– Неужто «продавцы воздуха» тому виной? – Я предположил, что Байдай снова подкидывает мне наводку по причинам смерти.
Сразу припомнилось: японский поэт Сюдзи Тэраяма заявлял, будто женщины имеют склонность прикидываться трупами. А все потому, что женщин во все времена считались лучшими находками для шпионов, ведь они никакую тайну удержать не могут. Вот и приходится дамам изображать бездыханные тельца. Может, Байдай и разыгрывала передо мной смерть, подавая мне нужные сигналы? И какая тогда роль уготована в этом спектакле мне, мужчине? Опарыша на мертвом теле?
Возможно, вот она – первопричина моей боли.
Адам же как-то во сне тоже ощутил боль в районе живота.
– Ох, как же так? Куда делось мое ребро? – воскликнул он.
Тут первого человека позвал по имени сладкий голосок. Адам повернулся и увидел перед собой хорошенькую особу.
– А ты кто? – поинтересовался, превозмогая боль, Адам.
– Твое потерянное ребро.
– Шутки шутишь? – прикрикнул на визитершу Адам. – Как звать тебя?
– Ева.
Я невольно дотронулся до брюха. Место касания сразу пронзила острая боль.
Байдай же продолжала вещать:
– Современные больницы организованы по принципам ведомств национальной безопасности. Больница – передовая линия гособороны. У докторов есть свои инсайды, которые им позволяют приходить к неожиданным выводам. Не веришь? Вообще болезнь становится затянутым во времени динамическим процессом, мишенью, которую надо постоянно отслеживать на поле боя. Проживет человек лишний день – а в нем все равно сидит зараза. У меня проблемы и с мочеточником, и с влагалищем, и со спинным мозгом. Плюс синдром дефицита внимания и гиперактивность. Не у мамы я этих генов понабралась?
– Сколько бы мы не бежали от наших недугов, болезни все равно нагонят нас. Наше тело для болезни или болезнь для нашего тела – неизгладимое клеймо на воспоминаниях. Или просто затирание всей нашей памяти. И кажется, даже если мы вылечимся, память к нам не вернется, – сокрушенно заявил я.
– Ты меня совсем не понял, – заметила Байдай. В ее словах звучала досада, что данный ей в моем лице исходный материал все никак не хотел из железа обратиться в сталь. – В конечном счете болеть – это наша судьба. И это очень круто, в духе нашего времени. И чем опаснее наша болезнь, тем больше внимания на нас будут обращать в больнице. Только терминальных больных пускают на вечеринки. Так что лечение наше будет идти без остановки, возобновляясь вновь и вновь, сопровождая нас до конца наших дней. А то, о чем бы врачи писали научные статьи и за что бы получали повышение по службе? Человеческая жизнь – комплекс лечебных процедур. А значит, пожизненное лечение – это проверка больного на силу веры. Только те, кто искренне верят в больницу и во врачей, смогут здесь спокойно и в безопасности провести всю жизнь. Нам оказан огромный почет! Плюс как бы мы с тобой по-другому сошлись? Благодари за нашу встречу «продавцов воздуха». Ха-ха, ха-ха!
Смех ее воссиял, как корона на солнце, но радостной ее улыбку никак нельзя было назвать. Страстными, безапелляционными речами девушка будто хотела заполнить бреши в собственном существовании. При этом теоретически нескладные доводы обнажали быстротечный сокровенный баланс с чувствами, порывами и нервной энергией Байдай. Боюсь, что она сама не распознала бы это. Потоки слов можно было назвать непроизвольным рефлексом организма на хронические болезни и затянувшееся стационарное лечение. Про себя я эту склонность называл «произвольным импульсом на ускорение течения болезни», то есть, проще говоря, неистребимым пристрастием докапываться до корней всего, что было связано с собственным недугом. А какой больной может удержаться от соблазна больше узнать об истоках недомогания?
Я безучастно слушал девушку, понимая, что в утверждениях больных форма никогда не состыкуется с содержанием. Слишком уж сильно воздействие лекарственных препаратов на мозги. Больные непроизвольно тянули ту песню, которая лилась из их глоток вне зависимости от ее смысла. Выплескиваемые чувства были важнее конкретных слов. Так было и с Байдай, и с сестрицей Цзян, и с дядей Чжао. Я же невольно проникался сочувствием и привязанностью к Байдай, которая всю молодость провела в больничной палате. Смог бы я на ее месте оставаться таким же оптимистом? Правда, мелькнула у меня и другая мысль: а могут ли врачи эмбриону намеренно вживлять плохие гены? В этом случае чисто технологически можно было гарантировать немедленное попадание ребенка в больницу на пожизненное стационарное лечение. А что, если Байдай – результат таких опытов? Что, если врачи, окончательно заделавшись медфармпанками, целенаправленно сеяли болезни в тела пациентов?
