– Ну что сказать, круто. – Собственно, так меня и затащили сюда. Тело мое сопротивлялось, но я все же по доброй воле прибыл в больницу.
– Но ты же и сам видишь, что существуют настоящие болезни, а кое-кто в это не верит. В жизни или в смерти все равно мы окажемся в больнице, нас сюда доставят силой. А бежать из больницы некуда. Это и абсолютно ни к чему, и принципиально невозможно. – С этим Байдай, будто избегавшая встречи со мной взглядом, медленно подняла мои опавшие руки вверх. По всей видимости, так я должен был вновь обрести связь с реальным миром. Силуэт девушки странным образом наложился в моих мыслях на фигурки сестрицы Цзян и Аби. Но у каждой женщины то тут, то там выпирало что-то свое, особенное.
– Ты права, больше не буду и пытаться. – Я встрепенулся. Внезапно до меня дошло, что вся жизнь моя была лишь одной растянутой во времени болезнью, от которой я пытался отделаться без понимания того, когда стану здоровым. Больница служила мне вечным пристанищем.
– Вот и ладно. И, кстати, во всем этом обретали запоздалое утешение наши предшественники. В этой же статье изложено следующее:
«До наступления эпохи медицины, в те времена, когда наша страна жила в нищете и убожестве, нашлась группка проницательных умов, которые выступили с планом построения утопии. Они предположили, что для процветания и оптимизации управления территорией страны в первую очередь нужно организовать, исходя из диктата биологических наук, соответствующий медицинский сектор. Слово “санитария” в устах этих мыслителей приобрело значение, отличное от привычного. Государство для них было сродни человеческому телу высшего порядка и самому достойному почтения живому организму. И вот это физиологическое государство существует на основе «санитарных коллективов», состоящих из слабых и хрупких молекул – населения. И, как и любому организму, государству крайне важно поддерживать тело и дух в тонусе! Телесное здоровье – первооснова здорового духа и здравого ума, которые предопределяют состояние дел в экономике, политике и культуре. Медицина – это не столько набор технологий, сколько определенная форма общественной активности, по-видимому, даже ведущая форма жизнедеятельности социума. Остается только сожалеть, что предшествующему поколению удалось отстроить современные лечебные центры, однако число последних было столь незначительно, их устройство столь примитивно, финансовые возможности столь скромны, лечебные средства столь ограничены, технические условия столь посредственны, медицинского персонала у них было столь мало и при этом всем делом заправляли иностранцы, что нашим доморощенным интеллектуалам пришлось удовлетвориться этим претворением в жизнь собственных химер. К тому же у этих первопроходцев не было ни авторитета, ни четкого понимания, как эффективно осуществить задуманное. Сейчас же ситуация кардинально иная. Все подчинено интересам больных, и лечить мы будем всех сразу, приводя на прием всех поголовно».
Как тебе? Здорово же!
– Здорово, здорово, – тихо согласился я, – но ведь осматривать больных и тяжело, и затратно. С этим-то что собираются делать?
– Понимаю, о чем ты. Здесь трудно найти какое-то вразумительное объяснение. Просто мир у нас такой.
– Ты о принципе Гейзенберга?
– Вот что пишут в газете:
«При поколении фармацевтики осмотр больных не будет доставлять никому хлопот. Больницы объединятся с банками. Регистрация, оплата, запись на обследования, Б-сканы и компьютерная томография будут происходить удаленно. Кроме того, не стоит забывать о веб-медицине. Очередей не будет. А деньги можно будет платить по излечении».
Разве тебе не хотелось бы такого?
– Утопия… – В голове моей был туман. Я был по горло сыт неясностями и недосказанностями. При мысли о том, что я уже внес плату за стационарное лечение, а с заявками на получение кредита выстроилась длинная-предлинная очередь, у меня по спине пробежал холодок.
– Все, о чем ты говоришь, можно представить как испытание, через которое должны пройти все больные. Это как экзамен в вузы. Получил нужный балл – поступаешь на лечение. Братец Ян, ты что, не учился в университете? Многие вещи, которые творятся в больнице, – это мониторинг наших передвижений в реальном времени и проецирование голограмм. Я слышала, что они отслеживают не только наши движения, но и наши мысли. Вот берут они все фантазии и иллюзии больных насчет больницы, сводят их до средних значений и конструируют образы, которые пациентам больше всего по душе. Так никто не будет пугаться с непривычки и от непонимания того, насколько далеко зашла модернизация больничного дела. Пациенты же – люди невежественные и неопытные. Тревожатся они целыми днями, думают только о том, что скоро помрут, и потому лишь пекутся по поводу того, как завершить свои дела и организовать себе чистое постельное белье. Впрочем, это, может быть, некоторая разминка перед лечением. Эдакая медицина с человеческим лицом.
