Не успел я пройти и несколько шагов, как повалился от боли на землю, веретеном завертелся в лужах крови и нечистот, в которых начали барахтаться и все мои бумажки. Долго я так пролежал, прежде чем очухался и заставил себя потихоньку подняться. Лифты уже отключили. Нетвердой походкой я вступил на лестницу. С большим трудом мне удалось добраться до приемной. Тяжело дыша, я подошел к дверям больницы и поглядел на город К с внутренней стороны створок. В этот таинственный, неведомый город меня занесло с командировкой. Град вздымался передо мной грядой священных вершин, озаренных несметными огоньками. Всепоглощающий свет, в отражении которого ночь казалась почти что днем. Плотно запертые стеклянные двери больницы были единственным препятствием, отделявшим меня от внешнего мира. И хотя я спешил уйти, выходить я не стал.
Я заметил, что за дверями стояла безбрежная сероватая толпа. Несколько тысяч сгорбленных старичков и старушек, походивших на откопанных из глубин земной породы идолов. Престарелые аккуратно держали над собой устремленные прямо в небо зонтики и застыли в безмолвном, упрямом ожидании. На лицах у них недвусмысленно значилось: «Я еще жить хочу». За спинами собравшихся бродили мутноватые облачка сумерек. Где-то в метре над землей висели сине-белые пузырьки в форме людских фигур. Получается, вся эта толпа пришла на осмотр к врачам, а вышли из дома рано, чтобы подкараулить докторов. Как только утром больница откроется, эта ватага рванет напролом внутрь, в гонке за первым номерком. Не поспеешь – не будет номерка, а без номерка – нет и жизни, одна смерть.
Мне начало казаться, что все самые острые болезни – там, за стенами, в городе. Или же под ногами, в глубокой преисподней. И эти старцы это поняли раньше, чем кто-либо другой, и прибежали сюда, чтобы укрыться от неприятностей. Вот они – умудренные знанием и опытом провидцы и пророки, которые увидели в больнице последнее пристанище. Если кого-то и можно было считать истинными беженцами от мира, то только этих стариков. Спрятавшись в больнице и вверив себя врачам, они могли избежать Судного дня и не провалиться в загробный мир, где их поджидали наказания, тянущиеся всю оставшуюся вечность. И только я зачем-то норовил вырваться из этой обители. За такое поведение с человека обычно просят объяснительную с самокритикой.
Дождь как шуршал, так и продолжал шелестеть. На небе воцарилась тьма, а на земле – мрак. Холод пробирал до костей. По моему выходу из больницы среди стариков установилось особо торжественное настроение. Бормоча себе под нос и двигаясь в одном направлении, они предавались общей молитве. Я обернулся. В амбулатории не было ни души. Белый свет, словно сияющий из глубокой древности, высвечивал отдельные слова: «РЕГИСТРАТУРА», «ВЫДАЧА РЕЦЕПТОВ», «КАССА», «АПТЕКА»… Нет, даже не столько слова, а то, во что они обращались. Значки выкручивались, изгибались, разрастались и превращались в некоторое подобие ангелов с прозрачными крылышками. Эти посланцы неба, колыхаясь, устремились через подернутый антисептиком воздух. Правда, улететь далеко им было не дано. Ведь каждый этаж, каждое отделение отсекались друг от друга закрытыми железными дверями, которые никого и никуда не пропускали. Тогда ангелочки опустились на землю и, вобрав крылья, припали к стенкам, окнам, колоннам и оградам. Отделение скорой помощи охватило яркое свечение, словно это был величественный храм предков, готовый день изо дня принимать наплывы паломников. И это святилище невозмутимо взирало на меня, возможно, пытаясь распознать, не иноверец ли я.
Ой, докторам уже наверняка все было известно. Таких же больных, как я, которые, не обращая внимания на сковывающую тело боль, пытаются предать веру и вынашивают подлые планы слинять из обители, бывает у них немало. Интересно, существуют ли неизлечимые заболевания? Опасная мысль! Мне следовало бы воспитать в себе абсолютную преданность больнице, такое же чувство, которое понуждало стариков посреди ночи приходить сюда и выстраиваться добровольно в очереди у дверей. Не надо утруждать каких-нибудь еще дамочек и заставлять всех насильно возвращать меня под сени этого дома.
Я оказался в полном тупике, выхода не было. Нет, не совсем так, выход, а точнее, вход был. Мне надо было просто по собственному желанию вернуться в больницу, которая любезно стояла с распростертыми навстречу мне дверями. Я же еще ни разу за всю мою жизнь не сбегал из больницы!
Тут я приметил, как в дверях показался, словно ниспосланный Небесами гонец, братишка Тао. Встав руки в боки, мальчик посылал мне улыбку, в которой читались и глубокая симпатия, и небольшая доля упрека. Я стыдливо потупил голову.
И вот я уже с готовностью возвращаюсь под опекой моего юного спутника в наблюдательную палату. От чего я, собственно, пытался убежать? Ведь больница мне желала лишь добра. Она была мне спасительным плотом посреди моря бесконечных мук. Воздух в палате все еще был малоприятным. Но ведь в этом удушье парил благой аромат исцеления! Я же в самом деле болел, болел страшнейшей хворью, подцепленной от того, что я позволил себе один раз испить водички из бутылки. От меня только и требовалось, что признать этот непреложный факт.
