Я полагал, что боль получится одолеть. В больничной библиотеке я наткнулся на статью, авторы которой утверждали, будто медицинские технологии достигли такой степени совершенства, что человеку могли дать осознать боль, но не почувствовать ее. Переделкой нейронов или установкой на кору головного мозга особой машинки можно было полностью парализовать в человеке само ощущение «боли», свести чувство боли на «нет». Болезненные ощущения фильтровались через электронные импланты. Вроде бы даже существовала пациентская роба, которая в случае сильного кровотечения у больного сама распознавала, откуда текла кровь, и пережимала в нужном месте рану, заодно не давая болевым сигналам поступить в центральную нервную систему.
В этом было некоторое сходство с сирингомиелией. Это когда из-за патологических изменений у больного в спинном мозге нервы оказываются просто неспособными ощущать боль. Пациент может даже запустить руку в кипяток, изрядно обжечься и ничего не почувствовать по этому поводу.
Настолько прогрессивных методик лечения у нас в палатах я не видывал. Более того, иногда создавалось впечатление, что пациенты признавали больницу за больницу только благодаря заполнявшим ее коридоры беспрестанной музыкой болезненных стенаний. Более гуманный подход к боли, чем совать руку в кипящую воду.
Вообще можно было предположить, что последовательное поддержание ощущения боли было стратегическим приемом, который больница применяла к долго лечащимся в станционере больным. Как раз поэтому в ход шли все имеющиеся в наличии лекарственные препараты, чтобы люди могли продолжать жить и дальше. Чувствуешь боль – значит, еще живой. Боль – лучший стимул для больных, предупреждающий сигнал для всех систем обороны нашего организма, который дает человеку понять: не надо рисковать, надо обуздать себя. Есть свидетельства, что некоторые люди от рождения не знают боли. Такие и до тридцати лет не дотягивают.
Некоторые еще поговаривали, что боль позволяла осознавать всю опасность наступления со стороны «продавцов воздуха». Мучения принуждали держать активную оборону, что обеспечивало сохранность «Общества государственного оздоровления».
Я постепенно уверился, что в обязанности врачей входило напоминание пациентам через ежеминутные болезненные ощущения простого посыла: помните, вы больны, а больного нужно лечить; лечение позволяет поддерживать мучительное существование и ничего сверх этого.
Как здесь не вспомнить сюжет о том, как Хуэйнян – будущий шестой и последний патриарх чань-буддизма – прибыл в обитель Восточной горы, где наставник Хунжэнь доверял ему лишь подметать полы и стряпать еду.
Так я возвращался к мысли: «Если я не сойду за больным в преисподнюю, то кто же это сделает?» Или по-нашенски, по-простому: «Я клянусь не становиться Буддой, пока преисподняя не опустеет». Да, эти слова обращены скорее к таким одержимым личностям, как Хуэйнян и Хунжэнь, – гикам на религиозной почве. Врачи были едины в деле созерцательности. А я так безнадежно отстал, что мне оставалось лишь буравить взором их спины.
Чем дальше, тем больше мне претили попытки обеспечить самому себе спасение посредством тела Чжулинь. Это была дорога в черную бездну.
3. Смерть не страшна, страшны муки предсмертные
Доктор Хуаюэ прибывал на обход каждый день в сопровождении врачей-стажеров и врачей-практикантов, вопреки широкому распространению в медицине технологий видеосвязи и смарт-устройств. Хуаюэ по-прежнему устраивал всем личный осмотр. Доктор проявлял похвальную настойчивость в работе, веруя, что общение напрямую, близкая дистанция и зрительный контакт с больными будут при любых обстоятельствах необходимы вплоть до того дня, пока медицинские роботы полностью не заменят врачей.
– Как мы сегодня? – Хуаюэ опрашивал нас всегда с теплотой горячего источника. В длинном халате – пологе, протянувшемся меж Небес и Земли, – он походил на первосвященника.
Я открыл рот, но не раздалось ни одного слова. Врач протянул руку и выдернул у меня из-под головы подушку. Я сразу лег плашмя. Дыхание мое заметно участилось.
Хуаюэ распорядился, чтобы один из практикантов пощупал мне живот. От боли во мне прорезался звук. Хуаюэ поинтересовался:
– Как думаете, о чем свидетельствуют симптомы?
Молодые врачи пошептались друг с дружкой, но единого мнения так и не достигли.
– Может, увеличим дозу морфина? – предположил один из стажеров.
В голове у меня возникла мольба: есть что-то еще, помимо болеутоляющего?
Хуаюэ заметил:
– Причины боли у человека крайне сложны. Тело человеческое – как черный ящик. Самое важное – четко проследить ход болезни. Однако, боюсь, сколько бы ни надрывали пупки сотрудники стационара, иногда бывает крайне проблематично поставить диагноз. Эмпирическая медицина, доказательная медицина, даже таргетированная медицина имеют определенные пределы. Медицина – безбрежный океан, в котором нет ни конца ни края.
– Но, наверно, в этом и состоит главный вызов, – заявил один из практикантов.
– И радость врачевания, – огласил один из стажеров.
