– Кто-то говорил, что это заготовочки на случай, если когда-нибудь будет недостача больных. Так больница продлевает себе существование, – заявила Байдай. – Даже если мы все-таки умрем, нас все равно смогут «воскресить». – Про себя я подумал: а что, если эти два человечка, которые зовут себя Ян Вэй и Байдай, – копии, сделанные с трупов давно почивших людей?
Байдай фамильярным движением распахнула дверь, на которой висел желтый предупреждающий знак
«ОСТОРОЖНО: БИОЛОГИЧЕСКИ ОПАСНЫЕ ВЕЩЕСТВА!»
Из помещения подул настолько холодный ветерок, что показалось, будто мы перенеслись за полярный круг. Механические руки, мотаясь сквозь белые клубы дыма, погружали и разгружали какие-то штуковины. На поверку оказалось, что это образцы: ДНК, костный мозг, пуповинная кровь.
Пройдя дальше, мы оказались в коридоре, который привел нас в лабораторию генетического секвенирования и дата-центр по секвенированию. Через малюсенькие окошки можно было разглядеть, как роботы принимают образцы. Окошки открыть было нельзя из-за двухслойного стекла, призванного, судя по всему, воспрепятствовать загрязнениям. Более ста секвенизаторов, испуская вокруг себя тусклое голубоватое свечение, работали на страшной скорости. Машины уже были доведены до минимальных возможных размеров и действовали без посторонней помощи. Перед секвенированием образцы запускали в считыватель, который их распознавал и выдавал пачками генные шифры. Секвенировали все, что только было можно секвенировать: панд, поливной рис, шелковичных червей, сою, яков, тибетских антилоп, орхидеи, огурцы, куриц, арабских верблюдов, североамериканских грифов, антарктических пингвинов, элементы микрофлоры кишечника человека и, конечно же, разнообразных больных, от пациентов с опухолями до детишек-аутистов, от страдающих ожирением дам до слабоумных стариков. Даже трупы здесь обрабатывали. Например, мы заприметили жившего четыре тысячи лет назад древнего человека, которого откопали под слоем льда в Гренландии. Апогей цифровизации.
– Сейчас возрождают вымерших животных, в том числе мамонтов, птиц додо и речных дельфинов. Новый фактор роста экономики. Больница этим заметно пополняет финансы. Нельзя же, чтобы клетки простаивали пустыми. Надо из них соорудить целый зоопарк и собирать с пациентов деньги за билеты. Плюс зверушки еще могут быть резервным источником продовольствия. Вот так больница и собирается жить дальше. – Байдай говорила с очевидным знанием подоплеки. Было ощущение, что только в этот миг она наконец-то определилась на мой счет. Впрочем, ничего из ряда вон выходящего в том, что она рассказывала, не было.
Девушка также добавила, что врачи особенно рьяно ищут специфические гены, ответственные за психическую деятельность, в первую очередь – религиозную веру. Этим должны были стать так называемые «гены прозрения». Для простоты их иногда грубовато называли «генами перевоплощения в Будду». Медфармпанки верили, что существовала определенная наследственная изменчивость, напрямую связанная с преодолением собственного «я». Чтобы отыскать ее, нужно было составить общий список проявлений мозговых генов. А это было весьма проблематично. Мало того что надо было запротоколировать назначение десяти миллиардов с лишним нейронов, которые входят в мозг. Надо еще было не забыть про то, чем занимается квадриллион с чем-то нервных окончаний. Задачка куда более сложная, чем генное секвенирование. Пока что квантовой неврологии с ней справиться не удавалось. Прорывов не наблюдалось, вот и приходилось довольствоваться результатами изучения генома. Этим, кстати, объяснялось расширение генетического секвенирования до таких масштабов. Как только с квантами что-то срослось бы, больница приобрела бы больше оснований для существования и тогда действительно стала бы «местом, где творят чудеса».
– В общем, все трудятся вовсе не для того, чтобы нас вылечить. Заниматься только здоровьем пациентов – беспросветная тьма, это же очевидно. Многим врачам не нравится с нами возиться, – заключила Байдай.
– Вроде бы в любом деле главное – чтобы тебе платили деньги, чтобы ты делал что-то полезное и чтобы тебе было интересно этим заниматься. – Я припомнил материалы, которые мне удалось полистать.
– Вопрос в духовном удовлетворении. Больница совершенно разумно делает упор именно на нем, уговаривая наших «ангелов в белых одеждах» работать не покладая рук ради «великого дела». И доктора не в обиде, они действуют в собственных интересах: получают доступ к передовым технологиям, узнают сокровенные тайны жизни. Однако в политическом отношении врачи маргинальны. Так больница преуспела в том, чтобы заменить собою государство. – И девушка развязно зашагала вперед большими шагами, словно бы все окружавшее нас должно было когда-нибудь стать ее вотчиной.
– Если врачи бессмертны, то, получается, они бессмертны в первую очередь духом? – поинтересовался я. Байдай не ответила.