А может, они и со мной так пошаманили? Лечили меня всеми доступными средствами, а боль все больше скручивала меня. Выяснить ее истоки так и не удавалось. И вдруг всему этому есть простое объяснение: кто-то подпортил мне гены? Возможно, я раньше совершил страшный грех, за который меня приговорили к пожизненному заключению в таких условиях. Ведь что такое пожизненное лечение, как не извечное отсутствие излечения?
От одной фармацевтической диалектики – глотай таблетки или не глотай – больному лучше не станет. А, соответственно, жизнь на этом свете должна была неизменно сопровождаться мучительной болью.
Настолько тяжелыми думами я не осмелился поделиться с Байдай. Скорее всего она меня своим негативом и спровоцировала на такие постыдные мысли. В этом ли был смысл наших разговоров: чтобы мне еще и на душе стало тяжко? Окончательно прийти к такому выводу я еще не мог, так что подруга по болезни могла пока спокойно существовать. Вникнуть в мотивы поведения девушки я оказался неспособен.
И если уж в больнице нечем было заниматься, кроме как ждать лечения или кончины, то можно было думать только о смерти.
20. Любители раскапывать истоки болезней
99 процентов больных точно не будут так рассуждать. Такой образ мысли – еще то бремя. И только Байдай докапывалась до ответа на этот зубодробительный вопрос: «От чего дохнут врачи?» Этим она выделялась из толпы.
Девушка водила меня повсюду. Продолжали мы и в бинокли глядеть, желая увидеть сокровенное: хотя бы один труп доктора.
Байдай чуть ли не помешалась на этом. У больницы сверхъестественное воздействие на пациентов: она всех заставляет вести себя причудливым образом. Точнее, больница делает из рядовых больных людей конченых, которым уже никто и ничто не поможет. На мой взгляд, если Байдай чего-то и боялась, так это оказаться достойной звания образцовой медфармпанкерши.
И, естественно, нельзя было дать врачам понять, что у нас в головах кишели такие мысли. Настолько радикальное мышление было для больницы и провокацией, и угрозой, а может быть, даже первопричиной насилия и террора. Да и если бы врачам стало известно о темах наших рассуждений, то, вероятно, они бы приняли это за новое заболевание моей подруги. Так что я в определенном смысле стал покрывать Байдай. А в этом, судя по всему, и состоял замысел. Теперь мы, подобно разведчикам, прикидывались, что идем гулять или искать павлинов. Походило все это на экспедицию на Марс, которая в любой момент грозила плохо закончиться.
Я уже замечал, что в нашей больнице все было крайне запутанно. Нас будто поместили в огромный межгалактический корабль, под основной палубой которого скрывались технические помещения, наслаивавшиеся друг на друга, подобно растительности в дремучем лесу, а также сложившиеся в гигантскую паутину ходы и всевозможные тайники. Отыскать в таком лабиринте хотя бы один труп врача было бы изрядной проблемой.
Байдай собственноручно отрисовала карту больницы, настолько проработанную, что ее можно было бы счесть за военную схему. По этой карте мы и ориентировались. Многие годы кропотливых наблюдений давали о себе знать, от внимания девушки не ускользала ни одна деталь. Любая мелочь откладывалась в глубинах сознания Байдай.
По карте выходило, что стационарное отделение включало в себя диагностическое и лечебное крылья. Лечебное крыло, в свою очередь, делилось на хирургическую и терапевтическую секции. Ко всему этому еще примыкали три научно-исследовательских флигеля и библиотека. Формально все это было отдельно стоящими зданиями, но они были настолько взаимоувязаны, что сплетались в единый корпус с прилегающими пристройками. Одних операционных здесь было более тысячи, и концентрировались эти помещения именно в основном корпусе. Бесчисленные лаборатории вклинивались между больничными палатами, как жемчуг на декоративной панели. Сюда же впихнули отдел капитального строительства, хозяйственный отдел, отдел жилищного управления, ревизионный отдел, финансовый отдел, управление материально-техническим обеспечением и прочие административные службы, которые были связаны между собой множеством проходов, походивших на укрупненную кровеносную систему. В общем, заведение наше было таким же мудреным и хитро устроенным, как стародавние императорские дворцы.
И Байдай поведала мне, что это было вовсе не впечатление. Больница действительно первоначально была связана с резиденциями императоров.
Девушка отвела меня в свободную комнатку рядом с помещением, в котором складировали дезинфектанты. В комнатке грудились анатомические объекты: черепа, ключицы, обрывки кожи, позвонки, суставы и даже целые мумии. Здесь же обнаружились старинные медицинские устройства: агрегаты на пружинах для проверки артериального давления, ручные дефибрилляторы прямого тока, турникеты, сотканные из мотков проводов, клизмы, походившие на водяные пистолетики, операционная одежда времен Второй мировой войны и многое другое. Целый музей в миниатюре.
По словам Байдай, все это добро собирали в одном месте такие же любители раскапывать истоки болезней, как она (проще говоря, терминальные больные). Тем самым они выказывали почтение больнице. Самопровозглашенным исследователям было мало визитов на экспозицию и ответов на гипотетические вопросы журналистов.