– Я вообще никогда не выпишусь? – проговорил я с трудом. Никто не упоминал приближающуюся скорую гибель человечества.
– Не впадайте в уныние. Подозреваю, источник вашей боли как раз заключается в неверии в способность врачей ее унять. Может быть, вы даже вбили себе в голову, что это мы сфабриковали вашу боль. От того нарастает тревога, а боль усиливается. Это неправильные мысли. Надо верить в больницу и во врачей. Давайте-ка мы вам пропишем участие в какой-нибудь из наших вечеринок. Прислушивайтесь к предписаниям врачей, не занимайтесь самолечением. Мы вам не просто так предлагаем заместительную терапию. На то есть основания. Самое страшное для нас – вы можете утратить веру и стать пленником иллюзий. Тогда ваша болезнь станет неизлечимой. – В словах доктора звучало заботливое предостережение.
Иногда мне и самому казалось, что боль, может быть, я сам себе нафантазировал. Она превосходила по мощи все прочие препятствия и самым непосредственным образом воздействовала мне на мозг. Ни предписанные лекарственные препараты, ни генетическая инженерия, ни взаимное лечение с особами противоположного пола не возымели действия над моими иллюзиями. Впрочем, а могло ли быть по-другому?
Нет, нет, это не могла быть иллюзия. В равной мере страдание не было «срежиссировано» по общему замыслу моих работодателей, сотрудников гостиницы и докторов больницы, чтобы вынудить меня поддаться искушению поступить на лечение. Нет, мучение мое казалось чем-то врожденным, изначально укоренившемся в моем теле, напоминающем ежеминутно о своем присутствии, подсказывающем мне, что жизнь есть томление на медленном огне. Боль казалась искусным демоном, умело уворачивающимся от любых целебных мер.
Если изъясняться точнее, то создавалось впечатление, словно какая-то внешняя сила проникла внутрь меня и оставила после себя «болевое устройство», которое достаточно было дистанционно врубить, чтобы я начал корчиться.
В любом случае мне не стоило пенять на врачей, следовало роптать на самого себя. Я был неизлечимым больным, от которого у больницы была масса хлопот.
Можно было пойти и дальше: возможно, моя боль – частичка общего кризиса, перед лицом которого оказалась больница? Не предвестьем ли напророченных человеку конца света и гибели Земли она была? Если так, то я был лишь одним из многих людей, тонущих в безграничном водоеме страданий, и потому не заслуживал особого внимания.
Боль моя не имела перспектив излечения. И даже если бы я помер не от болезни, то точно откинулся бы от боли. И многие пациенты сознательно и добровольно вынуждены принимать это. Смерть не страшна, страшны предсмертные муки. Что же касается мук после смерти, то здесь все на усмотрение Янь-вана.
Но есть и вещи, которые вызывают большее беспокойство, чем боль. Как-то раз проснулся я от колики посреди ночи и понял, что Чжулинь пропала из палаты.
4. Тайна взаимоотношений врачей и больных
Я вскочил с койки и вышел из палаты.
В коридоре, залитом пронзительно холодным светом ламп, стояла мертвая тишина, через которую шла на заплетающихся ногах Чжулинь. Сомнамбулизм? Девушка покачивалась в такт шагам и что-то бормотала себе под нос, словно разговаривала с невидимыми человечками, зависшими в воздухе.
Чжулинь добралась до врачебного кабинета. Там был доктор Хуаюэ. Он сидел и читал книжку. Все в нем, от лица до тела, было бледно и безжизненно. Замолкнув, девушка встала перед врачом.
После долгой паузы Хуаюэ приподнял голову и проговорил:
– Вот ты и пришла.
– Вот я и пришла, – эхом отозвалась Чжулинь.
Хуаюэ отложил книгу, поднялся, притянул Чжу Лянь к себе, помог ей взобраться на стол, уложил ее и медленно раздел, пока та не осталась в чем мать родила.
– Состояние у тебя критическое. Сейчас ты пройдешь процедуру специального лечения, – тихо пояснил доктор Хуаюэ.
Вел он себя буднично, словно бы делал обход по палатам. Гипнотические слова лились из него каплями жидкого металла. Чжулинь поглядела на врача. Слезы покидали ее глаза длинными ручейками.
Хуаюэ и Чжулинь приступили к взаимному лечению. Он стащил с себя халат, под которым не оказалось ничего. Врач натренированным движением вошел в больную.
Я будто оказался на площадке, где снимали фильм. Смятение мое не знало пределов. Я невольно спросил себя: а не из больного ли переродился наш доктор?
Я не осмеливался допустить, что врач таким образом пытался спасти самого себя, и предполагал, что, наверно, состояние Чжулинь было весьма плачевным. По опыту я знал, что у пациенток часто возникала зависимость к врачам-мужчинам. Зависимость перерастала в привязанность, а привязанность – во влечение. Чжулинь всегда считала нашего доктора человеком достойным, стремилась проводить с ним время, надеялась, что он во время обхода навестит ее и устроит ей тщательный осмотр. Внутри меня все кричало, но поделать ничего с этой картиной я не мог.