Рядом с дата-центром по секвенированию размещался кабинет эпигеномического анализа, при котором имелась отдельная кладовка. Здесь хранились разнообразные человеческие клетки, в том числе иммунные и дермальные, которые применялись для восполнения недостатка иммунитета, лечения ран и борьбы со старением. Все это активно использовалось в управлении человеческими эмбрионами. В этом месте росло множество культурных растений, которые сложились в целый папоротниковый лесок. Никаких питательных веществ, кроме азота из воздуха, рощице не требовалось.
Среди чащи обнаруживались аппараты, которыми штамповали печенки, почки, сердца и прочее. Дребезжащие 3D-принтеры безостановочно выплевывали из себя искусственные органы. С пылу с жару, налетай и разбирай!
Чуть дальше размещалась база снабжения, где находилось множество, на первый взгляд, чистеньких загончиков с постоянным температурным режимом. Загончиков, похоже, было столько, что в комнату они не влезали и частично громоздились у дерева посреди коридора, охватывая все пространство от корней до самой кроны. В загончиках неустанно шумели и метались мыши, крысы, кролики и прочие грызуны, у которых что-то проделали с генами или которым вживили человеческие гены. На каждый загончик был налеплен ярлык с ценами. Рабочие спешно оформляли заказы, отбирали зверьков, рассовывали их по упаковочным ящикам и отправляли клиентам по всей больнице для исследований и выявления различных заболеваний.
Затем мы добрались до центра выращивания особых форм жизни. Здесь размещалось несколько десятков потаенных помещений, некоторые из которых использовались для медицинских целей: по заказу пациентов побогаче фабриковали генно-модифицированных павлинов. Павлинов же тоже можно было употреблять для лечения человеческих хворей. Всю эту затею устроили для исцеления особо больных ВИПов. В древнем – еще времен династии Мин – «Компендиуме лекарственных веществ» за авторством Ли Шичжэня четко указывается на ценность павлинов для медицины: «Поедая павлинье мясо, человек избегает зла. Кушанья из мяса павлинов помогают при отравлениях всевозможными ядами, токсинами и препаратами. Продегустировав плоть павлина, человек более неспособен усваивать пилюли. Те сразу же утрачивают всякое действие». Говорят, новые разновидности павлинов, выведенные с помощью современных технологий, имеют человеческие гены. Яд надо лечить ядом. Так что без павлинов, бесценного источника лекарственных препаратов, нам обойтись никак нельзя было. Традиционный способ врачевания в прошлом получил широкое развитие, а к нашему времени его успели уже записать в общераспространенные методики современной медицины. Говорить о какой-то там народной медицине уже не приходилось. Все теперь было завязано на молекулах и атомах.
Двери и окна центра выращивания особых форм жизни были плотно закрыты, так что павлинов мы так и не увидели. Меня давно мучил вопрос: что делают с павлинами? Приносят в жертву? Или сублимируют во что-то более совершенное? И павлинам пришлось отринуть родных и близких, отставить родные дикие края, отвергнуть естественные атрибуты и стать вечными постояльцами больницы.
Со слов Байдай, все, что мы наблюдали, было отчаянным сопротивлением смерти со стороны больницы. Но даже если бы больнице удалось узурпировать всю полноту государственной власти, а также сфабриковать и установить себе некое подобие души, то все равно бы бессмертной она не стала. Критический момент наступает тихо и незаметно. Пациенты же видят перед собой только внешние проявления успеха и процветания. Больница вроде бы переживала бурный рост. Цветущая ветвь всегда кажется более интересным зрелищем, чем ветвь оголенная. Врачи были уверены в собственных силах, ситуация была, кажись, под полным контролем. Даже если в какой-нибудь палате и заводилась непрошеная бактерия, то ее можно было сразу выжечь. Во врачевании промаха ни в одном из десятков тысяч дел нельзя было допускать. Вроде бы все возможности для совершения ошибок были исключены.
И вот здесь наступал острый момент, проблема, которую язык не поворачивается обозначить. Темпы роста больницы уже замедлились. Прибыль сначала достигла наименьших значений, а потом и вовсе сошла на «нет». Производственных мощностей было много, а вот применить их было некуда. Нереализованные лекарственные препараты складывались в целые горы, а снизить цены для того, чтобы хоть как-то продать товар, никто не собирался. Врачей и медработников было больше, чем людей, которым требовалось лечение. Повсеместно царствовала коррупция. Даже искренне преданные своему делу люди впадали в отчаяние, допускали халатность и ломались вследствие наплыва все большего числа больных и роста показателей КПД. Больные же никак не могли прийти к общим воззрениям и упованиям на медицину и преисполнялись надеждами и требованиями, непостижимо завышенными. Управление в больнице вышло из-под контроля. Статьи расходов разбухали. Участились несчастные случаи. Биотических данных было так много, что их не успевали обрабатывать. Информация легко утекала в неизвестном направлении. Новоизобретенные вирусы мутировали до такой степени, что их никаким лекарством нельзя было одолеть… Больница, от которой все ожидали, что она станет путеводной звездой, вступила на путь мучительного затухания до полного мрака. Что такое больница со всеми ее врачами и больными, как не павлин с переросшими причинда