Царек горы отдал распоряжение Художнику и Скрипачке гостеприимно принять нас с Байдай. Неожиданная милость, которая мне даже польстила. Я осознал, что в наших отношениях с врачами случился какой-то перелом.
Художник был какой-то подавленный. Возможно, он только отошел от операционного стола? Но в его манерах была вальяжность, которая притягивала к себе. Припудренное лицо сияло зачатками творческого гения. Художник скользнул по нам с Байдай взглядом и с едва заметной улыбкой молвил:
– А мы с вами, больной, виделись еще в отделении скорой помощи. Старые друзья. Ну и как вы поживаете? Как себя чувствуете? Приглашаем вас осмотреть операционную.
– Вы хотели сказать «опорный пункт спасения больницы»? – отозвалась Байдай.
Скрипачка сурово отчеканила:
– А вы, больная, не особенно разбираетесь в нюансах нашей работы.
И стали врачи нам лаконично, но доходчиво объяснять, чем они занимались. Помимо тех штук, которые мы уже подметили, исследователи вырабатывали антибиотик нового типа, который должен был стимулировать мутации в бактериях, чтобы из них можно было извлекать ДНК для дальнейшей работы. Они также преобразовывали кишечную палочку таким образом, чтобы ее можно было вживлять в неорганические носители. В частности, можно было попробовать с помощью бактерий управлять роботами. Еще специалисты занимались разработкой топливных элементов на микроорганизмах, которые можно было бы вставить в искусственные почки, работали со штаммом оспы с тем, чтобы понять, можно ли было вернуть к жизни этот уже отмерший вирус и довести его до еще большей вирулентности, мастерили из бактерий аналоги человеческого мозга, чтобы подключить их к компьютерам – перспективная революция в области нейробиологии и ИИ. И так далее в том же духе.
Однако ключевым был проект с общим наращиванием размеров генов власти, насилия, ревности и вражды. Их собирались с помощью микроорганизмов-носителей в решающий момент отправить в «большой мир», чтобы посмотреть, что получится. В том числе предполагалось вживлять такие гены в химер, выращенных из симбиоза людей и зверей. Такие твари были в процессе разработки. Все это делалось с целью сохранения медицины. Больницы, как и люди в них, пребывают в состоянии перманентной борьбы и непрекращающейся конкуренции. Те заведения, которые довольствовались статус-кво и не желали соперничать за выживание, в итоге были зачищены. От власти, насилия, ревности и вражды не просто нельзя было отказаться, их надо было форсировать. И вот именно по этой причине больных не отпускали из больницы.
Врачи также объяснили нам, что многие исследования были направлены на противодействие вирусам продавцов воздуха. Работали они и из соображений самосохранения, и из чистого интереса.
– Панки – технари, гики в самом буквальном смысле этого слова, – заметил Художник. – Но мы всегда рады пациентам. С одними врачами каши не сваришь.
Усердно трудившийся над чем-то в сопредельном отсеке за стеклом Царек горы вскинул голову и мельком глянул на нас, будто прицениваясь к нам как перспективным биологическим образцам. На компьютерной консоли были установлены две умные камеры, которые крутились туда-сюда и фиксировали, словно для документального фильма, каждое действие врачей. Царек горы сделал знак Художнику, и тот повел Байдай к нему в отсек.
Я остался наедине со Скрипачкой. Только тут я разглядел, что это была дама весьма уточненная, зрелая, но не успевшая растерять девичью кокетливость. Глаза ее светились знанием, но также достоинством и уверенностью женщины, привыкшей всего добиваться умом. Было ощущение, что я пришел на аудиенцию к особе голубых кровей.
– Вы тут священным делом занимаетесь, не так ли? – Охваченный непонятно откуда взявшимся смятением, я выпалил вопрос из предположения, что именно в микробиологической операционной должны были заниматься делом уничтожения государства во имя его замещения больницей.
– Вы, похоже, ничего еще не понимаете, вот и удивляетесь всему. – Скрипачка механически залилась грубоватым оленьим смехом, но не утратила свою высокомерность, словно при разговорах о целях священной войны она не полагала необходимым считаться ни с чьим сторонним мнением.
– Насколько мне известно, вам предписано как можно меньше вести отвлеченные беседы. Каждая секунда на счету, и ошибок вам допускать нельзя. И вопросы нравственности вас не шибко заботят, ведь так?
– У нас на это времени нет, – решительно заявила собеседница. – Мы же занимаемся переустройством человека. А о том, что есть человек, во всех уголках мира есть собственные представления.
Я разглядывал выглядывавшие из-за спин врачей генераторные установки, лабораторные приборы и высокоскоростные компьютеры – нагромождения металлических плит и стеклянных сосудов, дополненные сплетающимися в единую сеть проводами и трубками. В помещении также стояли белые и черные доски, испещренные записями и вычислениями. Выглядело все как декорации для фильма, в котором нам предстояло сниматься наравне с врачами.
Царек горы и Художник опустили затемненную створку на одной из стеклянных поверхностей, так что я даже не мог разглядеть, что они творили с Байдай по ту сторону. Я сомневался, что Байдай может умереть прямо здесь. А если и умерла бы, то я с этим ничего поделать бы не смог.