– А заодно с привкусом горечи прошлой жизни и сладости нынешнего существования. – Было ощущение, словно множество больниц разных времен и эпох наложились друг на друга в одной точке пространства. Возможно, в этом проявлялась общая склонность больного сознания лицезреть взаимосвязи между вещами.
– Тебя здесь наверняка уже спрашивали об этом. Ты веришь в больницу? Веришь врачам? Прежде чем лечиться, надо себе ответить на этот вопрос. – Девушка сказала это спокойным тоном, без того негодования по поводу моего потенциального неверия, которое звучало в речах сестрицы Цзян.
– Ладно уж, мучайте меня вашими испытаниями. Пройдем и этот экзамен. Только непонятно, кто устанавливает проходной балл. Вариантов ответа на этот один вопрос слишком уж много. – В итоге ведь я, после многократных обследований и тестов, добился того, чтобы за мной закрепили статус стационарного пациента. Всеми правдами и неправдами больница, пускай вкривь и вкось, кажется, изо всех сил старалась не забывать о больных. И мои испытания по поступлению в больницу продолжались и в стационаре. Финальную оценку объявили бы, похоже, лишь в день моего полного выздоровления, либо в день моей безвозвратной погибели.
Но у меня было чувство, что в положении мира, как при репликации ДНК, где-то допустили мелкую, но значимую ошибку. Нельзя же все было воспринимать как простую голограмму! В словах Байдай отсутствовала логика или, по меньшей мере, присутствовали несостыковки. Не смел я верить ей на слово и по части иллюзий. Сразу припомнились окаменелости из древнейшей древности, выкопанные из земли и помещенные на всеобщее обозрение в музеи. Чем были эти экспонаты? Свидетельством того, что всеобщая предопределенность была выдумкой? Или же доказательством как раз того, что забавы предшествующих нам существ не были иллюзией? Все пережитое мной походило очень сильно на правдоподобную ложь, однако ложь эту я видел, внимал и ощущал настолько неподдельно, что кости отбивали друг о друга дробь. Иного объяснения ощутимой, совсем недвусмысленной боли, которая охватила мое тело, я придумать не мог. Я существую, ибо испытываю боль… Теперь только не хватало вспоминать о том, насколько мне было больно.
– Братец Ян, послушай-ка, в какое прекрасное время, со слов газетчиков, мы с тобой живем. – Байдай, не обращая никакого внимания на мое состояние, продолжила чтение:
«За веком трения палок друг о друга для добычи огня наступает век засилья коровьего навоза, за ним – век пара и электричества, за ним – век нефти и атома, за ним – век битов, и вот мы наконец подобрались к веку медицины. Это эпоха, беспрецедентная в своей грандиозности. Заправлявшие всем в прошлом интернет-компании, энергетические концерны, транспортные корпорации и финансовые структуры становятся подразделениями больниц и предоставляют все необходимые услуги для организации комплексного лечения. Только с наступлением эпохи медицины мы впервые достигаем момента, когда жизнь никто не недооценивает. С позиции философии, это можно назвать дальнейшим углублением государства в осознании собственной неполноценности. Развитие наук и технологий, в особенности таких проектов, как ”Геном человека”, позволило раскрыть сущность жизни, задать директивы, которым мы должны следовать. И именно поэтому мы с полной достоверностью можем сказать, что наше существование как таковое – своего рода болезнь, болезнь с прекрасными результатами, но от того не менее спорная и требующая дискуссии. Наиболее остро больны те из нас, кто заявляет, что они не больны вовсе. Как можно быть настолько безответственными перед социумом?»
– Да-да. – Я повидал немало людей, которые уверяли всех вокруг, что здоровье у них отличное. И как раз здоровье им при самых неожиданных обстоятельствах вдруг отказывало. Точнее, это люди, получается, отказывали обществу в надлежащем исполнении долга.
«В прошлом вероятность подхватить какое-то заболевание составляла стотысячную долю процента. Заболеть было что выиграть в лотерею. А когда человек действительно заболевал и шел искать себе врача, было уже поздно. И это, конечно же, было разбазариванием национальных ресурсов. Вместо того чтобы играть с ничем не обеспеченными облигациями и статистическими погрешностями, не лучше ли всех заблаговременно записать в больные? А то как-то зря люди рождаются на этот свет. Персонализированная медицина выстраивается на обостренной способности предвидения. По результатам генного исследования, человека, у которого вероятность возникновения рака ободочной кишки составляет 50 %, можно считать заведомо больным. Не в меньшей опасности человек, у которого вероятность возникновения анемии Фанкони составляет 30 %. Наука со всей очевидностью доказывает, что у каждого человека есть какие-то генные дефекты. Проще говоря, людей с идеальной наследственностью не бывает. Каждый человек заключает в своих генах бомбу замедленного действия, адскую машину, которая в любой момент может сработать. И если уж по отдельности деактивировать этот снаряд нет никаких возможностей, то имеет смысл всех собрать в едином месте: больнице. Никакого другого выбора у человека нет».