание и нужно ли подражать чужим голосам вообще?
Когда я гляжу на современных поэтов, чьи громкие имена не сходят со страниц: Е. Евтушенко или А. Вознесенский, мне становится грустно, я часто думаю ― эти поэты не прошли через школу подражания!
Вот верное слово вылетело само ― «школа»! Подражание чужим великим голосам в поэзии ― есть лучшая школа стиха! Кто никогда не подражал (один к одному) ни А. Блоку, ни С. Есенину, тот никогда не поймёт, не почувствует нутром, каков настоящий масштаб этих великих поэтов; кто никогда ни одного стиха-ударника не написал под Маяковского ― тот никогда не поймёт, какой это был гигант работы со словом, какой это был кузнец образов!
В литинститутах не учат подражать, подражать теперь ― это значит выглядеть неучем, странно неграмотным человеком, подражать теперь есть первейший грех в нашей поэзии. В литинституте им. М. Горького просто бьют по рукам, отбивают охоту к подражанию, и когда молодой поэт приносит стихи, чистые от подр