арственных препаратов на основе опиоидов.
Смерть – это некоторый навык. Буддисты верят, что человек может посредством активных стараний изменить саму природу своей кончины. И в этом буддизм и медицина едины. Только больницы, чисто формально, не устраивают по этому поводу при себе никаких храмов.
Способна ли современная биомедицина, полагаясь целиком и полностью на собственные свершения, подправить карму смертным? Пока что, похоже, не может. По итогу мы имеем лишь, что несущие на себе бремя спасения других врачи, желая казаться душами «милосердными», превратились в соучастников и сподвижников «ассистированного суицида», или «заботливой казни».
Почему все так сложилось, ни Байдай, ни я никакого понятия не имели. Точно как мухи, тщетно бьющиеся в окна, вообще ничего не думают о стекле, о которое ударяются. Так что нам оставалось только искать морг в надежде, что там нам что-то откроется.
В тот день мы сделали большой круг по больнице. Будто совершили кругосветное путешествие из одного конца мира в другой. Но морг нам так и не попался. Вот мы и вернулись в знакомый нам склад отходов. Мы так притомились, что еле стояли на ногах. Мы улеглись плечом к плечу на влажных кучах мусора и устроили себе привал. Байдай снова припала к фляге. На стенах были развешены анатомические схемы. Мы их растерянно разглядывали, сперва – отстраненно, потом – увлеченно. Сквозь плоть орангутанга отчетливо проступали мышцы, жилы и отливающие перламутром кости. Картинки вселяли странную трезвость мысли. Поверх наглядных пособий размещался знакомый символ Великого предела: шарик с двумя точками черного и белого цвета, соответственно, на белом и черном фоне. Огромное колесо, в котором соединялись темное начало инь и светлое начало ян, было помещено в походившее на трон навершие в виде распустившегося лотоса. Шестерня свободно вертелась сама по себе, словно бушующее пламя – то раскаляюще-горячее, то морозно-холодное. Это было единственное движение в окружавшем нас унылом запустении. Мы с Байдай будто очутились на Марсе и вертелись по кругу в начисто лишенном признаков жизни кратере. Два одиноких зернышка, заброшенных в огромную вселенную и подававших надежды на то, что они вскоре распустятся пышным цветом, словно раскрывшие хвосты павлины.
Неожиданно мы, ведомые неизвестным образом настигнувшим нас молчаливым согласием, отчаянно схватились друг за друга и обнялись. Будто потом у нас возможности познать друг друга больше и не было бы. И в этот же миг до меня дошло одно. Я-то думал, что склад для отходов служил неким подобием комнаты отдыха для медперсонала. Но нет, какая это комната отдыха? Это морг и есть! Ведь мы умрем? Да, однозначно. Бессмертие же все не наступало. Сгорая от нетерпения, я лихорадочно содрал с Байдай робу, под которой у нее ничего другого и не оказалось. Причмокнув, я проник в ее тело, чем-то напоминавшее фляжку для спиртного.
36. Отношения между врачом и пациентом и сношения между полами
«Я ее беру силой! Это надругательство над девушкой, которая мне в дочери годится!» От этой мысли я еще больше раздухарился. Язык мой полез в источавшие плотные миазмы перегара бордовые язвы и повертелся там, надеясь разжечь огонь страсти и во внутренностях девушки. Я почувствовал, как задрожали мышцы верхней трети ее тазовой полости. Но это было не от похоти. О себе дал знать вагинизм. Спазмы охватили ее влагалище. От того у меня изо всех пор вырвался бешеный рев, который дополнился полившейся наружу белой пеной. Страшное эхо, которым помещение встретило рык, заставило даже меня повернуть голову. Сплошное разочарование: вокруг не оказалось никого, кто мог бы вмешаться в действие, а в смерти мне все было отказано.
Прошла лишь минута. И мы, будто очнувшись от кошмара, остановились, вырвались друг от друга, в запоздалом ужасе отшатнулись в разные стороны и, переводя дыхание, вперили глаза в потолок. И вот тут я осознал, что это я так попытался полечить мою спутницу. Неожиданное, но многозначительное открытие! Байдай потом замечала, что и она почувствовала то же самое: она так помогала вылечиться мне.
Мы действительно были тяжело больными людьми. И попытались исцелить друг друга собственными телами. Более того, «курс лечения» начался еще в тот момент, когда мы пошли в сад поглядеть на вольер. Я был для Байдай сразу и врачом и пациентом, ровно так же, как и она для меня была сразу и врачихой и пациенткой. Мы только ждали кульминационного момента, когда мы смогли бы преодолеть естественные рубежи, отделяющие старших от младших, отцов от детей. Отношения между врачами и пациентами сводятся к тайнам динамики половых отношений, в которых каждый постоянно примеряет на себя противоположную роль. Только поистине больные люди могут стать врачами. И взаимное исцеление продолжается вечно, пока не достигается предел, за которым смерти уже не остается. И тогда наступит последнее откровение: человек мертвый и человек больной – суть одно и то же. А потому вопрос о том, смертны или бессмертны врачи, был просто несуразицей.