Часть II. Лечение
1. За стационар полагается дополнительный топливный сбор (и не только)
Я прождал в наблюдательной палате до следующего дня. Утром братишка Тао сводил меня на череду обследований. И Б-скан мы сделали, и компьютерную томографию. Проблема со мной, похоже, была нешуточная, но диагноз мне так и не был оглашен.
Врач решил, что меня надо положить на стационарное лечение. При содействии братишки Тао я прибыл в стационар. Свободных коек не оказалось, а очередь за местами растянулась на год с лишним. Братишка Тао поспешил позвонить за советом. Сестрицы Цзян уже не было среди живых, поэтому он попросил Аби поискать, с кем можно было бы утрясти вопрос. Только так нам удалось заселиться.
Когда мы вносили предоплату за лечение, нам выкатили длинную-предлинную счет-фактуру, в которой, помимо взносов за лечение, медикаменты, койко-место, уход, питание и омовение, значились еще такие расходы, как сбор за достройку больницы, дополнительный топливный сбор, сбор за перегрузку лифтов, сбор на охрану окружающей среды, сбор на обеспечение общественного порядка и сбор на противопожарные меры. По всем пунктам значилась фиксированная цена. Я держал язык за зубами. Все равно с кошельком я уже расстался и все оплаты проходили мимо моих рук. Со слов служащего, больница старалась по возможности минимизировать расходы, чтобы те не сказывались на здоровье пациентов. Оно и понятно. Больные не столько заключали с больницей контракт, сколько принимали на себя определенные обязательства, давали больнице обещание, выражали ей вотум доверия.
Братишка Тао выдал за меня все необходимые гарантии и объявил:
– Ты – почетный гость в городе К. Если по деньгам что-то не будет сходиться – скажи мне. Если не будет хватать – можно будет взять кредит у больницы. Проценты у них чуть-чуть выше, чем в коммерческих банках. А, и еще: я уже созвонился с твоим работодателем. Тебя же вроде бы даже начальник навещал? Отчитаешься ты по всем расходам, это не проблема. То, что ты оплатишь из кармана, тебе возместят в конторе.
Выпалив все это, мальчишка неловко пожал мне руку и, словно на этом его роль подошла к концу, побрел прочь. Долго я наблюдал за удаляющимся от меня силуэтом паренька, который постоянно клонился назад, как гребенщик. Мне продолжало казаться, что я сплю наяву.
Стационарное отделение располагалось прямо позади амбулаторного. Связывала два отделения длинная галерея, тянувшаяся и вихлявшая, будто толстая кишка. Стационар представлял собой массив мутновато-белых зданий, высившихся над округой, как вулканические сопки, и наполовину утопавших в черных тучах. С самой верхотуры сиял красный крест, походивший на сверхновую звезду, разгоревшуюся посреди необъятной тьмы. Лучи светила островатыми мечами и трезубцами разносились во все стороны, прорубая насквозь удручающе тяжелый ливень, от которого мороз ощущался в костях. Создавалось впечатление, что весь мир мариновался в красном отваре, от чего была какая-то надежда на то, что условная весна рано или поздно наступит и все снова оживет. Но это свечение еще напоминало мне, что я очень давно не видел солнечного света. У подножий многоэтажек выстроилась широкая сеть пристроек и флигелей, переплетенных и спутанных, как корни дерева. Были здесь и строящиеся объекты, которые, как и все припавшие к земле предметы, утонули во мраке, ничуть не менее глубоком, чем тот, что устанавливается в сыром погребе.
При входе в основное здание я сразу увидел сотню лифтов, которые беспрестанно носились вверх-вниз. Как и в амбулатории, здесь был сплошной поток людей, которому некуда было выплеснуться. Девушки-лифтеры были для больных что приглашенные звезды. Выглядели дамочки весьма кокетливо. Одеты они все были в светло-серую униформу, которая позволяла им выделяться на фоне врачей в белых халатах. Девушкам приходилось то кричать на кого-то слева, то ругать кого-то справа, но при этом они держались с достоинством. На их лицах установилось выражение полной уверенности и твердости. Лифтершам, кажется, не хватало рук, так что они себе брали во временные подмастерья отдельных пациентов. В помещении еще сновали взад-вперед со своими профессиональными инструментами уборщицы в желтом.
Я поинтересовался на стойке, в какой лифт мне стоило сесть, и, пробиваясь через толпу с силой девяти быков и двух тигров, умудрился-таки ввинтиться куда нужно. Лифтовая кабина походила на сплюснутое лукошко для варки пампушек на пару, а воздух в камере, забитой до отказа пациентами, был грязный и влажноватый. С грехом пополам мы добрались до 74-го этажа, который оказался еще большим лабиринтом – или высококлассным межгалактическим кораблем. Походил я по нему с полдня и наконец добрался до кабинета того врача, который у меня был указан в направлении.