Скрипачка пояснила мне, что она раньше работала педиатром. Еще в институте дама только и мечтала о том, как станет врачихой. Ей нравилось ставить перед собой дерзкие вызовы и жить в состоянии неопределенности. Проснувшись утром, Скрипачка сразу начинала себе представлять, каких больных она будет принимать сегодня. И этого воодушевления ей вполне хватало. Вылечила ребенка – и чувство, что день прошел не зря, и ощущение, что тщеславие удовлетворила. Только подумаешь, что ты даровала нескольким людям жизнь, что именно благодаря тебе они все еще существуют и живут хорошо, качественно, и сразу начинает казаться, что ты – эдакая современная богиня Нюйва, сотворительница рода человеческого. Да и взаимодействие каждый день с тайнами жизни и вселенной кого угодно заставит возгордиться и чувствовать себя божеством среди людей.
Но прошло два года работы, и Скрипачку оставил пыл. Ему на смену пришли выгорание и множество обид от постоянных конфликтов с родственниками больных. Только представьте себе: каждый день вы боретесь с опасными недугами, и вам еще приходится опасаться, чтобы ненароком не наступить кому-то на пятки. Каждая ситуация – новый кризис, от которого в душе все перетягивается. Каждый день для вас – на грани срыва. А начальство еще требует, чтобы доктора неизменно проявляли весь свой скрытый потенциал без остатка. В перерывах между пациентами Скрипачка обменивалась с коллегами колкими шуточками на грани черного юмора. Самым лучшим днем был тот, в который ничего дурного не происходило. Да, ты постоянно на пределе, но жить как-то можно. Правда, тело так и норовит отказаться работать. И еще иногда чувствуешь полную безысходность. Слишком многих больных вылечить не удается, что уж говорить о том, чтобы доподлинно установить причины их смерти.
Как-то раз в больницу приняли на лечение мальчика, у которого вдобавок к красной волчанке была тяжелая форма легочной гипертензии. Скрипачка при содействии непосредственного руководителя прошерстила все имеющиеся книги и материалы в надежде подобрать для ребенка эффективный, но доступный по деньгам вариант лечения. Постепенно благодаря специальным консилиумам и корректировкам курса лечения состояние мальчика взяли под контроль. И вот накануне выписки из больницы, когда Скрипачка готовила анамнез, к ней ворвалась в кабинет медсестра.
– Койка схлопнулась и раздавила мальца! – Врачиха сделала все от нее зависящее, а больного все равно упустила.
Скрипачка стала прятаться в кабинете, как беглый дезертир. Переписывая историю болезни на свидетельство о смерти, она обнаружила, что на следующий день у мальчика был день рождения. И тут у нее перед глазами все потекло. Не то пот, не то слезы.
На счастье моей собеседницы, в больнице затеяли масштабное переустройство, вот она и воспользовалась первой возможностью уйти из педиатрии. Скрипачка уже не выискивала пациентов с тяжелыми заболеваниями. Она начала молиться перед сменой, чтобы работа в тот день выдалась спокойной, чтобы с больными все было в порядке. Ей хотелось, чтобы каждый день был примерно такой же, как и предыдущий, чтобы менялось как можно меньше вещей. В таких чаяниях она провела многие годы.
– Но в больнице нет места равнодушным врачам, ведь на нашу подготовку потратили уйму времени и денег. Мне становилось вся тяжелее на душе, было ощущение, что я отказалась от идеалов молодости. Так что по рекомендации старших я заделалась панкершей, вступила на путь поиска пределов возможностей медицины, исследования передовых методов новой медицины, которая превзойдет даже самые смелые ожидания. И в меня будто впрыснули гормон азарта. Я сразу ожила, – призналась Скрипачка. Ей, кажется, было в радость общаться с таким больным, как я.
– Вот она, преданность делу, – вздохнул я.
– Ой, я вас умоляю, не надо о «преданности делу». Вы принижаете истинные заслуги врачей! – Голос дамы вдруг засвистел, будто ей сунули в глотку гармошку.
– Да, вы правы… – Я с горечью понял, что позабыл наставления сестрицы Цзян.
– Именно в тот момент, когда чувствуешь наивысшую усталость, когда становится тяжко и когда особенно хочется опустить руки, медицина приобретает в наших глазах божественное очарование. Мы любим медицину всем сердцем, и эта любовь не менее величественна, чем романтические или родственные чувства. Она сродни вере. Если бы вы ощутили любовь, которую врачи чувствуют к медицине, то вы все сразу поняли бы, почему мы, несмотря ни на что, вкалываем как проклятые. Эта любовь, вполне возможно, кому-то покажется тщеславной…
Скрипачка пояснила, что пока что в рамках исследований они обработали лишь малую долю микроорганизмов. Однако некоторые ключевые бактерии нового типа уже начали репродуцироваться, а дальше все должно было пойти по цепной реакции. И это вселяло в исследователей уверенность, что они трудятся не напрасно.