Но как назвать такой акт процессом взаимного лечения? Придумала ли для него медицина отдельное название?
Тут перед нами появился доктор Хуаюэ, будто явившийся для того, чтобы положить конец блуду, потрясшему стены больницы. Но разве то, что случилось между мной и Байдай, можно было назвать «прелюбодеянием»? Нашими действиями мы, наоборот, возвеличивали друг друга. Сходиться мы, вероятно, не собирались. Просто решились чуток друг друга подлечить. Не только экстаза, но даже удовольствия мы от того не испытали, лишь впечатали боль друг другу поглубже в сердце. Представьте себе, как игла пронзает артерию. Вот что мы испытали. В преисподней страдающим грехом похоти мужчинам и женщинам вроде бы суждено сливаться плотью непрерывно, подобно сплетающимся между собой ветвями и листьями плюща? Наше же взаимное «лечение» с Байдай проходило при полном отсутствии анестетика.
Однако пускай даже так. Мы же остановились, то ли по собственному хотению, то ли по чьему-то зову. Неужели тем самым мы преступили какие-то положения, действовавшие в стационарном отделении? Доктор Хуаюэ с помощью мониторов не упустил из виду ничего из того, чем мы только что занимались.
– Семьей мы жить не собираемся, – промямлил я, заливаясь краской, вместо объяснений доктору Хуаюэ. Байдай хранила молчание. Только голову склонила вбок.
– Понятно. – Хуаюэ мы ничем не удивили. – Вы прямо как Гао и Ли.
– Мы друг друга лечили, – добавил я.
– Вот вы и прозрели. – Врач молвил это скучающим тоном, будто он уже давно предполагал, что этот момент наступит. Но в Хуаюэ ощущалось и беспокойство.
Я обратил внимание, что на его лице промелькнуло выражение, которое умом фиксируешь, а словами не передашь. Видимо, все прошло по заведомо известному плану. Наверняка мы только что миновали еще один этап общей программы лечения при больнице. И теперь нас ожидали новые испытания.
Хуаюэ подошел и развел нас в стороны. Байдай повели прочь, усадили в «Скорую помощь» и повезли в другую больницу. Девушка уже считалась не больной, а стажеркой, кандидаткой на титул врачихи. Ей предстояло начать заниматься лечением пациентов.
Вот нам и открылась важная информация: врачей набирают или готовят из числа больных. В эпоху медицины все больные имеют скрытый потенциал для занятий врачеванием. Или, точнее, в каждом пациенте спит, дожидаясь пробуждения, доктор. Это обстоятельство мы раньше, в сущности, ощутили, но не реализовали. Только сеанс взаимного лечения пробудил в нас прирожденные таланты и способности. Врачи и больные соотносились с собой не как организмы и бактерии, их населяющие. Отношения между нашими двумя лагерями были скорее самым что ни на есть простым симбиозом. Все мы были, по логике вещей, частями единого целого. В одном теле сливались вместе и человек, и бог (или полубог). И, разумеется, мы могли служить друг другу Янь-ванами – властителями преисподних, в которых все мы варились.
Байдай и мне стало известно, что существование (читай: «дальнейшая жизнь») больницы сводилось к тому, чтобы постоянно фабриковать новые заболевания. Только так больница могла жить и здравствовать. И то, что мы с девушкой сотворили на складе отходов, было одновременно и самой суровой хворью, изведанной человеком, и самой действенной вакциной. Хворь и вакцина в одном флаконе. Очередной симбиоз. Без хвори не может быть вакцины, без вакцины не бывает хвори. Снова дает знать о себе фармацевтическая диалектика. Так и лечимся мы сами и лечим других. Полученный нами после соприкосновения опыт использовали бы в клинических целях. Ведь мы нутром почувствовали, как лучше применить возникшее у нас в результате усердного труда лекарство по назначению. А больные болваны, сидевшие по палатам, так и оставались в полном неведении.
37. Сущность лечения
С Байдай я не поехал. Меня оставили проходить врачебную стажировку в той же больнице. И я с радостью принял это назначение. Оказывается, у меня были все задатки врача. Докторов, скорее всего, категорически не хватало, поэтому их приходилось то и дело искать среди больных. Благодаря таким дополнительным наборам больница оберегала себя от риска скоропостижной кончины, отодвигала подальше Судный день и обеспечивала себе многие годы процветания. Наконец-то мне это все открылось.
Но за это пришлось расплатиться невозможностью оставаться вместе с Байдай. Нам было теперь дозволено только переписываться друг с другом. Общаться мы могли исключительно по рабочим моментам, а не о делах мужских и женских. То, что между нами произошло, нельзя было назвать «делом мужским и женским». Это были всего-навсего отношения между врачом и пациентом в их самом глубинном проявлении. Но все равно наши дальнейшие изыскания вертелись вокруг этой формы исцеления. Что это было? Определенный вид лечения? Чем он выделялся на фоне других? Была ли такая методика индивидуальным подходом, не допускающим дупликации? И почему нас именно после того, как мы набрели на него, сразу произвели во врачей?